Чтение 39–й страницы книги ~Я умею прыгать через лужи~

Питер выпрямился:

- Сначала подвешу им на час торбы с кормом, а то здесь только жесткая
поросль, лошадям и пощипать нечего.

- А я пока разведу огонь, хорошо?

- Ладно. И поставь чайник. Я скоро приду.

Когда он вошел в дом, огонь был давно разведен и чайник уже кипел.
Питер бросил щепотку чаю в кипящую воду и поставил чайник на каменную плиту
перед очагом.

- Вот так, а где твоя солонина? - спросил он.

Я уже принес в хижину свои мешки и теперь, вынув завернутое в газету
мясо, передал его Питеру. Питер развернул солонину, потрогал ее толстым,
почерневшим от грязи пальцем.

- Это отличная говядина, - заметил он. - Лучшая часть ссека.

Он отрезал мне толстый кусок и положил его между двумя огромными
ломтями хлеба:

- Вот тебе на заправку.

Потом наполнил крепким черным чаем две жестяные кружки и протянул одну
из них мне:

- Никогда еще не встречал женщины, которая умела бы заварить чай. В
чашке всегда видно дно, если заваривала женщина.

Мы сидели у огня, уплетая мясо с хлебом. Откусив кусок хлеба, Питер
раза два с шумом прихлебывал чай.

- Ух, - с удовлетворенным видом говорил он и ставил кружку на очаг.

Выпив последнюю чашку, он выплеснул остатки чая в огонь и сказал:

- Ну, а как твоя нога ночью? Ты ее бинтуешь или что другое с ней
делаешь?

- Нет, - ответил я с удивлением, - ничего с ней не надо делать. Она
просто лежит себе, и все.

- Да ну! - воскликнул Питер. - Это здорово! А побаливает она иногда?

- Нет, - сказал я, - я ее совсем не чувствую.

- Если бы ты был мой сын, я бы свез тебя к Вану в Балларат. Он чудеса
делает, этот человек. Он тебя бы вылечил.

Я уже слыхал об этом китайце, лечившем травами. Большинство людей,
живших в Туралле и ее окрестностях, считали, что он может помочь, даже если
все другие врачи оказались бессильны. Отец всегда фыркал, заслышав его имя,
и называл его "торговцем сорняками".

- Да, - продолжал Питер, - этот Ван никогда не спрашивает, что у тебя
болит. Он как посмотрит на человека, так сам сразу определит. Я бы ни за что
не поверил, ей-богу, но мне Стив Рамзей о нем рассказывал. Помнишь Рамзея -
парня, у которого живот ничего не варил.

- Да, - ответил я.

- Так вот, Ван его вылечил. Когда у меня желудок разболелся, Стив мне и
посоветовал: "Поезжай к Вану, но не говори, что с тобой. Просто посидишь у
него, а он подержит твою руку и такие вещи тебе расскажет, что ты прямо
зашатаешься от удивления". И, ей-богу, так и случилось. Я отпросился на
неделю и поехал к нему. Он посмотрел на меня так, как Стив говорил. Я ему ни
слова не сказал: ведь деньги я заплатил, так пусть он сам и доискивается,
что со мной. Я сижу, и он сидит, держит мою руку и пристально смотрит на
меня. Потом говорит: "Зачем вы носите эту повязку?" Да, так он и сказал. "Я
никакой повязки не ношу", - ответил я. "Нет, вы чем-то обвязались". - "На
мне красный фланелевый пояс, если вы это имеете в виду..." - говорю я.
"Придется вам с ним расстаться, - заявляет он. - С вами был когда-нибудь
несчастный случай?" - "Нет", - ответил я. "Подумайте хорошенько", - говорит
он. "Э-э, с год назад я вылетел из двуколки и попал под колесо, но меня не
ушибло". - "Нет, ушибло, - заявляет он. - В этом вся ваша беда. Ребро у вас
вывихнуто". - "Черт возьми! - говорю я - Так вот оно в чем дело". Тут он
дает мне пакетик с травами за два фунта, мать их потом сварила для меня - до
чего же это было гнусное пойло! Но больше никогда болей у меня не было.

- Но ведь у вас болел желудок, - сказал я. - А я хочу, чтобы мои ноги и
спина вылечились.

- Все идет от желудка, - произнес Питер с убеждением. - Тебя раздуло
дурным воздухом пли еще чем, как корову на люцерне, и этот воздух не весь из
тебя вышел, а теперь надо от него избавиться совсем. Так Ван вылечил одну
девушку, приехавшую к нему издалека. Все знают этот случай. Она была такая
худая, что даже тени не отбрасывала, хоть и ела как лошадь. Все доктора уже
от нее отказались. Тогда она поехала к Вану. А он ей и говорит: "Два дня
ничего не ешьте, потом поставьте перед собой тарелку с бифштексом и с
жареным луком и вдыхайте его запах". Она так и сделала. И что же ты думаешь?
У нее изо рта как начал выходить солитер, и ползет, и ползет... Говорят, он
был черт знает какой длины. И лез, пока весь не вывалился на тарелку. Она
потом такая толстая стала, в дверь не пролезет. Солитер-то, видно, много лет
в ней сидел и все, что она ела, сжирал. Если бы не Ван, она бы давно
померла. А доктора ни черта не знают по сравнению с этими китайцами, которые
лечат травами.

Я не поверил Питеру, хотя его рассказ напугал меня.

- Отец говорит, что любой может лечить травами по-китайски, - возразил
я. - Он сказал, что для этого нужно только быть похожим на китайца.

- Что? - с возмущением воскликнул Питер. - Он это сказал? Да он
рехнулся! Спятил, малый! - Потом добавил более мирным тоном: - Вот что я
тебе скажу, и заметь, никому другому я не стал бы этого говорить: я знаю
одного парня, образованного, понимаешь, он может что угодно прочесть, - так
он мне рассказывал, что в Китае, у себя на родине, эти люди учатся много
лет. А когда заканчивают ученье, их экзаменуют всякие ученые врачи.
Экзаменуют, чтобы увидеть, умеют ли они лечить травами. И знаешь, как это
делается? Двенадцать парней, те, что учились, заходят в комнату, где в стене
пробито двенадцать круглых отверстий в другую комнату. Потом ученые врачи
уходят, ну, куда угодно... на улицу... искать людей с двенадцатью страшными
болезнями. Подойдут к человеку и спросят: "У вас что болит?" - "Кишки". -
"Подходяще, годится". Потом к другому. "У меня печенка вся сгнила". -
"Хорошо, тоже подойдет". Потом найдут парня, у которого, скажем, спина
болела, как у меня. Тоже годится. Словом, подберут двенадцать человек,
приведут их в ту другую комнату и попросят каждого просунуть руку в
отверстие в стене. Понимаешь? А парии, что держат экзамен, должны посмотреть
на двенадцать рук и написать, чем больны все эти двенадцать человек за
стеной, и тот, кто ошибется хоть в чем-нибудь на одном больном, -
проваливается. - Он презрительно усмехнулся. - А твой старик говорит, что
любой может лечить травами по-китайски. Но все равно мы с ним ладим. У него
есть свои странные причуды, но я не ставлю этого ему в укор.

Он поднялся и выглянул в дверь хижины:

- Пойду стреножу Кэт и выпущу всех лошадей, а потом ляжем спать. Ночь
будет темная, хоть глаз выколи. Он посмотрел на звезды:

- Млечный Путь лежит на север и юг. Погода будет ясная. Вот когда он
идет на восток и запад, обязательно дождь польет. Ну, я ненадолго...

Питер вышел к лошадям, и мне было слышно, как он покрикивает на них в
темноте. Потом он замолчал, и до меня донеслись лишь мягкие звуки
колокольчика: лошади углубились в заросли.

Вернувшись, он сказал:

- Бидди здесь в первый раз. Она с фермы "Барк-лей". Лошадям, которые
выросли на открытой равнине, всегда страшно первую ночь в зарослях. Им
слышно, как кора потрескивает. Бидди немного захрапела, когда я ее выпускал.
Ну ничего, обойдется. А теперь надо тебе постель устроить.

Внимательно осмотрев земляной пол хижины, он подошел к небольшой дыре,
уходящей под стену, поглядел на нее с минуту, потом взял газету из-под
солонины и засунул ее в дыру.

- Похоже на змеиную нору, - пробормотал он. - Если змея выползет, мы
услышим, как зашуршит бумага.

Он положил на пол два полупустых мешка с резкой и стал их разравнивать,
пока не получилось что-то вроде тюфяка.

- Ну вот, - произнес он. - Так тебе будет хорошо. Ложись, я укрою тебя
пледом.

Сняв ботинки, я улегся на мешки, положив руки под голову. Я устал, и
постель показалась мне чудесной.

- Ну как? - спросил Питер.

- Хорошо.

- Солома может вылезти и уколоть тебя. Это отличная резка, от
Робинзона. Он ее нарезает добротно, мелко. Ну, я тоже ложусь.

Он постелил на пол мешки, улегся на них, громко зевнул и натянул на
себя попону.

Я лежал, прислушиваясь к звукам зарослей. Мне было так хорошо, что
спать не хотелось. Я лежал под своим пледом, охваченный волнением. Через
открытую дверь хижины ко мне доносился усиливающийся ночью запах эвкалиптов
и акаций. Резкие крики ржанок, пролетавших над хижиной, уханье совы, шорохи,
писк и предостерегающее стрекотание опоссума говорило мне, что тьма вокруг
живая, и я лежал, напряженно прислушиваясь, ожидая, что произойдет что-то
неожиданное и необычное.

Потом, мягко проникая сквозь другие звуки, послышался звон
колокольчика, и я с облегчением откинулся на своем матрасе. Засыпая, я видел
перед собой Кэт - она шла широким шагом, покачивала головой и мерно
позванивала монганским колокольчиком.

ГЛАВА 26

Чем дальше мы углублялись в лес, тем величественнее и неприступнее он
становился. И чувство какой-то отчужденности росло во мне по мере того, как
деревья вздымались все выше и выше. Они вытягивали гладкие, без единой
ветви, стволы на двести футов вверх и лишь там одевались листвой. Низкая
поросль не пробивалась у их подножия, они стояли на коричневом ковре из
опавшей коры. Под ними царила странная, полная ожидания тишина, не
нарушаемая ни щебетанием птиц, ни журчанием ручьев.