Чтение 136–й страницы книги ~Петр и Алексей~

- Исповедывать?.. А почему у тебя, батька, голова
телячья?.. Вот и лицо в шерсти, и рога на лбу...
О. Матфей молчал, потупив глаза.

- Так как же, государь царевич, угодно исповедать-
ся? - наконец, проговорил он с робкою надеждой, что
тот откажется.

- А знаешь ли, поп, царский указ, коим об открытой
на исповеди измене, или бунте вам, духовным отцам, в
тайную канцелярию доносить повелевается?
- Знаю, ваше высочество.

- И буде я тебе что на духу открою, донесешь?
- Как же быть, царевич? Мы люди подневольные...
Жена, дети...- пролепетал о. Матфей и подумал: "Ну вот,
начинается!"

- Так прочь, прочь, прочь от меня, телячья твоя го-
лова! - крикнул царевич яростно.- Холоп царя Россий-
ского! Хамы, хамы вы все до единого! Были орлы, а ста-
ли волы подъяремные! Церковь Антихристу продали! Ум-
ру без покаяния, а Даров твоих не причащусь!.. Кровь
змеина, тело сатанино...

О. Матфей отшатнулся в ужасе. Руки у него так задро-
жали, что он едва не выронил чаши с Дарами.

Царевич взглянул на нее и повторил слова расколь-
ничьего старца:

- Знаешь ли, чему подобен Агнец ваш? Подобен псу
мертву, повержену на стогнах града! Как причастился -
только и жития тому человеку: таково-то Причастие ваше
емко - что мышьяк, аль сулема; во все кости и мозги
пробежит скоро, до самой души лукавой промчит - от-
дыхай-ка после в геенне огненной и в пламени адском
стони, яко Каин, необратный грешник... Отравить меня
хотите, да не дамся вам!
О. Матфей убежал.

Черный кот-оборотень вспрыгнул на шею царевичу
и начал душить его, царапать ему сердце когтями.
- Боже мой. Боже мой, для чего Ты меня оста-
вил? - стонал и метался он в смертной тоске.
Вдруг почувствовал, что у постели, на том самом ме-
сте, где только что сидел о. Матфей, теперь сидит кто-
то другой. Открыл глаза и взглянул.

Это был маленький, седенький старичок. Он опустил
голову так, что царевич неясно видел лицо его. Старичок
похож был не то на о. Ивана, ключаря Благовещенского,
не то на столетнего деда-пасечника, которого Алексей встре-
тил однажды в глуши Новгородских лесов, и который все,
бывало, сидел в своем пчельнике, среди ульев, грелся на
солнце, весь белый, как лунь, пропахший насквозь медом
и воском; его тоже звали Иваном.
- Отец Иван? аль дедушка? - спросил царевич.
- Иван, Иван - я самый и есть! - молвил старичок
ласково, с тихою улыбкой, и голос у него был тихий, как
жужжание пчел или далекий благовест. От этого голоса
царевичу стало страшно и сладко. Он все старался уви-
деть лицо старичка и не мог.

- Не бойся, не бойся, дитятко, не бойся, роднень-
кий,- проговорил он еще тише и ласковей.- Господь по-
слал меня к тебе, а за мной и Сам будет скоро.

Старичок поднял голову. Царевич увидел лицо юное,
вечное и узнал Иоанна, сына Громова.
- Христос воскресе, Алешенька!

- Воистину воскресе! - ответил царевич, и великая
радость наполнила душу его, как тогда, у Троицы, на
Светлой Христовой заутрене.

Иоанн держал в руках своих как бы солнце: то была
чаша с Плотью и Кровью.
- Во имя Отца и Сына, и Духа Святого.
Он причастил царевича. И солнце вошло в него, и он по-
чувствовал, что нет ни скорби, ни страха, ни боли, ни смерти,
а есть только вечная жизнь, вечное солнце - Христос.

Утром, осматривая больного, Блюментрост удивился:
лихорадка прошла, раны затягивались; улучшение было
так внезапно, что казалось чудом.

- Ну, слава Богу, слава Богу,- радовался немец,-
теперь все до свадьбы заживет!

Весь день чувствовал себя царевич хорошо; с лица
его не сходило выражение тихой радости.
В полдень объявили ему смертный приговор.
Он выслушал его спокойно, перекрестился и спросил, в
какой день казнь. Ему ответили, что день еще не назначен.

Приносили обед. Он ел охотно. "Потом попросил от-
крыть окно.

День был свежий и солнечный, как будто весенний.
Ветер приносил запах воды и травы. Под самым окном,
из щелей крепостной стены росли желтые одуванчики.

Он долго смотрел в окно; там пролетали ласточки
с веселыми криками; сквозь тюремные решетки небо ка-
залось таким голубым и глубоким, как никогда на воле.

К вечеру солнце осветило белую стену у изголовья
царевича. И почудился ему в этом луче белый как лунь
старичок с юным лицом, с тихой улыбкой и чашей в
руках, подобный солнцу. Глядя на него, заснул он так
тихо и сладко, как уже давно не спал.

На следующий день, в четверг, 26 июня, в 8 часов
утра, опять собрались в гварнизонном застенке Царь,
Меншиков, Толстой, Долгорукий, , Шафиров, Апраксин
и прочие министры. Царевич был так слаб, что его пере-
несли на руках из каземата в застенок.

Опять спрашивали: "Что еще больше есть в тебе?
Не поклепал ли, не утаил ли кого?" - но он уже ничего
не отвечал.

Подняли на дыбу. Сколько дано было плетей, ни-
кто не знал - били без счета.

После первых ударов он вдруг затих, перестал сто-
нать и охать, только все члены напряглись и вытянулись,
как будто окоченели. Но сознание, должно быть, не по-
кидало его. Взор был ясен, лицо спокойно, хотя что-то
было в этом спокойствии, от чего и самым привычным
к виду страданий становилось жутко.

- Нельзя больше бить, ваше величество! - говорил
Блюментрост на ухо царю.- Умереть может. И беспо-
лезно. Он уже ничего не чувствует: каталепсия...

- Что?-посмотрел на лейб-медика царь с удивле-
нием.

- Каталепсия - это такое состояние...- начал тот объ-
яснять по-немецки.

- Сам ты каталепсия, дурак!-оборвал его Петр и
ротвернулся.

Чтобы перевести дух, палач остановился на минуту.
- Чего зеваешь? Бей!-крикнул царь.