голубых людей. Но тут оказалось, что чудо продолжалось - из стен, возле
которых стояли космонавты, стремительно и красиво, как ветви дерева в
замедленной киносъемке, стали отделяться не то кровати, не то диваны. То,
что они образовывались как бы сами по себе, было бы еще полбеды - Юрка уже
видел, как вырастает целый гарнитур. Но то, что на кроватях-диванах, уже из
них самих, появлялись подушки, было уже настоящим чудом. Они даже на вид
казались мягкими и уютными.
поблескивают на ровных молчаливых стенах блуждающие огоньки сигналов...
которой стоял Квач. Он щелкнул кнопкой, и стена бесшумно распахнулась. Тэн и
Миро скрылись в светящихся сумерках космического корабля.
что-то сказал Квачу. Тот солидно наклонил голову, потом озорно улыбнулся и
пронзительно свистнул. Юрка удивленно посмотрел на него - космонавт, а
свистит, как мальчишка, гоняющий голубей. И тут впервые в Юркино сердце
закралось сомнение, и он пристально осмотрел обоих космонавтов.
смотреть критически, как и подобает настоящему мужчине, он не мог не
заметить, что оба космонавта очень молоды. Так молоды, что просто
удивительно.
чуть припухли, а глаза живые, суматошные... Если бы Юрка совершенно точно не
знал, что в мире еще нигде не построено детской космической станции, он бы
наверняка подумал, что перед ним его сверстники - парнишки лет по
одиннадцать-двенадцать. Но он точно знал, что существуют детские технические
станции, детские железные дороги, детские автомобильные клубы и даже детские
пароходы, а вот космодромов и даже аэродромов еще ни один народ для своих
детей не создал.
доброжелательно, но лукаво взглянув на Юрку и Шарика, что-то сказал
товарищу.
глазами, наклонился к космонавту и что-то стал ему говорить. По тому, как
Квач нет-нет да поглядывал на Юрку и Шарика, Бойцов понял, что речь идет о
них. И это было не очень-то приятно. Ведь каждому будет не по себе, когда
говорят о нем, а он не знает, что именно. Вот почему и утверждают, что
секретничать в компании - неприлично, а тем более секретничать, используя
знание языка, который не понимают другие.
неприятно, он все-таки подумал: "А что же им делать? Они не знают русского
языка, а я не знаю ихнего".
посмеиваясь и покачивая головой, вдруг перестал улыбаться и, строго
посмотрев на Юрку, видимо, запротестовал против какого-то предложения Квача.
Но тот взял Зета за плечо и, наверное, уговорил товарища. Зет успокоился,
кивнул и сейчас же вышел.
два других космонавта. Они толкали перед собой легкие колясочки из того же
матово поблескивающего материала, что и стены космического корабля. На
колясочках стояли тарелки, стаканы, бу-тылкп, миски, и Юрка понял, что
привезли еду.
стыдно за лохматого друга - голубые люди могли подумать, что он совсем не
кормит собаку. Поэтому Юрка нагнулся и, поглаживая шелковистую шерсть, как
маленького, уговаривал Шарика:
нет, не всю, но половину колбасы отдам. Не вертись!
нетерпеливо перебирал передними лапами, то и дело взглядывал на Юрку и
нахально облизывался.
странные, похожие на радионаушники приборы, от которых тянулись тонкие
провода, и положил их на выросшие по бокам комнаты диваны-кровати. Квач
заговорщически улыбнулся и кивнул, а потом широко расставил руки и жестом
хлебосольного хозяина пригласил Юрия к столу.
поотказы-ваться, чтобы голубые люди не подумали, что он такой уж голодный.
Все-таки для соблюдения настоящего мужского достоинства следовало бы сказать
что-нибудь вроде: "Нет, благодарю вас, я сыт". Или: "Ну, зачем такое
беспокойство - мы уже завтракали". В крайнем случае, можно было сказать еще
и так:
сказать правильно:
жеманным, каким-то ненастоящим. Поэтому он опять поправился:
обиженно посмотрел на Юрку: "Ты что ж, в лесу меня голодом морил и теперь
собираешься отказываться? Имей в виду - я против! Если люди угощают,
отказываться неприлично: подумают, что ты или задавака и трепач, или что ты
брезгуешь, не доверяешь им".
ему показали.
космонавты не спешили садиться. Они столпились возле Юркиного места и
наперебой приглашали Шарика сесть за стол. Только тут стало понятным, почему
один - самый красивый, ярко-алый - стул был выше и уже других: он с самого
начала предназначался Шарику.
крайнем случае возле его ног, что Шарик не привычен к такой заботе и по
своей неопытности может натворить что-нибудь не совсем приличное, - голубые
люди были настойчивы. И как Юрка ни следил за ними, по всему было видно -
разыгрывать его они не собирались. И Юрка усадил Шарика на ярко-алое кресло.
некоторое время он повел себя так, словно всю свою собачью жизнь сидел в
космических кораблях за одним столом с экипажем и ел с тарелок из
неизвестного материала.
нравилось. Все было чем-то не похоже на то, что ему всегда нравилось. Всего,
кажется, было вдоволь: где нужно - соли и сахара, а где требовалось -
горчички.
И прежде всего, не было хлеба. Дома Юрка мало ел хлеба - всегда было
некогда. Утром, перед школой, он просыпал: хлеб есть некогда. Выпьет молока
- и бегом. В обед - ребята ждут. Опять спешка. В ужин вообще наедаться не
следует - так говорит наука. Получалось, что хлеб есть было некогда.
посыпать солью и съесть его где-нибудь на полдороге или на лавочке, болтая с
приятелями. Тогда хлеб бывает настоящим хлебом - вкусным, пахучим, емким. А
за обедом или завтраком он ведь вроде и не главное. Так, обязательная
нагрузка.
обойтись без него было нетрудно - были какие-то коржики, но хлеба все-таки
не хватало. Вспомнилось, что есть народы, которые совсем не едят хлеба, -
например, китайцы. Им хватает одной крутой рисовой каши, пресной и без
запаха.
хватало знакомого запаха. Все пахло очень приятно - не то духами, не то
корицей с гвоздикой, но не было того доброго, сытного запаха, без которого
самый распрекрасный завтрак или обед не может быть настоящим удовольствием.
И тут вспомнилось,. что ведь пахло же в корабле еще и жареным луком, а за
столом этого запаха не было и в помине.
сидел на своем высоком алом кресле, как король на троне, и ,за ним ухаживали
невиданные голубые люди. Они накладывали ему на тарелку еду. Они подставляли
ему стакан с питьем, а каким - ни Юрка, ни Шарик не знали. Правда, Шарику
так и не удалось напиться как следует - его морда не входила в стакан. Но
поскольку за всю свою недолгую собачью жизнь Шарик не видел и не слышал,
чтобы обыкновенная дворняга попадала в такой почет, ему было уже не до
питья: он стал стесняться. Конечно, ему бы хотелось съесть не то что в два,
а даже в три раза больше, чем ему накладывали, - за прошедшую ночь он очень
проголодался, - но теперь это казалось ему неудобным. И чем больше казалось,
тем больше он стеснялся.
какие-то слова, которые Шарик, казалось, понимал так: "Хорошая собака.
Воспитанная собака".
а другом, дружком, но в то время Шарик еще не знал языка голубых людей. Зато
он умел понимать главное - что его называли хорошим и воспитанным, и поэтому
стеснялся еще больше и старался есть поменьше.
Семенова Мария
Пехов Алексей
Андреев Николай
Аникина Наталья
Василенко Иван
Суворов Виктор