чересчур высокомерно? Я же вам говорила и предупреждала...
деле это были те непроизвольные движения, которыми старики как будто
говорят "нет!" стоящей перед ними смерти. Белый матерчатый цветок смешно
подпрыгивал на черной соломенной шляпке. В глазах старухи застыли слезы.
мэрии...
занятой человек. Только о том и твердил.
останавливаясь, чтобы отдышаться. Сноха шла за ней по пятам и с
безотчетной бешеной злобой упрямо продолжала свой допрос. Заметив наконец,
что совсем запугала старуху, Поль постаралась сбавить тон, но слова
вырывались у нее с каким-то змеиным шипением.
лестницы; голова у нее по-прежнему тряслась, а губы искривила гримаса,
похожая на усмешку. Поль опять принялась кричать. Да или нет? Назвала
свекровь учителя хамом или не называла? Пусть скажет!
его слова. Вполне возможно, что он говорил искренне... Может быть, я
усмотрела намек там, где никакого намека и не было.
чего?
ответила, что священник живет далеко, что у пего на руках три прихода. И
вдруг, представьте себе, что мне заявляет этот школьный учитель... Да нет,
вы, чего доброго, рассердитесь, дочь моя...
полностью солидаризируется со священником, он, видите ли, не любит историй
и не желает, чтобы у него были истории в нашем замке. Я сразу поняла, на
что он намекает... Право, если б этот человек не получил ранения под
Верденом, я, моя милая, уж будьте уверены, заставила его высказаться до
конца и уж сумела бы вас защитить...
ни слова, она стремительно сбежала по лестнице и сдернула с вешалки свою
тальму.
обнажившей превосходно сделанные вставные зубы. Перегнувшись через перила,
она буркнула: "Что, съела?" - и вдруг дребезжащим, но пронзительным,
тонким голосом позвала:
деревянные башмаки в кухне и остались в толстых шерстяных носках. Призыв
старухи означал, что враг на короткое время удалился. Можно собраться всем
вместе и посидеть у огонька в уютной бабушкиной комнате.
обтянутые коричневой вязаной фуфайкой, слишком большая по росту голова с
целой копной волос, довольно красивые глаза, смотревшие каким-то детским
взглядом, и уродливый, вечно открытый рот с мокрыми губами и толстым
языком. Он был худ как скелет - брюки болтались на его тощих ногах,
свисали сзади крупными складками.
Из разговора взрослых он уловил только то, что было важно для него:
школьный учитель не хочет давать ему уроки. Значит, не надо будет
трепетать перед учителем, страшная тень чудовища удалилась. Все остальное
он не совсем понял. Бабушка сказала: "Я подпустила твоей супруге
шпильку..." Что это значит - "подпустила шпильку"? Какую шпильку? Все трое
вошли в свою любимую бабушкину комнату. Гийом тотчас прошмыгнул в свой
заветный уголок - между кроватью и скамеечкой, на которую бабушка во время
молитвы преклоняла колени. Верхняя крышка скамеечки открывалась, там был
устроен шкафчик. Здесь хранилась целая коллекция старых четок: одни четки
были из перламутра, их благословил сам папа Римский; другие четки - из
оливковых косточек, бабушка привезла их из Иерусалима. Была там еще
металлическая шкатулка с изображением Собора святого Петра в Риме -
воспоминание о крестинах: на шкатулке блестело серебряными буквами имя
Галеаса. Были у бабушки еще молитвенники с множеством картинок, с которых
улыбались лица каких-то неживых людей. Бабуся и папа шушукались у стола,
освещенного висячей лампой. В камине жарким огнем горели сухие виноградные
лозы; дрожащие отсветы пламени освещали все углы комнаты. Бабушка достала
из ящика круглого столика засаленные пасьянсные карты.
поиграть на пианино, Галеас...
комнату, и без того заставленную всякой мебелью, по требованию Поль: она
не выносила, когда ее муж "бренчал" на пианино. Гийому заранее было
известно, какие марши, вальсы и этюды будет играть отец, все эти
музыкальные пьесы следовали одна за другой в неизменном порядке. Сначала
раздавались звуки "Турецкого марша". Гийу уже знал, в каком месте отец
собьется, и каждый вечер ждал этой фальшивой ноты. Иногда Галеас, не
прерывая игры, перебрасывался с бабушкой краткими репликами. Его
бесцветный голос казался еще тусклее.
себе этого красного человека, измазанного с головы до ног бычьей кровью.
Правда, он несколько раз его встречал, вечно ходит без шляпы, прихрамывает
и опирается на красивую палку черного дерева. Должно быть, это из-под
одежды не видно, что он красный. А сам красный, как рыбки в аквариуме.
Сквозь задернутые занавески еще пробивался сумеречный свет. Мама будет
бродить в полях до самого ужина. Она всегда где-то бродит, если
рассердится. Вернется растрепанная, в забрызганном грязью платье, от нее
будет пахнуть потом. Как только встанут из-за стола, уйдет к себе в
спальню и ляжет в постель. До ужина еще долго, можно посидеть у
бабушкиного камелька. В комнату вошла фрейлейн - высокая, толстая, рыхлая
старуха. Она всегда находила какой-нибудь предлог, чтобы побыть с ними,
пока общий враг носится где-то по дорогам. Какие подать каштаны? Вареные
или жареные? Не надо ли сварить яичко для Гийу? Фрейлейн приносила в
бабушкину комнату запах лука и кухонного чада. Мнение хозяев она
спрашивала только для порядка: яйца для Гийу все равно были бы поданы к
обеду (с начала войны мальчика стали звать Гийу, потому что он, на свое
несчастье, был тезкой кайзера Вильгельма, или "кэзера", как произносила
бабушка).
кухне грязно". А я ей говорю: "Уж извините, но на кухне хозяйка я..." Гийу
наблюдал за взрослыми: бабушка и папа, вытянув худые шеи, внимательно
слушали фрейлейн. Ему-то самому были совершенно не интересны такие
истории, он не чувствовал к другим людям ни ненависти, ни любви. Бабушка,
отец и фрейлейн создавали вокруг него зону безопасности, откуда мать
яростно старалась его извлечь, как хорек, нападающий на кролика,
забившегося в самую глубину норы. Ошеломленному, испуганному зверьку
волей-неволей приходилось выползать из своего спасительного убежища,
терпеть нападки рассвирепевшей женщины; он весь съеживался и покорно ждал,
когда пройдет гроза. Однако благодаря междоусобной войне, никогда не
затихавшей в доме, мальчик пользовался относительным покоем. Он прятался
за широкую спину фрейлейн, и старуха-австриячка простирала над ним
благодетельную сень своего грубоватого покровительства... Комната бабуси
представляла собой более надежное убежище, чем кухня, но безошибочное
чутье говорило мальчику, что не стоит слишком доверять бабушкиным ласкам
или словам. Одна только фрейлейн любила своего "цыпленочка", своего
"утеночка" неизменной, нерассуждающей материнской любовью. Она до сих пор
мыла его в ванне и терла намыленной перчаткой, не жалея своих шершавых,
заскорузлых рук.
крыльца, и, никем не замеченная, вышла задами на узкую, почти всегда
пустынную дорогу. Она шла решительным мужским шагом, с какой-то странной
торопливостью, хотя ей никуда не нужно было спешить и некуда было идти. Но
быстрая ходьба помогала ей вникнуть в слова учителя, которые пересказала
свекровь, а в словах этих, несомненно, заключался намек на ее отношения с
прежним приходским священником.
злосчастной судьбе, еще можно было бы перенести, если б в первые же годы
замужества на нее не обрушился незаслуженный позор; и теперь уже ничего
нельзя было сделать - в глазах всех она несла на себе клеймо не
совершенного ею греха, низкого, а главное, смешного проступка. Но
виновниками клеветы, ее замаравшей, были на сей раз не муж и не баронесса,
и она ничем не могла отомстить своим неведомым врагам. Лишь один раз она
видела в церкви этих главных викариев, этих каноников, считавших сноху
баронессы де Сернэ особой, пагубной для священнослужителей. Гнусную
выдумку разнесли по всей епархии. В Сернэ уже сменилось три священника, и
каждому епархиальное начальство напоминало, что теперь служить мессу в
домовой часовне замка в Сернэ не дозволено: невзирая на блеск
Конан-Дойль Артур
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Панов Вадим
Афанасьев Роман
Максимов Альберт