Чтение 17–й страницы книги ~В сердце моем~

как мне казалось, заслуживали внимания; с тем же пылом я сокрушался по
поводу своих слабостей и недостатков.

Время от времени я принимал участие в дискуссиях Ассоциации коренных
австралийцев, и иногда мне казалось, что я даже превзошел всех выступивших
на вечере ораторов. Мистер Перкс, неизвестно почему проявлявший интерес к
моим выступлениям, обычно на следующее после собрания утро спрашивал: "Ну,
как прошло ваше вчерашнее выступление?" - и если я отвечал: "Великолепно!
Оно привлекло всеобщее внимание", - на лице его появлялась гримаса
отвращения.

Ведь кто, как не он, принадлежал к хорошему обществу, имел богатого
брата, был начитан, уважаем и любим знакомыми? Эти обстоятельства и должны
были определять характер наших взаимоотношений. Он стоял выше меня по
положению, по воспитанию - его ждало неизмеримо лучшее будущее.

Оставалось только заставить меня признать это.

Гордость, которую я испытывал после своего "замечательного" выступления
на тему "Что сильнее - перо или меч?", яснее ясного говорила, что,
собственно, я ценю в людях и в жизни, из чего, в свою очередь, следовало,
что я постоянно смогу перед ним кичиться.

Чтобы наши отношения сохранялись на должном уровне, надо было поставить
меня на место, держать в узде; надо было, наконец, вынудить меня признать,
что восторгаться диспутом о превосходстве пера над мечом - значило проявлять
наивность, которой следовало бы стыдиться.

Да пропади я пропадом со своими самодовольными россказнями об этом
никому ненужном диспуте, о том, что мое выступление выделялось среди других,
что мне аплодировали и меня поздравляли!

Кто я такой, черт возьми, чтобы мне аплодировать, - жалкий клерк,
передающий ему, начальнику, запечатанные письма сильных мира сего, - и
вдобавок передающий их рукой в обтрепанной манжете дешевой рубашки.

Меня нужно было заставить признать свою глупость и превосходство его -
Перкса!

Я не питал к нему неприязни. Я попросту не принимал его всерьез. А
временами даже чувствовал к нему симпатию. Я понимал, что только человек
очень тщеславный может столь болезненно воспринимать в других такие черты,
как самоуверенность и хвастливость, опасаясь, как бы не поколебался
пьедестал, на котором возвышаются они сами. Это порой случалось и со мной.

Однажды он пригласил меня к себе домой на обед. Я пошел. Жена его была
тихой, спокойной женщиной, во всем покорной мужу. Разум подсказывал ей, что
ни пререканиями, ни хитростью ничего не добьешься. И она, думая о чем-то
своем, подавала на стол китайские фарфоровые блюда с разными яствами,
приготовление которых отнимало у нее немало сил и доставляло немало хлопот.

Она слушала, что говорит муж, соглашалась с ним, а затем подходила к
окну и с наслаждением вдыхала аромат жимолости, ветви которой лезли в окно,
заслоняя сад.

О, как много чудесных вещей существует в этом мире! Надо только уйти за
ограду, за соседний дом, за дорогу, за холм, за деревья, тянущиеся к небу,
за линию горизонта, окутанную облаками... Перенестись бы за вершину холма, в
одно милое уютное местечко, где тебе обрадовались бы, где тебя хвалили бы,
где никто не стал бы читать тебе нотаций. Туда, где навстречу тебе поспешит
твой возлюбленный, где каждому твоему слову будут внимать с благоговением.

Не знаю, приходили ли ей в голову подобные мысли. Может быть. А может
быть, это были мои собственные мысли, навеянные атмосферой этого дома и
отношением мистера Перкса к своей жене.

Любое ее замечание он выслушивал со сдержанным нетерпением. Он,
по-видимому, уже давно пришел к заключению, что она не может сказать ничего
умного, ничего интересного. Он твердо верил, что разговор у них дома
становился интересным, только когда он вступал в него, точно так же как
беседа знакомых оживлялась по-настоящему, только когда он проявлял к ней
внимание.

Однако слушать он не любил. Он тщательно соблюдал правила хорошего
тона, и это порой создавало у гостей впечатление, будто его интересует то,
что они говорят, но стоило им на минуту замолчать, как он - словно коршун -
выхватывал у них тему и торопился придать ей должную форму на наковальне
своих убеждений.

Он завел со мной разговор о полной бесперспективности моей работы в
фирме "Корона", стараясь при этом изобразить дело таким образом, будто вся
вина за мое мрачное будущее ложится на плечи мистера Бодстерна, я не на мои.

Людям свойственно думать, что выполняемая ими работа не отвечает их
дарованиям. Они жадно ловят намеки, что их, мол, не ценят, и с удовольствием
предаются мечтам о том, как сложилась бы у них жизнь, если бы представился
случай руководить, контролировать, приказывать, а не подчиняться чужим
распоряжениям.

По мере того как мистер Перкс рисовал перед моим взором безрадостную
картину моего прозябания и трагедию увядания моих талантов - я проникался
все большим почтением к нему и все больше восхищался его проницательностью.
Я пришел к выводу, что до сих пор не знал его по-настоящему.

Свои дружеские беседы со мной он продолжал и на работе, и уже через
неделю у меня сложилось убеждение, что мистер Перкс искренне хочет помочь
мне найти хорошую работу.

- Предоставь это мне, - повторял он снова и снова, создавая у меня
впечатление, будто он уже ведет переговоры, в результате которых я смогу
вырваться из кабалы и занять более высокое служебное положение.

Впрочем, так оно и было. Он сам сообщил мне, что поддерживает дружеские
отношения с фабрикантом обуви - компаньоном фирмы "Модная обувь" в
Кодлингвуде. Знакомый мистера Перкса не принимал непосредственного участия в
делах фирмы и управлять компанией предоставил своему младшему партнеру -
человеку энергичному и напористому, благодаря которому фирма преуспевала.

Бухгалтер фирмы собирался покинуть ее, и мистер Перкс посоветовал
своему приятелю взять на это место меня. Жалованье было восемь фунтов в
неделю.

Цифра невероятная! Когда мистер Перкс назвал ее, я заподозрил его во
лжи. Но он объяснил мне, что фирма нажила огромный капитал во время мировой
войны, поставляя сапоги для армии. Оклады, которые фирма установила своим
служащим в то время, сохранились и после войны.

Мистер Перкс посоветовал мне тотчас же предупредить мистера Бодстерна о
своем уходе, а затем уже встретиться с другом Перкса мистером Томасом, с
которым он договорится обо всем; тогда я смогу начать работать в фирме
"Модная обувь", потеряв лишь недельный заработок.

Мне этот совет не пришелся по душе. Я хотел сначала повидаться с
мистером Томасом. Высокий оклад говорил о том, что возьмут на эту должность
человека исключительных способностей, а таковым я себя не считал. С моей
точки зрения, я был неплохим бухгалтером, но слабым администратором. Мне не
хотелось бросать работу без твердой уверенности, что я смогу получить
другую.

Выслушав мои доводы, мистер Перкс заколебался, - но неожиданно тут же
принял решение.

- Я сейчас позвоню Томасу, - сказал он, - и устрою так, что ты сможешь
повидать его еще сегодня вечером.

Реджинальд Томас жил в Айвенго. Я порядком устал, пока добрался до его
дома - большого кирпичного особняка с крытой галереей вокруг, у ворот
которого стояла дорогая машина. Я шел пешком от вокзала и решил передохнуть
немного. Прислонившись к калитке, я рассматривал сад, - подстриженный,
ухоженный и начисто лишенный души. Опавшие листья не украшали его дорожек,
стебли травы не склонялись над ними, батальоны цветов выстроились как на
смотру, за рядом ряд. Я двинулся вдоль аллеи, ведущей к дому, под
воображаемый звук литавр.

Когда я очутился в библиотеке, куда меня привела седоволосая женщина,
мистер Реджинальд Томас встретил меня словами:

- А? Проходите, пожалуйста!

Это был уже пожилой человек, он рассматривал ярлычок, снятый с бутылки
с лекарством, стоявшей перед ним.

Множество таких флакончиков скопилось на полке, висевшей над столом.

- Садитесь, - сказал мистер Томас. - Я как раз читаю, что это за
микстура. Извините. - Он поправил очки и продолжал читать. - Да, - произнес
он наконец. - По-видимому, это то, что мне нужно. У меня - больные легкие, -
пояснил он.

Я не мог придумать приличествующей случаю фразы и продолжал молчать.

- Вы - друг Лайонела, не так ли? Он вас хвалит. Он покашлял в платочек:

- Вот уже три месяца, как меня мучает этот проклятый кашель.

Затем мистер Томас несколько раз поднял и опустил правую руку.

- У меня болит правое плечо, и я уверен, что нашел причину. Когда я
вожу машину, окно всегда открыто и меня продувает. Правое плечо подвергается
охлаждению, тогда как левое остается в тепле. В результате происходит прилив
крови. Лайонел говорит, что вы недовольны своей работой. Это верно?

- Не совсем так, - возразил я. - Я был доволен своей работой, но лишь
потому, что ничего лучшего не представлялось. Точнее говоря, я доволен ею до
известной степени, но хотел бы добиться для себя чего-то лучшего.

- Разумеется, разумеется, - воскликнул мистер Томас. - Очень здравая
мысль. Делает вам честь. Вне всякого сомнения.

Он снова стал рассматривать вереницу бутылочек с лекарствами и
неожиданно обратился ко мне:

- А вы страдаете какой-нибудь болезнью?

- Нет, - ответил я, но затем добавил, поняв, что именно его интересует.
- В детстве я болел детским параличом. Вот почему я хожу на костылях.

- Очень жаль... Но как бы то ни было... Один мой друг тоже болел этим.
Он женат. Чудесная жена. Посвятила ему свою жизнь. Замечательная женщина,
право. Она часто здесь бывает. И всегда у нее довольный вид, всегда
улыбается... Изумительно.

Он выпрямился и заговорил уже совсем иным тоном.

- Видите ли, что касается меня, я за то, чтобы вы получили эту
должность. Но вам надо повидаться с моим компаньоном. Зовут его Фулшэм, Фред