Чтение 12–й страницы книги ~Маркиза де Сад~

Богиню. Какой-то рифмоплет - такие есть в каждом квартале - тут же сочинил
песню "Прекрасная шлюха", и все стали петь ее хором. Ни один человек в толпе
и не подозревал, кого они несут. В сиянии утреннего солнца мадам де Сан-Фон
была похожа на ощипанную курицу. Ее набеленное лицо, покрытое пятнами крови
и синяками, впоследствии превратилось в красно-бело-синее знамя революции.
Когда же белила потекли под горячими лучами солнца, люди, пораженные,
увидели, как на их глазах лицо молодой женщины превращается в морщинистую
физиономию старухи. Впрочем, она так и осталась для них Прекрасной Шлюхой.
Никого не смутили даже дряблые ляжки, просвечивавшие сквозь разодранное
платье. Труп протащили по всем улицам, а потом процессия направилась к морю.
Графиню опустили в волны Средиземного моря, синего от старости, черпающего
силы в одной только смерти... Ну то, что именно с этих событий началась
революция, вам известно.

Пауза. Шарлотта тихо уходит.

РЕНЕ. Так ты едешь в Венецию, к этому мертвому морю?

АННА (вздрогнув). Не говори так. Мы едем туда, чтобы жить, а не
умирать.

РЕНЕ. Как тебе хочется жить. Как ты всегда ради этого хлопочешь. И
такою ты была всегда. А на самом деле жизнь в тебя всякий раз вдыхает кто-то
другой. Ну конечно, с тем путешествием в Венецию ничего общего нет. Ты ведь
не ведаешь, что такое память, обрывки твоей жизни не связаны между собой ни
единой нитью.

АННА. Ты хочешь, чтобы я все помнила? Не беспокойся, когда нужно,
воспоминания к моим услугам. Только жить они мне не мешают. И знаешь, Рене,
это у тебя нет воспоминаний. Ты всю жизнь, каждый день с раннего утра и до
ночи, сидела уткнувшись лицом в белую стену. Если так долго всматриваться в
недвижную белую стену, начнешь различать на ней и темные пятна, похожие на
засохшую кровь, и дождевые потоки, напоминающие следы слез.

РЕНЕ. Это верно, что я смотрела в одну точку. Только не в стену, а в
стоячую воду омута - самого глубокого, какой только может быть. Вот моя
доля.

АННА. Поэтому тебе и вспомнить нечего. Всегда - одно и то же.

РЕНЕ. Мои воспоминания подобны мухе, застывшей в янтаре. Это не блики,
скользящие по вечно изменчивой водной ряби, как у тебя... Ты правильно
сказала. Тебе воспоминания жить не мешают. А мне мешают. Всегда.

АННА. И еще как. К тому же вызывают муки ревности. Вот смотришь ты на
мое лицо и читаешь в нем два воспоминания, особенно тебе ненавистные.
Воспоминания о том, чего у тебя не было никогда: о Венеции и о счастье.

РЕНЕ. Венеция и счастье... Да, две эти мухи в янтарь не замуруешь. Я
никогда не желала ни того ни другого.

АННА. Это ты теперь так говоришь.

РЕНЕ. Нет. Сейчас я знаю, чего я желала. В юности, кажется, я и в самом
деле мечтала о том же, что и ты... О Венеции и о счастье... Но мухи,
застывшие в моем янтаре, не имеют ничего общего ни с Венецией, ни со
счастьем, - они страшны, несказанно, невыразимо страшны. Я не мечтала о
таком в юности, даже представить не могла.

Но с годами постепенно я поняла. Когда происходит то, чего ты больше
всего боялась, на самом деле исполняется твое неосознанное, сокровеннейшее
желание. Только оно достойно чести стать настоящим воспоминанием, навеки
застыть в кусочке янтаря. Это плод, которым не пресытишься, вкуси его хоть
сто тысяч раз.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ну-ну, Рене, бывает и по-другому. Иногда со старостью
на душу нисходят мир и счастье. Когда неделю назад пришло последнее письмо
от Альфонса, я почувствовала, как смягчилось мое сердце. Он знает, что скоро
будет свободен, и все же не держит ни на кого зла. Даже меня он прощает.
Пишет, что в тюрьме познакомился кое с кем из революционных вожаков, и
обещает замолвить перед ними словечко, если у меня будут неприятности. Вон
до чего дошло! Я всегда знала, что где-то в потаенной глубине его души живет
чистый родник доброты.

АННА. Вы, матушка, тоже говорили много добрых слов, когда готовили
западню для Альфонса.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. В свою доброту я и не верю. Но верю, что другие люди
добры. Так как-то жить спокойней.

АННА. Ну так поверьте и в мою доброту. Я не требую, чтобы вы
отправились в путь немедленно. Мы с мужем уезжаем послезавтра - у вас еще
целых два дня. А если не решитесь теперь, то приезжайте в Венецию после.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Спасибо, я не забуду твоей доброты. Старики думают
медленно, так что не торопи меня, ладно?

АННА. Смотрите только не опоздайте.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Да-да, обещаю, я не стану дожидаться, пока дела примут
скверный оборот. Ну а сейчас - прощай.

АННА. Прощайте... Матушка... Рене...

РЕНЕ. Прощай, Анна.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я буду молиться, чтобы ваш путь был безопасен.
Передавай поклон графу.

АННА. Передам.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Шарлотта!

Шарлотта входит и провожает Анну со сцены.

Пауза.

Шарлотта!

Шарлотта появляется вновь.

ШАРЛОТТА. Да, мадам?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. У меня в доме, слава Богу, никакой беды не случилось.
А ты, никак, в трауре?

ШАРЛОТТА. Так точно, мадам.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А, понимаю, - это траур по твоей прежней хозяйке,
графине де Сан-Фон. Ведь сегодня годовщина ее смерти. Твоя преданность ее
памяти весьма трогательна, однако, сколько мне помнится, ты терпеть не могла
покойницу и сбежала от нее ко мне.

ШАРЛОТТА. Так точно, мадам.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Что ты заладила: "так точно" да "так точно"! Ты же не
деревенская девчонка, только поступившая на службу. За девять месяцев после
взятия Бастилии все вокруг словно взбесились, а ты, наоборот, стала тише
воды, ниже травы. С тех пор как голодранцы из Сент-Антуанского предместья,
требуя хлеба, устроили марш в Версаль, ты изменилась. Что там у тебя на уме?
Ты двадцать лет прожила в моем доме, нужды ни в чем не знала, деньжонок
поднакопила, так что вряд ли станешь маршировать по улицам с оборванцами.
Или тебя вдохновил пример графини де Сан-Фон? Смотри, как бы и тебя не
постигла участь этой поддельной героини... Послушай, а может быть, именно об
этом ты и мечтаешь? О такой вот героической гибели, а?

ШАРЛОТТА (решительно). Так точно, мадам.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ (смеется). Ну тогда ладно. Бог с тобой, носи что
хочешь. Раз твой траур и твоя скорбь тоже поддельные, я не возражаю.

ШАРЛОТТА. Благодарю, мадам.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Так, значит, ты любила покойную графиню?

ШАРЛОТТА. Так точно, мадам.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Больше, чем свою нынешнюю хозяйку?

ШАРЛОТТА. Так точно, мадам.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ай-яй-яй, до революции ты со мной так разговаривать не
смела. Все теперь стали такие честные, прямо беда... А-а, кто-то к нам в
гости пожаловал.

Шарлотта выходит. Рене встает.

Шарлотта вводит баронессу де Симиан в монашеском одеянии.

Баронесса, вы? Сколько лет, сколько зим.

БАРОНЕССА (сильно постаревшая). Да, давненько у вас не была. День
добрый вам обеим.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Что-нибудь случилось?

БАРОНЕССА. Меня пригласила Рене.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Да?

РЕНЕ. Спасибо за то, что пришли.

БАРОНЕССА. У ворот я встретила вашу сестру. Кажется, она уезжает в
Италию?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Так, во всяком случае, она нам сказала.

БАРОНЕССА. Я рада, что вы, Рене, наконец решились. Я ждала от вас этого
шага.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Решилась? На что решилась?

РЕНЕ. Матушка, я не стала с вами советоваться, а обратилась прямо к
госпоже де Симиан. Я попросила принять меня в тетушкин монастырь.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ (пораженно). Ты? В монастырь? Хочешь удалиться от мира?

РЕНЕ. Да.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ничего не понимаю... Извините, баронесса. Благодарю
вас за доброту и участие, но, вы ведь понимаете, речь идет о судьбе моей
родной дочери, и я должна... В первый раз об этом слышу! Да и как же - ведь
со дня на день маркиз выходит на свободу...

БАРОНЕССА. Ваше удивление вполне естественно. Поговорите между собой, а
я, с вашего позволения, пройду в соседнюю комнату и подожду там. (Идет к
правой кулисе.)

РЕНЕ. Постойте!

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рене...

РЕНЕ. Нет, пусть тетушка останется здесь. Я хочу, чтобы она все
слышала. Двадцать лет я бегала к ней советоваться об Альфонсе, так что
теперь секретничать просто глупо.