тут же набрасывались на него и всасывали вс" до последнего отголоска.
- Тихо тут у вас... - заметил я.
Дик Норт кивнул, потом многозначительно посмотрел на свою единственную
ладонь - и снова кивнул.
- Да. Очень тихо. И это - самое важное. Для таких людей, как мы с Амэ,
тишина для работы просто необходима. Мы оба не переносим, когда вокруг...
hustle-bustle? Ну, всякий шум-гам. Когда слишком оживленно, все само из
рук валится. Как вам здесь? Согласитесь, Гонолулу - очень шумный город...
Я вовсе не находил, что Гонолулу очень уж шумный город, но затягивать
разговор не хотелось, и я сделал вид, что согласен. Юки, судя по
физиономии, разглядывала очередную "дурацкую чушь" за окном.
- Кауаи - вот там действительно хорошо. Тихо, людей почти нет. На самом
деле, я бы хотел жить на Кауаи. Но только не здесь, на Оаху. Туристический
центр, что с него взять: слишком много машин, преступность высокая...
Здесь я - только из-за работы Амэ. По два-три раза в неделю приходится в
Гонолулу выбираться. За материалами. Ей для съемки постоянно материалы
нужны. Ну и, конечно, отсюда, с Оаху, связь легче поддерживать,
встречаться с людьми. Она сейчас много разного народу снимает - тех, кто
обычной жизнью живет. Рыбаков, садоводов, крестьян, поваров, дорожных
рабочих, торговцев рыбой, кого угодно... Она замечательный фотохудожник.
Ее работы - талант в чистом виде.
Хотя мне никогда не доводилось пристально разглядывать работы Амэ, на
всякий случай я опять согласился. Юки подозрительно засопела.
Он спросил, какой работой я занимаюсь.
Заказной писатель, ответил я.
Моя работа, похоже, его заинтересовала. Видно, решил, что мы - братья по
духу, связанные общей профессией. И поинтересовался, что именно я пишу.
Что угодно, сказал я. Что закажут - то и пишу. Примерно как разгребать
сугробы в пургу.
- Разгребать сугробы... - повторил он и, состроив серьезную мину, надолго
задумался. Будто не очень хорошо понял то, что услышал. Я уже колебался,
не рассказать ли ему подробнее о том, как разгребают сугробы, но тут в
комнату вошла Амэ, и наш разговор закончился.
* * *
Одета Амэ была очень просто: полотняная рубаха с короткими рукавами,
потертые белые шорты. На лице никакой косметики, волосы - в таком
беспорядке, будто она только что проснулась. И тем не менее, она
смотрелась дьявольски привлекательно. Аристократическая надменность,
которую я подметил еще в ресторане отеля на Хоккайдо, по-прежнему
проступала в каждом ее движении. Едва она вошла в комнату, все мгновенно
почувствовали, насколько ее жизнь отличается от прозябания остальных. Ей
не нужно было ничего объяснять или показывать: разница была понятна с
первого взгляда.
Ни слова не говоря, она подошла к Юки, запустила пальцы ей в волосы, долго
трепала их, пока совсем не разлохматила, а потом прижалась носом к ее
виску. Юки не выказала большого интереса, хотя особо и не сопротивлялась.
Лишь когда все закончилось, тряхнула головой пару раз, восстанавливая
прическу. И уперлась бесстрастным взглядом в цветочную вазу на стеллаже. И
все же бесстрастность ее была совсем иной, нежели унылое безразличие, с
которым она озиралась в доме отца. Сейчас, несмотря ни на что, в ней
сквозило нечто искреннее и живое. Определенно, мать и дочь вели между
собой некий бессловесный диалог, не понятный никому, кроме них самих.
Амэ и Юки. Дождь и снег. И в самом деле, странно, подумал я снова. Ну, в
самом деле, что это за имена? Прав Хираку Макимура, прогноз погоды
какой-то. Родись у них еще один ребенок - интересно, как бы его назвали?
Амэ и Юки не сказали друг другу ни слова. Ни "здравствуй", ни "как
поживаешь". Просто - мать взъерошила волосы дочери, ткнулась ей носом в
висок и вс". Затем подошла ко мне, уселась рядом на диван, достала из
кармана пачку "сэлема", вытянула сигарету и прикурила от картонной спички.
Поэт принес откуда-то пепельницу и элегантно, почти неслышно поставил на
стол. Будто вставил красивую метафору в нужную строчку стихотворения. Амэ
бросила туда спичку, выдула струйку дыма и шмыгнула носом.
- Простите. Никак от работы оторваться не могла, - сказала она. - Характер
у меня такой: не могу останавливаться на середине. Потом захочешь
продолжить - ничего не получается...
Поэт принес Амэ стакан, одной рукой ловко откупорил банку и налил ей пива.
Несколько секунд она наблюдала, как оседает пена, после чего залпом выпила
полстакана.
- Ну, и сколько вы собираетесь пробыть на Гавайях? - спросила она меня.
- Трудно сказать, - ответил я. - Я пока ничего не планировал. Но,
наверное, с неделю. Я ведь сейчас в отпуске. Скоро в Японию возвращаться -
и опять за работу...
- Побыли бы подольше. Здесь ведь так хорошо!
- Да, конечно... Здесь хорошо, - пробормотал я в ответ. Черт знает что.
Похоже, она меня совершенно не слушала.
- Вы уже ели? - спросила она.
- В дороге сэндвич перехватил, - ответил я.
- А у нас что сегодня с обедом? - спросила она поэта.
- Насколько я помню, ровно час назад мы ели спагетти, - медленно и очень
мягко ответил тот. - Час назад было двенадцать пятнадцать. Нормальные люди
называют это обедом... Как правило.
- В самом деле? - рассеянно спросила Амэ.
- В самом деле, - кивнул поэт. И, повернувшись ко мне, улыбнулся. - Она за
работой совсем от реальности отключается. Когда ела в последний раз, где
что делала - вс" забывает начисто. Память в чистый лист бумаги
превращается. Нечеловеческая самоотдача...
Про себя я подумал, что это, пожалуй, уже не самоотдача, а пример
прогрессирующей шизофрении - но, разумеется, вслух ничего не сказал.
Просто сидел на диване, молчал и вежливо улыбался.
Довольно долго Амэ отсутствующим взглядом буравила стакан с пивом, потом
словно о чем-то вспомнила, взяла стакан и отхлебнула глоток.
- Знаешь, может, мы и обедали, только опять есть хочется. Я ведь сегодня
даже не завтракала! - сказала она.
- Послушай. Я понимаю, что все время ворчу, но... Если вспомнить реальные
факты, сегодня в семь тридцать утра ты съела огромный тост, грейпфрут и
йогурт, - терпеливо объяснил ей Дик Норт. - А потом сказала: "Объедение!"
И еще сказала: "Вкусный завтрак - отдельный праздник в жизни".
- Ах, да... Что-то было такое, - сказала Амэ, почесывая кончик носа. И
задумалась, все так же рассеянно глядя в пространство перед собой. Прямо
как в фильме Хичкока, подумал я. Чем дальше, тем меньше понимаешь, что
правда, что нет. И все сложнее отличить нормального человека от
сумасшедшего.
- Ну, в общем, у меня все равно в желудке пусто, - сказала Амэ. - Ты же не
будешь возражать, если я еще раз поем?
- Конечно, не буду, - рассмеялся поэт. - Это ведь твой желудок, не мой.
Хочешь есть - ешь себе сколько влезет. Даже очень хорошо, когда есть
аппетит. У тебя же всегда так. Когда работа получается, сразу есть хочешь.
Давай, я сделаю тебе сэндвич.
- Спасибо. Ну, тогда и пива еще принеси, хорошо?
- Certainly"Здесь: Непременно (англ.)", - ответил он и скрылся в кухне.
- Вы уже ели? - опять спросила она меня.
- В дороге сэндвич перехватил, - повторил я.
- А Юки?
- Не хочу, - просто сказала Юки.
- Мы с Диком в Токио познакомились, - произнесла Амэ, закидывая ногу на
ногу и глядя на меня в упор. Хотя мне все равно показалось, будто она
рассказывает это для Юки. - Он-то и предложил мне поехать с ним в
Катманду. Сказал, что там ко мне обязательно придет вдохновение. В
Катманду и правда было замечательно. А руку Дик на войне потерял, во
Вьетнаме. Подорвался на мине. Такая мина специальная, "Баунсинг
Бетти"""Попрыгунья Бетти" (англ.)". Наступишь на нее, а она прыг - и прямо
в воздухе взрывается. Бабам-м! Кто-то рядом наступил, а он руку потерял.
Он - поэт. Слышали, какой у него отличный японский? Мы сперва в Катманду
пожили, а потом на Гавайи перебрались. После Катманду так хотелось
куда-нибудь, где жарко! Вот Дик и нашел здесь дом. Это коттедж его друга.
А в ванной для гостей у нас фотолаборатория. Замечательное место!
Будто высказав все, что считала нужным, Амэ глубоко вздохнула, потянулась
всем телом и погрузилась в молчание. Послеобеденная тишина сгустилась;
яркий солнечный свет за окном, точно плотная пыль, расплывался повсюду как
ему заблагорассудится. Череп питекантропа все белел над горизонтом, не
сдвинувшись ни на дюйм. И выглядел все так же твердолобо. Сигарета, к
которой Амэ больше не прикоснулась, истлела до самого фильтра.
Интересно, как Дик Норт делает сэндвичи одной рукой, попытался представить
я. Как, например, режет хлеб? В правой руке - нож. Это ясно, без
вариантов. Но чем он тогда придерживает хлеб? Ногой? Непонятно. Может,
если двигать ножом в правильном ритме, хлеб разрежется и без упора? Но
почему он все-таки не пользуется протезом?
* * *
Чуть погодя поэт принес блюдо с сэндвичами, сервированное, как в
первоклассном ресторане. Сэндвичи с огурцами и ветчиной были нарезаны
"по-британски" - небольшими дольками, в каждый воткнута оливка. Вс"
выглядело очень аппетитно. "Как же он это резал?" - ломал голову я. Дик
Норт откупорил еще пива и разлил по стаканам.
- Спасибо, Дик, - сказала Амэ и повернулась ко мне: - Он прекрасно готовит.
- Если бы устроили конкурс на лучшего однорукого повара, я бы там всех
победил! - подмигнул мне поэт.
Орлов Алекс
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Никитин Юрий
Афанасьев Роман