на ее пути стал противник, которого она долгое время не принимала в
расчет. Любовь ее мужа к Мишель была как бы продолжением его страсти к
первой мадам Пиан. Так что дело тут, в сущности, было опять же в покойнице
- вот что, без сомнения, поняла наша мачеха и вот чем можно объяснить ее
поведение в последующие дни.
или по крайней мере была убеждена, что искренне к нему стремится: вот чего
не следует упускать из виду, читая эти мемуары. Я мог бы окрасить ее образ
совсем в другие тона, чем те, которыми она столь жестко обрисована на этих
страницах. Конечно, я слишком близко соприкасался с ее жертвами, видел их
страдания, но, описывая ее дела, самые, казалось бы, черные, было бы
несправедливым поддаться искушению осветить эту грозную душу только под
одним углом.
проводила почти каждое лето в Ларжюзоне, она оказалась причастной к одной
из тех молчаливых супружеских драм, которые длятся до самой смерти без
всяких внешних вспышек, без объяснений. Мой отец видел, как страдает
обожаемое им существо, его первая жена Марта, как страдает она из-за
другого мужчины, но ничем не мог ей помочь и лишь усугублял ее угрызения
совести зрелищем своей собственной печали. Человек простой и не привычный
к самоанализу, он обрел в лице Брижит проницательного толкователя. Он был
связан с ней тесными узами, но им суждено было порваться в силу
обстоятельств, их же породивших. Брижит хвасталась тем, что спасла нашего
отца от самоубийства; и в самом деле, в ту трудную минуту он уцелел лишь
благодаря заботам внимательной конфидентки, которая не только следовала за
ним по лабиринту мучительного испытания, но даже забегала вперед, как бы
перекидывала мост между несчастным страдальцем и его женой, так как
доводилась ей кузиной и подругой детства.
главной своей обязанностью довести дело до конца, вырвав супруга из-под
влияния покойницы, тем более что и сам-то он женился вторично только в
надежде найти исцеление. Личная неприязнь, ревность, скрываемая ото всех,
даже от самой себя, безусловно, определили в дальнейшем действия моей
мачехи, но поначалу она имела право верить в свою миссию, возложенную на
нее мужем.
царит в сердце ее мужа, царит силой добродетели, которая вопреки самой
пылкой страсти, по-видимому, устояла, когда Брижит убедилась, что для
нашего отца покойница окружена ореолом героизма, ибо способна была пойти
на смерть ради любви, но не нарушить супружеского долга, мачеха решила,
что в первую очередь следует установить, подлинный ли это ореол. В тот
самый день, когда мужу будут представлены неоспоримые доказательства того,
что первая мадам Пиан совершила прелюбодеяние, встала на путь добродетели
лишь после того, как ее покинул любовник, и что, наконец, покончила с
собой от отчаяния, - в тот день, по мнению Брижит, ее супруг сбросит с
себя постыдное иго наваждения. А ведь еще задолго до того, как в руки ее
попало неопровержимое свидетельство виновности Марты, вспоминая кое-какие
ее признания, Брижит не сомневалась, что ее покойная кузина согрешила; и,
возможно, страстное желание занять ее место объяснялось именно тем, что
она могла заполучить улики, безнаказанно обшаривая комнаты, роясь в шкафах
и ящиках секретеров.
нашла искомый документ, столь превосходивший все ее ожидания, что она
сочла благоразумным хранить о нем полное молчание. Итак, как мы видим,
Брижит Пиан была способна чувствовать жалость и подавила искушение
поделиться своим открытием с мужем, ибо питала еще надежду исцелить его
иными методами, не открывая ему глаз.
полностью исцелился. Потерпев в этом пункте поражение, Брижит зато
восторжествовала во всех прочих. Она могла только приветствовать принятое
в скором времени решение отца: по возвращении в город Мишель отдадут на
полный пансион к сестрам из Сакре-Кер, где до сих пор она была приходящей.
(В глазах Октава Пиана это не было наказанием, а, напротив, наиболее
надежным способом разлучить девочку с ее грозной мачехой.)
если бы не одно обстоятельство: в лице дочери отец защищал свою покойную
жену. Возвращение к жизни Октава закрепило победу, но победу не Брижит, а
Марты: той, которой он принадлежал на веки веков. Вот она, бесспорная
истина, которую прозревала своим смятенным умом наша мачеха, и это
открытие побудило ее, пусть с запозданием, взорвать мину замедленного
действия.
На нашу беду, барышня на почте, тоже из подопечных мадам Брижит, получила,
очевидно, недвусмысленное распоряжение относительно нашей корреспонденции.
Все письма, адресованные в Ларжюзон, должны были оставаться до утра в
почтовой конторе, а почтальону их вручали только утром следующего дня;
каждый конверт, уходивший от нас, тоже не миновал взгляда мачехи.
между ней и Жаном. Не то что она хотела нарушить слово, данное отцу - не
переписываться с Жаном, - просто она задумала передать ему золотой
медальон в форме сердечка, который носила на груди и где хранилась прядка
маминых волос. Я был неприятно поражен тем, что сестра решилась расстаться
с дорогой нам обоим реликвией ради Мирбеля и не особенно-то рвался
предпринять пешеходное путешествие, длинное и утомительное еще и потому,
что пришлось бы идти в обход городка из страха, что меня увидят и донесут
родителям. К тому же столь долгое отсутствие непременно насторожило бы
мачеху, которая стала относиться ко мне с удвоенной заботой, лишенной
всякого оттенка недоброжелательства; случалось, она привлекала меня к себе
на грудь, откидывала челку с моего лба и с глубоким вздохом шептала:
"Бедный, бедный ребенок!"
рисковать. Последние недели каникул были, таким образом, окончательно
испорчены нашими вечными и бессмысленными спорами. Я не сумел
воспользоваться счастливым случаем и провести с сестрой эти долгие дни, о
которых мне так сладостно мечталось, хотя теперь между нами никто не
стоял. А с Мирбелем, думал я, мы увидимся осенью в коллеже. Тогда я не
знал, что он проведет весь год в Балюзаке. Хотя я и рисовал себе самые
мрачные картины относительно моей дальнейшей участи, она была мне
неизвестна. Я льстил себя надеждой, что в коллеже Мирбель будет
безраздельно принадлежать мне одному. Ясно, я буду ему особенно мил как
брат Мишель. Но они не увидятся больше, не смогут переписываться, а я
по-прежнему буду с ним: единственный соученик, который что-то будет
значить в глазах Мирбеля.
показался священник на велосипеде. Мишель крикнула: "Аббат Калю едет!"
Брижит тут же велела нам удалиться в свои комнаты, и, так как Мишель
заупрямилась, отец сурово повторил приказание мачехи. Сам он тоже остался
встречать аббата, что было явным нарушением его привычек - стоило слуге
доложить о приезде гостей, как папа немедленно запирался у себя в
кабинете. Само собой разумеется, он хотел быть уверенным в том, что его
супруга не наговорит на Мишель лишнего, помимо того, о чем было между ними
условлено. Я лично не был свидетелем этой встречи и поэтому приведу
страницу из дневника господина Калю, который записал эту сцену в тот же
вечер. (Я сохраняю в неприкосновенности его сухой и сдержанный тон.)
есть зло в той же мере, в какой ей выгоднее так считать. Натура глубокая,
но сродни живорыбному садку, где легко проследить любой взмах рыбьего
хвоста; так и в случае с мадам Брижит можно невооруженным глазом увидеть
самые тайные мотивы ее действий. Если когда-нибудь безапелляционность ее
суждений и моральных приговоров обернется против нее самой, какие же ждут
ее муки!
считаю, что для Жана первая его любовь - огромное благо. Поджав губы, она
обзывает меня "савойским викарием" ["Исповедание веры Савойского викария"
- один из разделов романа Жан-Жака Руссо "Эмиль, или О воспитании",
проповедующий особую религию, отвечающую требованиям природы и
естественных человеческих чувств]. Я набрался храбрости и предостерег ее
против предерзостного толкования божьей воли, чем слишком часто
злоупотребляют люди благочестивые. Но дорого "же мне обошлась моя
неосторожная критика, задевшая рикошетом и священнослужителей! С этих
выигрышных позиций милейшая дама обрушилась на меня с упреками, что я,
мол, отрицаю за церковью ее право на поучение; и я уже представляю себе
письмо-донос, которое она вполне способна настрочить в епархию! Мадам
Брижит не так старается вникнуть в наши мысли, как запомнить из чужих
речей то, что, по ее мнению, может скомпрометировать человека в глазах
начальства, а при надобности и вообще погубить. Я ей об этом сказал, и мы
расстались, обменявшись поклонами: я поклонился ей почтительно, но весьма
сухо, а она просто кивнула, почти невежливо.
пунцовая, не смеющая поднять глаз Мишель. Я сошел с велосипеда. Она
сказала:
исповедовалась... Я бы ничего не могла сказать плохого о Жане.
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Никитин Юрий