Чтение 11–й страницы книги ~Оружие~

Удивительные по контрастам столы в "Дрездене" и "Британии" и
крикливо-безвкусные, но богатые столы на купеческих банкетах: "консоме а
ля Баратынский", или "бафер де Педро" с пирожками "рисоли-шоссер", или с
валованами "финансьер"; шафруа из перепелок с тающим страсбургским
паштетом и соусом "провансалье"; осетры "а ля Русь" (купеческая грамота
хромала) с соусом "аспергез" (лишь бы попричудливее, лишь бы не домашний
бараний бок и две сотни раков под пиво). К осетрам - мандариновый пунш, а
после них жаркое, тоже нездешнее "фазаны китайские", "пулярды
французские". Среди всей этой заморской камарильи сиротливо стояли
"куропатки красные" и "седло с костным мозгом по-крестьянски". А потом
опять шло буйство "салатов ромен со свежими огурцами" и "северенов с
французскими фруктами".

После такой еды гостей тянуло на капусту и квас, который и распивали в
задних покоях.

Тысячи хозяйств трудились на это: оранжереи, огороды, садки с живой
рыбой у москворецкого моста (река была еще сравнительно чистой, и аршинные
живые стерляди могли плавать в садках месяц-два), грибные базары, рынки -
чрево великого города, его прожорливая душа.

И трактиры, которые, что касается кухни, побивали рестораны: тот же
"Новотроицкий", "Тестовский" в доме Патрикеева да "Великий Московский"
Гурина. Войти туда свежему человеку было страшновато: затхлые грязные
лестницы со старой, замызганной ногами ковровой дорожкой и балясами,
обтянутыми красным сукном, гардероб, прилавок с водкой и перестоявшей
закуской, зал со столиками и кушетками на четверых, кабинеты, фортепиано.
Но зато еда была - не сдюжить: только половину порции мог съесть даже
привычный посетитель.

Молочные поросята на блюдах, суточные щи с кашей, подрумяненные,
жирные, как откупщики, расстегаи, крестьянские, пожарские огнедышащие
котлеты, рассольник - нектар пьяных, блины с лоснящейся черной икрой,
подовые пироги, соблазнительные, как смертный грех. И все это в меру
нечисто или, наоборот, чисто до холодности, но вкусно - язык проглотишь.
Чисто готовили у беспоповца Егорова, где было запрещено курить и повсюду
висели иконы старого письма с "негасимыми".

Зато у Гурина курили, и преимущественно из длинных чубуков самого
трактирщика, вставляя в них только свежий мундштук из гусиного пера.
Половые у него были чистые, степенные и строгие - не забалуешь. Вина -
лучших погребов, но молодежь на вина налегала редко. (И сегодняшние
американцы, наверное, страшно удивились бы, узнав, что их коктейли -
московское изобретение и придумано молодыми завсегдатаями гуринского
трактира.)

Сухих сортов еще не было, "Лимпопо" пили любители... Видимо, все
началось с того, что молодежи надоело тянуть со льда "Редерер Силери".
Поначалу пошли отечественные "ерши", наподобие "медведя", смеси водки с
портером, а потом, от достигнутого, и коктейли.

Праотцом, Адамом всех коктейлей был предок современного "маяка", хотя и
с измененными ингредиентами. Название у него было простецкое,
неавантажное: "турка". Брали высокий и вместительный кубок, до половины
наполняли его ликером мараскином, выпускали туда сырой желток, доливали
коньяком и выпивали все это на одном дыхании.

Трактиров было много. Но Бубновский был самый отменный, самый
посещаемый публикой ("чем хуже, тем - лучше") и самый страшный из всех.

По узкой; очень крутой и опасной лестнице они спустились в подвал под
трактиром, знаменитую "бубновскую яму". Где-то высоко остались "чистые
покои" с купцами, приказчиками, "парой чая" и торговыми сделками.

- Двадцать ступенек, - глухо долетал откуда-то снизу голос Чивьина. -
Считайте там, не оступитесь.

Он шел впереди, как Вергилий. За ним спустился во мрак Алесь - со
ступеньки на ступеньку. Макар замыкал шествие, как тот ангел-хранитель,
что сберег для культуры и поэзии Дантову душу.

А снизу, навстречу им, все явственнее доносился какой-то странный гул,
подобный адским стенаниям: безумные выкрики, вопли отчаяния, хриплый
хохот, сквернословие, плач.

Кто-то рыдал, кто-то глухо стучал чем-то о столешницу - возможно,
головой, - кто-то скулил, кто-то кричал тем очумелым диким голосом, каким
кричат, когда привидится "зеленый змий" или "демон зла".

- Бу-бу-бу... Боже... боже... боже... Бу-бу-бу.

- Красные собаки... как слива... И щиты на мордах... Бейте их, бейте
их...

- Полов-вой, желаю казенной... Соленый огурец с ветчиной...

- Пой-мал, гляди ты... Поймал... Вот мразь!.. И язык высунул...

- Ты ему пузо пощекочи или крест на него, нечистую силу.

- И вот, понимаешь, тут тебе храм искусства, а я беру ее за зад...

- Все они такие... Ты лучше налей.

Огромный низкий подвал, глубокая подземная яма без окон, с единственным
входом. Несколько столов со скатертями, наподобие онуч, "трупы" смертельно
пьяных у стены.

Остальное все разгорожено на маленькие каморки, где с дверью, а где и с
занавесками вместо двери.

Тускло, как в бане, светили сквозь испарения, туман и дым синие газовые
рожки.

- Как тут Бабкина Пуда Иудовича найти? - спросил Чивьин у полового.

- Вон, - ткнул пальцем в одну из каморок парень с разбойничьей мордой.
- Наверное, еще трезвый. Они под утро напиваются до бесчувственного
состояния.

Зашли в каморку. Газовый рожок. Стол. Четыре стула. Кроме них
только-только стать половому. Перегородки из голых досок. Смрад и грязь.
Отовсюду крик, словно молотом, бьет по голове. За столом, опустив голову
на лиловую от вина - хоть выжимай! - скатерть, спит человек в кафтане
старого покроя.

Алесь хотел сразу уйти. Но человек поднял голову, и под нею оказался
носовой платок, сложенный в несколько раз.

- А?

Лицо было бледное от вечного мрака, прокуренного воздуха и вина, но
широкое, умное. Небольшая бородка. Волосы, стриженные в скобку, но пробор
не посередине, а немного сбоку - шикарнее.

- Что ж это вы себя так убиваете? - спросил Чивьин. - Разве ж так
можно? Без воздуху, без света.

- А вам что? Вы кто такие?

- Мы от начетчика.

- А-а... Половой!

Половой появился сразу, - видимо, подслушивал. Слишком уж необычным
посетителем был в этом подвале Алесь.

- Блинков на заговенье. С тещей. Всем... Икры наложи в миску да лучком
- им, родненьким... Да водки.

- Какой прикажете?

- Моей... Самой дешевой... С красной головкой... А если будешь под
дверью торчать, горчицей нос вымажу и заставлю с таким носом два часа
стоять.

И обратился к гостям, которые уже расселись:

- Ну...

Алеся мутило от спертого воздуха, от дыма, от галдежа и шума, от звуков
беспробудной пьянки, которая, видимо, здесь никогда не кончалась.

- Начетчик велел приколоть флейты от кислой шерсти по ер-веди-он, -
сказал Алесь.

- Гм. - Бабкин внимательно посмотрел на него. - Ну, хорошо, выпейте,
пока что до чего, посидите.

Половой уже стоял на пороге. Алесь даже удивился. Словно
скатерть-самобранка лежала за занавеской. Явился чертом из табакерки и уже
ставил на стол горки блинов, поливал их маслом, раскладывал на голых
досках (скатерть сдернул мизинцем и швырнул в угол) ножи и вилки.

На минуту исчез и поставил на стол четыре холодные бутылки.

- За это - люблю, - сказал Бабкин. - А волосы все равно выдеру. Ты это
по-омни.

Алесь дал половому рубль - лишь поскорей бы исчез. Его мутило, он
боялся, что может вырвать просто в угол.

- Тут насчет этого запросто, - сказал Бабкин. - Блюй, голубчик, уберут.
Потому и сидим, что запросто. Женщин нет, хочешь - матерись, хочешь -
кричи. И не надо нам, троглодитам, ничего, кроме чтоб нас не трогали. Ни
неба, ни света, ни воздуха, ни счастья.

- Не понимаю, как вы можете здесь пить, - сказал Алесь.

- И ты выпей. Вот увидишь - сразу полегчает... Ну, за дело...

Алесь выпил вонючую водку. Она была противная, однако ему действительно
полегчало. Не так раздражал галдеж, да и нос не так принюхивался к
смрадному, аж липкому, туманному воздуху.

- Притерпелся, - сказал Бабкин. - Да это что? Ты вот отсюда выберешься
да, наверное, в баньку поедешь, паром бубновский смрад выгонять. А что
делать тем, кто здесь годами... всю жизнь... кроме ночи?

- Быть не может, - сказал Алесь.

Где-то за дверью раздался дикий вопль, визг.

- Вот, - сказал Бабкин. - Этот умудрился тут великое богатство,
неизмеримое состояние просадить... У полового спросите. По имени-отчеству
всех таких зовет. Елизаров, например, Флегонт Саввич, тут двадцать годков
сидит... В лавке - приказчики. А он каждый день тут выпивает сорок чарок
вина и водки.

- Брехня, - сказал Макар.

- Молод ты ишшо, - поучительно сказал Бабкин. - А говоришь - брехня...
Это, брат, сила безмерная... Троглодиты. Люди преисподней.

Ел блины, свертывая их пакетиком и двумя-тремя движениями челюстей
отправляя в рот. Покончил с ними.

- Так, говорите, флейты?.. А купила хватит?