ржавчиной дверях висели таблички торговых фирм. Вдруг сильно запахло морем, и склады
кончились. Кончилась и ивовая аллея -- казалось, деревья выпали, как больные зубы. Мы
перешли железнодорожную колею, поросшую травой, уселись на каменных ступенях
заброшенного мола и стали смотреть на море.
Перед нами горела огнями доков верфь. От нее отходило неказистое греческое судно --
разгруженное, с поднявшейся ватерлинией. Белую краску на его борту изъел красной
ржавчиной морской ветер, а бока обросли ракушками, как струпьями.
Довольно долго мы глядели на море, небо и корабли, не роняя ни слова. Вечерний
ветер с моря колыхал траву, а сумерки медленно превращались в бледную ночь. Над доками
замигали звезды.
После долгого молчания она сжала левую руку в кулак, и несколько раз нервно ударила
ей по ладони правой. Потом подавленно уставилась на покрасневшую ладонь.
-- Всех ненавижу, -- произнесла она одиноко.
-- И меня?
-- Извини, -- она смутилась, взяла себя в руки и положила ладонь обратно на колено. --
Ты не такой.
-- Не настолько, да?
Она кивнула со слабым подобием улыбки и мелко дрожащими руками поднесла огонь к
сигарете. Дым хотел окутать ее волосы, но его унес ветер и развеял в темноте.
-- Когда я сижу одна, то слышу разных людей, которые со мной заговаривают. Одних я
знаю, других нет... Отец, мать, школьные учителя-- разные люди.
Я кивнул.
-- И говорят всякую гадость. Хотим, чтобы ты умерла, и так далее. Или вообще грязь
какую-нибудь...
-- Какую?
-- Не хочу говорить.
Сделав две затяжки, она погасила сигарету кожаной сандалией и легонько надавила на
глаза кончиками пальцев.
-- Как ты думаешь, я больна?
-- Даже не знаю, -- покачал я в растерянности головой. -- Но если это беспокоит, то
лучше врачу показаться.
-- Да ладно. Не обращай внимания.
Она закурила вторую сигарету. Потом попыталась рассмеяться, но смех у нее вышел
неважный.
-- Я тебе первому про это рассказала.
Я взял ее за руку. Рука продолжала мелко дрожать. Между пальцами выступили капли
холодного пота.
-- А врать-то очень не хотелось на самом деле...
-- Я понимаю.
Мы снова замолчали и тихо сидели под звук мелких волн, ударявшихся о мол. Так
долго сидели, что и не вспомнить, сколько.
Когда я заметил, что она плачет, то провел пальцем по ее мокрой от слез щеке и обнял
за плечи.
Я давно уже не помнил, как пахнет лето. Я соскучился по запаху морской воды и
далеким паровым свисткам, по прикосновению девичьей кожи и лимонному аромату волос,
по дуновению сумеречного ветра и робким надеждам -- соскучился по летнему сну.
Однако теперь все было иначе, чем раньше. Все отличия маленькие -- а в целом
непоправимые. Совсем как калька, навсегда соскользнувшая с оригинала.
36.
Чтобы дойти до ее дома, нам потребовалось полчаса.
Вечер стоял замечательный. Поплакав, она чудесным образом повеселела. По пути к ее
дому мы заходили во все магазины подряд и покупали всякую дребедень. Мы купили
земляничную зубную пасту, цветастое пляжное полотенце, несколько датских мозаичных
панно, шестицветный набор шариковых ручек -- и, таща все это в гору, иногда
останавливались, чтобы оглянуться на порт.
-- А машину ты так и бросил?
-- Потом заберу.
-- А завтра утром не поздно?
-- Да без разницы!
Остаток пути мы проделали, не торопясь.
-- Не хочу сегодня оставаться одна, -- сказала она, обращаясь к булыжникам мостовой.
Я кивнул.
-- Только ты ведь тогда ботинки почистить не сможешь?
-- Ничего, пусть сам иногда чистит.
-- Интересно, почистит или нет?
-- А как же? Он у меня человек долга!
Ночь была тихая.
Медленно ворочаясь, она уткнулась носом в мое правое плечо.
-- Холодно.
-- Как это "холодно"? Тридцать градусов!
-- Не знаю. Холодно, и все.
Я подобрал сброшенное к ногам одеяло и укутал ее по плечи. Она вся тряслась мелкой
дрожью.
-- Плохо себя чувствуешь?
Она мотнула головой:
-- Мне страшно.
-- Страшно чего?
-- Всего. А тебе не страшно?
-- Абсолютно.
Она помолчала -- будто взвешивая мой ответ на ладони.
-- Хочешь секса?
-- Угу.
-- Извини. Сегодня нельзя.
Я молча кивнул, не выпуская ее из объятий.
-- Мне только что операцию сделали.
-- Аборт?
-- Да.
Она ослабила руку, которой обнимала меня за спину, и кончиком пальца начертила
несколько кружочков у меня на плече.
-- Странно... Ничего не помню.
-- Да?..
-- Это я про того парня. Совершенно забыла. Даже лица не вспомнить.
Я погладил ее по волосам.
-- А казалось, что влюбилась. Правда, недолго. Ты когда-нибудь влюблялся?
-- Ага.
-- И лицо помнишь?
Я попытался вспомнить лица трех своих девчонок. Удивительное дело -- отчетливо не
вспоминалось ни одно.
-- Нет, -- сказал я.
-- Странно, правда? Интересно, почему?
-- Наверное, так удобнее.
Не поднимая головы с моей голой груди, она покивала.
-- Слушай, если тебе очень хочется, может, мы это как-нибудь по-другому?..
-- Не надо. Ничего страшного.
-- Правда?
-- Угу.
Она снова обняла меня покрепче. Ее сосок ощущался у меня под ложечкой. До смерти
захотелось пива.
-- Как несколько лет назад пошло все наперекосяк -- так и до сих пор.
-- "Несколько" -- это сколько?
-- Двенадцать. Или тринадцать. С тех пор, как отец заболел. Из того времени больше
ничего и не помню. Одна сплошная гадость. Все время у меня злой ветер над головой.
-- Ветер меняет направление.
-- Ты правда так думаешь?
-- Ну, он же должен его когда-нибудь менять!
На какое-то время она замолчала -- как пустыня, вобравшая в свой сухой песок все мои
слова и оставившая меня с одной горечью во рту.
-- Я несколько раз пыталась начать думать так же. Но никак не получалось. И
влюбиться пробовала, и просто стать терпеливее. Не получается -- и все тут...
Больше ни о чем не говоря, мы лежали с ней в обнимку. Ее голова была у меня на
груди, а губы касались моего соска. Она долго не шевелилась -- как будто уснула.
Она молчала долго. Очень долго. Я то дремал, то смотрел в темный потолок.
-- Мама...
Она сказала это шепотом, как будто ей что-то приснилось. Она спала.
37.
Привет, как дела? Говорит радио "Эн-И-Би", программа "Попс по заявкам". Снова
пришел субботний вечер. Два часа -- и уйма отличной музыки. Кстати, лето вот-вот
кончится. Как оно вам? Хорошо вы его провели?
Сегодня, перед тем, как поставить первую пластинку, я познакомлю вас с одним
письмом, которое мы недавно получили. Зачитываю.
"Здравствуйте.
Я каждую неделю с удовольствием слушаю вашу передачу. Мне даже не верится, что
осенью исполнится три года моей больничной жизни. Время и вправду летит быстро.
Конечно, из окна моей кондиционированной палаты мне мало что видно, и смена времен
года для меня не имеет особого значения -- но когда уходит один сезон и приходит другой,
мое сердце радостно бьется.
Мне семнадцать лет, а я не могу ни читать, ни смотреть телевизор, ни гулять -- не могу
даже перевернуться в своей кровати. Так я провела три года. Письмо это пишет за меня моя
старшая сестра, которая все время рядом. Чтобы ухаживать за мной, она бросила
университет. Конечно, я очень ей благодарна. За три года, проведенных в постели, я поняла
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Березин Федор
Посняков Андрей
Перумов Ник
Прозоров Александр