незадолго до конца войны. Происшествие это настолько невероятно, что в
него трудно поверить. Но я был не один - Цурукава тоже все видел.
отправились в храм Нандзэндзи, где прежде нам бывать не доводилось. По
дороге нам взбрело в голову пересечь широкую улицу и подняться на
деревянный мостик, который вел к лодочной станции.
которым когда-то спускали на воду лодки, проржавели и заросли травой.
Какие-то белые крестообразные цветы покачивались на ветру. Рельсы уходили
в мутную, грязную воду, в которой застыло отражение росших на берегу
вишневых деревьев.
воду. Среди всех воспоминаний военной поры в памяти почему-то остались
такие вот бездумные мгновения. Многое забылось, а редкие минуты отдыха
запомнились - так бросаются в глаза синие просветы в затянутом тучами
небе. Даже странно, что память столь бережно хранит подобную мелочь,
словно миг наивысшего счастья.
остро чувствовали, что эти несколько часов принадлежат нам, и только нам.
прозрачной водой, в которой плавали красивые водяные цветы. Вскоре мы
вышли к знаменитому храму Нандзэндзи.
казалась сверкающей обложкой огромной серебристой книги, раскрытой над
храмом. Какое отношение ко всему этому могла иметь война? Бывают места,
где в иную минуту кажется, что война - не более чем нелепое состояние
духа, существующее лишь в человеческом воображении.
любовался с высоты красотой цветущей природы - наверное, он сидел здесь,
на крыше храма, закинув ноги на парапет.
Гоэмона, хотя сакура уже успела отцвести. Заплатив за вход какие-то гроши,
мы стали карабкаться по деревянной лестнице, крутой и почерневшей от
времени. Наверху Цурукава стукнулся головой о низкий потолок. Я засмеялся
- и тут же ударился сам. Лестница сделала еще один поворот, и мы оказались
на крыше.
бескрайнего простора. Нашему взору открылся вид на вишневые и сосновые
рощи, на крыши домов, на притаившийся за деревьями храм Хэйан, на
окружавшие Киото горы - Арасияма, Китаноката, Кибунэ, Миноура, Компира.
Насладившись пейзажем, мы сняли обувь и благоговейно, как и подобало
послушникам, вошли внутрь храма. В центре темного зала, пол которого был
устлан двадцатью четырьмя татами , возвышалось изваяние Шакья-Муни,
поблескивали в полумраке золоченые глаза статуи шестнадцати арханов . Зал
этот именовался Гохоро - Башней Пяти Фениксов.
что и наш Кинкакудзи, но мы относились к школе Сококудзи, а здесь
находился оплот школы Нандзэндзи, то есть мы оказались на территории,
принадлежавшей неполным нашим единоверцам. Но мы с Цурукава не стали
ломать над этим голову, а просто, как обычные гимназисты, принялись с
путеводителем в руках разглядывать яркую роспись потолка, принадлежавшую,
по преданию, кисти Моринобу Таню, мастера школы Кано, и Токуэцу Хогэн,
мастера школы Тоса. С одной стороны были изображены летающие ангелы с
флейтами и бива в руках. Чуть поодаль порхала с белоснежным пионом в клюве
сладкоголосая обитательница далекой горы Сэссэн - Калавинка, с торсом
полногрудой девушки и ногами птицы. А в самой середине потолка красовался
феникс, собрат того, что парил над Золотым Храмом, но как же мало походила
эта расцвеченная всеми цветами радуги птица на своего строгого золотистого
соплеменника!
ладони. Потом вышли из зала, но спускаться вниз не хотелось, и мы еще
постояли возле лестницы, опираясь на южную балюстраду крыши.
вихря - наверное, из-за пестрых красок, которыми был расцвечен потолок в
храме. Ощущение густоты и богатства цвета было таким, словно где-то внизу,
в зеленой листве, пряталась сказочная Калавинка, озаряя все вокруг сиянием
своих великолепных крыльев.
стоял храм Тэндзю. По незатейливому саду меж невысоких безмятежных
деревцов петляла тропинка, обозначенная цепочкой квадратных каменных плит,
которые едва касались углами одна другой; тропинка вела к веранде с широко
раздвинутыми с"дзи .
токонома . Пол устилали яркие ковры - судя по всему, помещение сдавалось
внаем для проведения чайных церемоний. В комнате сидела молодая женщина,
она-то и привлекла мой взор. Еще бы, разве можно было увидеть в военные
годы такое роскошное кимоно! Любую женщину, позволившую себе выйти на
улицу в столь неуместном одеянии, прохожие застыдили бы за отсутствие
патриотизма и заставили пойти домой переодеться.
но хорошо видел цветы, то ли нарисованные, то ли вытканные на
бледно-голубой ткани, и пунцовый пояс, прошитый золотой ниткой; казалось,
женщина окружена сиянием. Она сидела в такой изящной позе, и ее белый
профиль был настолько неподвижным, словно точеным, что я поначалу
усомнился, да живая ли она. Отчаянно заикаясь, я спросил:
на перила и не сводя с женщины глаз.
уселся на пол в нескольких шагах перед женщиной, и некоторое время оба не
двигались.
рукава ее кимоно слегка колыхались, колеблемые ветерком.
прежнее место. Мужчина что-то произнес. Чай он даже не пригубил. Время
странным образом словно остановилось, и непонятное напряжение охватило
меня. Женщина низко склонила голову.
раскрыла ворот кимоно. Мне показалось, что я слышу, как шуршит шелк,
вытягиваемый из-под тугого пояса. Обнажились белые груди - я судорожно
вздохнул. Женщина обхватила одну из своих грудей пальцами. Тогда офицер
опустился перед ней на колени и протянул вперед чашку - темного, густого
цвета. Женщина слегка сжала грудь обеими руками.
как в пенистый напиток брызнуло горячее молоко, как растворялись в
зеленоватой жидкости белые капли, как замутилась и забурлила мирная
поверхность чая.
увиденному какое-то объяснение, мы решили, что нам довелось быть
свидетелями прощания отъезжающего на фронт офицера с женщиной, родившей от
него ребенка. Однако в тот миг рассудок отказался бы принять любое
логическое рассуждение.
пестрели ярким пятном ковры на полу.
грудь. После того как женщина исчезла, весь остаток дня, и назавтра, и
послезавтра мне не давала покоя одна мысль: несомненно, то явилась мне
возрожденная к жизни Уико.
странная идея. Поскольку я отбывал трудовую повинность и не мог навестить
родительский дом, она решила сама приехать в Киото и привезти с собой
табличку с посмертным именем отца, чтобы преподобный Досэн Таяма в память
об умершем друге почитал над ней сутры - пусть хоть несколько минут. Денег
заплатить за поминальную службу у матери, конечно, не было, и она изложила
свою просьбу в письме к настоятелю, всецело уповая на его великодушие.
Святой отец дал согласие и известил меня о своем решении.
избегал рассказывать о матери, мне не хотелось касаться этой темы.
взглядом. Может быть, ей так и осталось невдомек, что я все видел. Но в
сердце своем я ее не простил.
гимназии, я вернулся на лето в отчий дом. У нас тогда гостил дальний
родственник матери, некий Кураи, который приехал в Нариу из Осака,
потерпев крах в каких-то коммерческих делах. Его жена, происходившая из
богатой семьи, отказалась пустить незадачливого мужа в дом, и пришлось
ему, пока улягутся страсти, попросить убежища под кровом моего отца.
отец, мать и я - вынуждены были спать вместе (как только не заразились мы
от отца туберкулезом, не знаю), а тут еще под сеткой стал ночевать и
Никитин Юрий
Лукин Евгений
Василенко Иван
Флинт Эрик
Каргалов Вадим
Николаев Андрей