это? - недоумевал я, касаясь прекраснейших на свете, хотя и небольших
грудей. Здесь нет ничего особенного, не считая этих двух шаров, так нелепо
сооруженных на груди. Итак, сделал я вывод, возвращаясь к заду, только эта
часть достойна нашего почитания, и раз уж мы обладаем ею в той же мере, что
и женщины, я не понимаю, какой смысл так усердно добиваться ее. Все враки! В
женщине нет ничего выдающегося, и я могу смотреть на нее без всякого
волнения... Впрочем, мой член при этом поднимается, я чувствую, что это тело
могло бы меня позабавить, но обожать его, как это делают мужчины, если им
верить..? Ну уж, увольте.
с женщинами, чтобы поставить их на место, - проснись же, София! Ты что, с
ума сошла? Ведь это я!
посмотреть на твое тело, и теперь я удовлетворен: погляди, до чего оно меня
довело, успокой мой пыл; когда я один, это делается вот так: посмотри, два
движения рукой, отсюда вытекает сок, и все в порядке. Но теперь мы вдвоем,
поэтому избавь меня от такой необходимости, София; мне кажется, я получил бы
больше удовольствия, если бы этим занялась твоя рука.
и обняла меня.
тебе, давно размышляю о различиях, которые могут иметься между двумя полами,
и у меня было огромное желание рассмотреть тебя всего. Но мне мешала
стыдливость, мать не перестает твердить мне о благоразумии,
добродетельности, скромности... Чтобы утвердить в моей душе все эти
добродетели, она недавно отдала меня на попечение местного викария, человека
строгого... сухого, который только и говорит, что о любви к Богу и о
сдержанности, приличествующей иным девушкам, и после таких проповедей, друг
мой, если бы ты не начал первым, я бы ни за что не завела об этом разговор.
к ней, - я не намного старше тебя и не намного опытнее, но природа
достаточно меня вразумила и убедила, что все культы, все религиозные
мистерии - это не что иное, как презренная чепуха. Пойми, мой ангел: нет
другого Бога, кроме удовольствия, и только на его алтарях должны мы
совершать обряды.
брызжет белый сок, который заставляет меня стонать от восторга; не успею я
кончить, как хочется начать снова... Но вот насчет тебя, поскольку у тебя
ничего подобного нет, я даже не знаю, как это сделать.
природа и меня вразумляла так же, как и тебя, и если ты захочешь пощекотать
этот маленький бугорок, ты почувствуешь, как он твердеет и набухает под
пальцами, если ты будешь его легонько массировать, пока я займусь тем, что у
меня в руке, тогда, друг мой, или я сильно ошибаюсь, или мы оба получим
удовольствие.
глубоко, и через минуту плутовка окропила мои пальцы. Я поспешил ответить на
этот порыв сладострастия, навалился на нее, впиваясь губами в ее рот, и
энергично массируя себе член, отплатил ей той же монетой. Ее бедра и лобок
залил тот восхитительный сок, выброс которого доставил мне столько
наслаждения. После этого мы оба погрузились в короткое оцепенение,
естественное следствие сладострастного каприза, которое доказывает своей
приятной истомой, до какой степени была только что потрясена душа и
насколько она нуждается в отдыхе. Но в тогдашнем возрасте желания очень
скоро пробуждаются вновь.
знаем, поверь мне, что не так надо вкушать это удовольствие, мы забыли
некоторые обстоятельства, которые, впрочем, и не могут быть нам известны.
Надо лечь одному на другого, и поскольку в тебе есть отверстие, а в моем
теле имеется выступающая штука, необходимо, чтобы она вошла в твою полость,
и при этом мы должны энергично двигаться, вот каков, по-моему, весь механизм
сладострастия.
какой полости идет речь, куда ты хочешь проникнуть.
счет, - сказал я, вставляя один палец в задний проход Софии, - вот где это
отверстие.
будет не очень больно.
быстро овладел ее задом. Орган мой в то время еще не подрос, поэтому разрыв
был небольшой, и София, которая сгорала от нетерпения испытать все до конца,
приложила старание, и мой содомитский натиск увенчался успехом.
завершилась.
ты испытаешь только удовольствие.
удовольствие я получила очень большое... А как ты, Жером?
физическое желание насладиться сестрой было единственным двигателем моего
поступка, и наслаждение разом охладило это желание. Теперь я смотрел на тело
Софии безо всякого восторга. Стоит ли говорить, что эти прелести, которые
совсем недавно воспламеняли меня, вызывали уже только отвращение. Поэтому я
с холодностью ответил своей маленькой сучке, что считаю наши действия
правильными и что, коль скоро оба мы следовали велениям природы, вряд ли она
хотела нас обмануть; впрочем, я добавил, что благоразумнее будет расстаться,
что мое долгое пребывание в ее комнате может нас скомпрометировать и что мне
пора спать. София захотела удержать меня.
придется самой успокаивать себя. О Жером, останься еще ненадолго!
его дорогой сестренки, он решительно нуждался в отдыхе хотя бы для того,
чтобы прежняя иллюзия могла появиться вновь.
могу умолчать о своих размышлениях. Когда я вернулся к себе, они были совсем
не в пользу предмета, который недавно разжег мой пыл, во мне не осталось к
нему никакого уважения, чары рассеялись, и София, перестав меня возбуждать,
скорее меня раздражала. Я вновь возбудился, однако не для того, чтобы еще
раз воздать должное ее прелестям, а для того, чтобы унизить их: я унижал
Софию в своем воображении и, перейдя незаметно от презрения к ненависти,
дошел до того, что стал желать ей зла. Я рассердился на себя, что не
догадался поссориться с ней, более того, я был в отчаянии, что не поколотил
ее: как, должно быть, приятно бить женщину, когда ею насладился, но я могу
исправить эту оплошность, я могу доставить ей неприятности хотя бы тем, что
расскажу о ее поведении; она потеряет свое доброе имя, не сможет никогда
выйти замуж и, уж конечно, будет глубоко несчастна. Стоит ли добавлять, что
эта коварная мысль тотчас исторгла из меня сперму, причем оргазм был в
тысячу раз мощнее, чем тот, что я совершил в зад Софии.
избегал сестру и рассказал о своем приключении двоюродному брату, который
был старше меня на два года и имел прекраснейшее на свете лицо; чтобы я мог
убедиться в действии своего признания, он дал мне пощупать свой член, очень
большой и отвердевший.
и ты, я сношал свою сестру, как и ты, сегодня я презираю предмет своих
сладострастных утех. Так что это вполне естественное чувство, мой друг:
нельзя любить того, кого мы уже сношали. Поэтому я предлагаю тебе объединить
наши наслаждения и нашу ненависть. Самый большой знак презрения, каким можно
заклеймить женщину, - это отдать ее на потеху другому. Я вручаю тебе
Анриетту, она - твоя двоюродная сестра, ей пятнадцать лет, да ты и сам
знаешь, как она красива, ты можешь делать с ней все, что захочешь. Взамен я
прошу у тебя только твою сестру, и когда нам обоим надоедят наши потаскушки,
мы придумаем, как заставить их подольше оплакивать свое невольное
предательство и глупую доверчивость.
своего кузена и начал возбуждать его.
сделать с тобой то, что ты делал со своей сестрицей.
меня подвергли содомии.
потроха, - вот так надо поступать с мужчинами, но если ты не занимался этим
с моей кузиной, ты не сделал ей все, что мог бы сделать. Не то, чтобы такой
способ наслаждаться женщиной можно назвать самым сладострастным и,
следовательно, наилучшим, но он существует, и ты должен его познать; зови
скорее свою сестру и я подкреплю практикой уроки, которые, по-моему, ты не
преподал ей прежде.
собиралась на время путешествия оставить Софию на попечение гувернантки,
которую было нетрудно совратить. Я предупредил Александра, чтобы он сделал
все от него зависящее и получил свою сестру в свое полное распоряжение. Так
Анриетта пришла вместе с братом, а Мишелина, наша дуэнья, согласилась предо-
ставить нас четверых самим себе, за что мы обещали не говорить, что весь
Контровский Владимир
Соломатина Татьяна
Махров Алексей
Ковальчук Вера
Максимов Альберт
Маккэфри Энн