прославленного, знатного имени, надлежит, соблюдая все правила учтивости,
сторониться этого семейства, ибо "всем памятен разыгравшийся скандал".
отправляли богослужения; это обстоятельство ничуть ни огорчало Поль
(наоборот, поскольку приходская церковь была расположена довольно далеко,
можно было под этим предлогом и вовсе туда не заглядывать). Но ведь на
десять лье в округе все прекрасно знали, почему часовня попала под запрет:
из-за невестки старой баронессы, у которой была история с приходским
священником. Более снисходительные добавляли, что, конечно, никто не
знает, как далеко зашло дело. Не хочется верить, что тут было что-то
дурное. Но, во всяком случае, священника пришлось перевести в другой
приход...
Уже давно Поль не обращала внимания на деревья, на облака, на широкие
дали. Если она иной раз и вглядывалась в них, то как вглядываются
крестьяне, чтобы угадать, какая завтра будет погода, холодно будет или
тепло. В ней умерла та частица души, которая когда-то так жадно
воспринимала весь зримый мир. Когда-то в такой же самый час она шла той же
самой дорогой рядом со священником, высоким, тощим и совсем наивным юнцом.
Он вел свой велосипед за руль и вполголоса разговаривал с Поль. Крестьяне,
видевшие их прогулки, не сомневались, что они ведут любовные разговоры. Но
у них и речи не было о любви. Просто встретились в жизни два несчастных и
одиноких существа.
молодежь - парни и девушки, они подходили все ближе; Поль бросилась в
лесок, чтобы их не видеть, чтобы они ее не увидели. Совершенно такое же
безрассудное бегство возбудило в прошлом первые подозрения, когда она
свернула однажды на боковую дорожку, увлекая за собой спутника. Сейчас
земля была сырая, но Поль все же присела под каштаном на груду желтых
опавших листьев и, подтянув колени к подбородку, обхватила их руками. Где
он теперь, этот несчастный мальчишка, этот священник? Она не знала, что с
ним, где он мучается, но если он еще жив, то уж, конечно, мучается. А ведь
ничего между ними не было, совсем не это их связывало. Интрижка со
священником казалась ей немыслимой. Поль с детства внушали отвращение к
сутане. А это дурачье ни с того ни с сего причислило ее к каким-то
маньячкам, которые гонятся за служителями церкви. И теперь уже не сорвать
с себя этот ярлык. А он, бедняга, - в чем была его вина? На горькие
излияния молодой женской души он отвечал не советами духовного пастыря, а
сам открывал ей душу: вот и все его преступление. Она искала у него
поддержки - это было ее право; он же отнесся к ней, словно потерпевший
кораблекрушение, выброшенный на необитаемый остров и вдруг увидевший, как
на берег выходит другой несчастный, его сотоварищ в беде.
священника, еще сохранившего юношеский облик. Насколько Поль могла судить
(а такого рода вопросы ее не интересовали), он считал себя выброшенным из
жизни, никому не нужным, бесполезным. В нем зародилась ненависть к косной
крестьянской среде; он не умел говорить с этими толстокожими людьми, у
которых на уме был только свой надел и которые ничуть не нуждались в
духовном наставнике. Эта отчужденность сводила его с ума. Да, он почти
помешался от одиночества. И господь бог не пожелал ниспослать ему помощь.
А ведь этот болезненный юноша рассказывал Поль, что принял решение пойти в
священники в минуту экстаза, когда почувствовал, что его осенила
"благодать божия", как он сам выражался, что с тех пор, как он принял сан,
ничего подобного с ним не повторялось, и таким образом попался в силки...
Словно кто-то заманил его в ловушку. Поймал, а потом и думать о нем забыл.
Так по крайней мере Поль истолковала его жалобы. Но все это принадлежало,
по ее мнению, к совершенно нелепому, "немыслимому" строю чувств. Она
рассеянно слушала сетования своего собеседника, и, лишь только он умолкал,
чтобы перевести дыхание, она сама начинала жаловаться: "А у меня..." - и
вновь на все лады перебирала историю своего замужества. Однажды, когда они
беседовали в саду церковного дома, он, едва не лишившись чувств от
слабости, на краткое мгновение опустил голову ей на плечо. Она тотчас же
отстранилась. Но сосед увидел их. Все от этого и пошло. Из-за такого
пустяка (а ведь из-за него, должно быть, перевернулась вся жизнь этого
юноши) никогда больше не затеплится лампада в алтаре домовой часовни
усадьбы Сернэ. Старуха баронесса даже почти не роптала против этого
запрещения, как будто считая его вполне естественным: для бога стало
неудобным пребывание в Сернэ с тех пор, как там поселилась жена ее сына,
урожденная Мельер.
отряхивая платье, вышла на дорогу. Меж темных верхушек елей показалась
одна из башен замка - та, что была выстроена в XIV веке. Стало так темно,
что повстречавшийся на дороге погонщик мулов и вправду не узнал ее.
ней повсюду, и вдруг ей стало нестерпимо, что эти лживые наветы дошли до
какого-то учителя, с которым она никогда и словом не перемолвилась. Она
хорошо знала в лицо всех мужчин в окрестностях и любого узнала бы издали,
но, должно быть, образ этого кудрявого незнакомца, образ школьного
учителя, глубоко запал он в душу и запомнился, хотя она даже не знала его
имени. Впрочем, ни учитель, ни священник не нуждаются в именах -
исполняемые обязанности вполне достаточно их определяют. Поль не могла
примириться с мыслью, что учитель еще один лишний день будет считать
правдой те мерзкие слухи, которые о ней распустили. Она решила рассказать
ему всю правду. Ее снова томила потребность излить все, что накипело в
душе, сбросить невыносимое бремя, - та же мучительная потребность, которая
двенадцать лет назад толкнула ее на откровенные и неосторожные признания
человеку слишком молодому и слабому. Придется побороть свою робость, пойти
к учителю и еще раз обратиться к нему с просьбой, в которой он отказал
старухе баронессе. Может быть, он согласится. Во всяком случае, они
познакомятся, а возможно, и сблизятся.
краном в буфетной, а потом шла в столовую для прислуги, со времен смерти
Жоржа, младшего сына баронессы, служившую для господских трапез. Парадная
столовая, огромная и холодная, как погреб, отпиралась только на рождество
и в сентябре, когда из Парижа приезжали гости: старшая дочь баронессы,
графиня д'Арби, с детьми и маленькая Даниэль, дочка покойного Жоржа. Тогда
два сына садовника облачались в ливреи, баронесса нанимала кухарку, брала
для парижан напрокат двух верховых лошадей.
она направилась не в столовую, а в комнату свекрови, в которую заглядывала
не больше десяти раз в год. У двери она в нерешительности остановилась на
минутку, прислушиваясь к веселому гулу голосов трех заговорщиков и звукам
пианино, на котором Галеас наигрывал одним пальцем мелодию какой-то песни.
Явственно раздался голос фрейлейн. По-видимому, она отпустила какую-то
шутку, потому что старуха баронесса громко засмеялась своим
снисходительным и деланным смехом, который Поль ненавидела. Тогда она, не
постучавшись, распахнула дверь и вошла. В комнате сразу все замерли, как
заводные фигуры на старинных часах. Баронесса застыла с поднятой рукой, в
которой держала карту. Галеас, захлопнув крышку пианино, круто повернулся
на табурете. Фрейлейн обратила к недругу свое широкое лицо и всем своим
видом напоминала кошку, которая, увидев перед собой собаку, смотрит на
нее, прижав уши, выгнув дугой спину, - вот-вот фыркнет. Гийу, вырезавший
из журнала картинки с аэропланами, бросил ножницы на стол и снова забился
в свой уголок между спинкой кровати и скамеечкой. Там он сжался в комочек
и оцепенел, как неживой.
чувствовала силу своей пагубной власти над тремя этими существами, с
которыми ей приходилось жить. Однако старая баронесса быстро оправилась от
страха и, криво улыбаясь, заговорила со снохой с подчеркнутой, слащавой
любезностью, словно обращаясь к постороннему человеку, занимающему
подчиненное положение. Бедняжка Поль, наверно, совсем промокли ноги, пусть
скорее сядет у огня погреться и обсушиться.
Как только фрейлейн двинулась к двери, Галеас и Гийом бросились за нею
следом. "Ну, разумеется, - подумала баронесса, - оставили меня одну на
съедение".
вылетит искра.
первой и все время говорила, говорила, так что сноха, пока не сели за
стол, не могла вставить ни слова. Галеас и Гийу уже ждали их, стоя у своих
стульев, а как только сели, принялись шумно хлебать суп. Баронесса то и
дело обращалась к ним, призывала их в свидетели того, что вечер
необыкновенно теплый и что в ноябре в Сернэ никогда не бывает холодов. Как
раз сегодня она начала варить варенье из дыни. Нынче она собирается
добавить к дынному варенью сушеных абрикосов.
"старушечьи уши". Помнишь, Галеас?
было одно: помешать Поль снова начать пререкания. Но, исподтишка наблюдая
за снохой, она заметила на ее ненавистном лице опасные признаки
раздражения. Гийом сидел, втянув голову в плечи, чувствуя, что мать не
спускает с пего глаз. Он тоже чуял надвигающуюся грозу и догадывался, что
речь пойдет о нем. Напрасно он старался слиться как можно плотнее со
столом, со стулом, он чувствовал, что бесконечные бабусины речи не могут
заполнить зловещих минут молчания, что они слишком слабая преграда для
грозного потока слов, готовых прорваться из-за плотно сжатых губ
противника.
Мичурин Артем
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Посняков Андрей
Посняков Андрей