Семен Слепынин

МАЛЬЧИК ИЗ САВАННЫ

ЛЕНИВЫЙ ФАО

Колдун Фао шел медленно и осторожно, приостанавливаясь перед каждой
крутизной. Вчера он оступился на камне, упал и сильно ушибся. Поэтому сейчас
Фао недоверчиво трогал камни пальцами посиневших ног и ощупывал их подошвами
- шершавыми, как дубовая кора.

Колдун зябко кутался в засаленные шкуры и поеживался, чувствуя за спиной
взгляды людей своего племени. Они звали его не иначе, как Ленивый Фао. Но
если бы люди вдруг узнали, кто такой Ленивый Фао на самом деле? Что
случилось бы тогда в стойбище?

Эта внезапно мелькнувшая мысль так испугала колдуна, что он замер и
воровато оглянулся. Нет, как будто все в порядке. Фао повернулся к вершине
горы спиной и посмотрел вниз более внимательно. Тревожиться вроде нечего.
Около своей землянки стояла Хана с ребенком на руках и провожала взглядом
колдуна. Но так она глядела каждый раз, Фао привык к этому. На берегу реки
возились ребятишки и не обращали на колдуна никакого внимания. Лишь Гзум -
сын Лисьей Лапы, приплясывая и скаля зубы, кричал.

- Ленивый Фао! Глупый Фао!

Но и этого следовало ожидать. От шального и драчливого мальчишки колдун
уже натерпелся немало обид. Привык. И сейчас он смотрел на Гзума с хмурым
спокойствием. А когда тот начал швырять камни, колдун даже почувствовал
мстительное удовлетворение - камни не пролетали и десятой части расстояния.
Приблизиться же Гзум не мог - ближе трех полетов копья никто не смел
подходить к Горе Духов.

Долго стоял Фао на каменистом выступе. Но это не должно вызвать у людей
удивления. Здесь, на полпути к вершине, он отдыхал часто, глядя на стойбище
и степь из-под густых седых бровей, похожих на тронутый инеем мох.

В степи, из-за дальних холмов, выкатилось солнце. Мальчишки, выбежав на
вытоптанную площадку в середине стойбища, протягивали руки навстречу
встающему светилу, плясали, высоко вскидывая худые ноги, и кричали:

- Огненный Еж! Огненный Еж!

Луна, солнце, звезды, дожди - все стихии были для людей племени живыми
существами, злыми или добрыми...

Огненный Еж, ощетинившись горячими иглами-лучами, взбирался все выше.
Заискрилась река, громче запели в кустах птицы, в сырых травах вспыхнули и
загорелись желтые кружочки мать-имачехи, лиловые бутоны медуницы, белые
созвездия ветреницы дубровной Природа радовалась солнцу, его весенним теплым
лучам.

Но не было радости у людей племени лагуров. Из их землянок, тянувшихся
цепочкой бурых холмиков вдоль берега Большой реки, слышались сердитые голоса
женщин, плач детей. У входа в одну из землянок согнувшись сидела молодая
женщина и выла: ночью умер ее младенец.

Племя голодало. Зимние запасы съедены, ямы с мясом давно опустели. Степь,
обильная летом и осенью, сейчас звенела лишь птичьими голосами. Оленьи стада
поредели, а табуны лошадей, пугливые серны и сайгаки еще не вернулись с юга.

Задолго до восхода солнца, еще затемно, ушли в саванну охотники. Но
колдун Фао хорошо знал, с какой жалкой добычей они придут в стойбище.
Многое, очень многое знал колдун...

Ленивый Фао высморкался, вытер пальцы о сивую бороду, свисавшую до пояса,
и медленно зашагал вверх. Вскоре спина его скрылась в густых зарослях
кустарника, охватившего склоны горы.

Ребятишки разбрелись по берегам реки в поисках съедобных корней и
стеблей. Они рылись в кустах, в кочках. Рылись даже в прошлогодних отбросах.

Около полудня, когда Огненный Еж забрался совсем высоко в небо, пришли из
саванны охотники. Пришли и в самом деле почти с пустыми руками. Три дрофы,
пронзенные дротиками, да пара гусей - разве это добыча?

Кормильцами племени в такие дни становились женщины и подростки. Они
вскоре после охотников вернулись с болот.

Около трех больших мешков, сшитых из оленьих шкур, повизгивая от
нетерпения, вертелись малые ребятишки. Подростки, отталкивая малышей, с
радостными воплями вынимали из мешков и складывали кучками съедобные корни,
клубни, сочные сладкие стебли. Четвертый мешок, поменьше, женщины бережно
поставили на траву. Здесь были птичьи яйца.

Добычу делила Большая мать. Но верховодила, как всегда, крикливая и вечно
недовольная Гура, Высокая, жилистая, с крепкими мужскими кулаками, она
спорила иногда и с охотниками. С ней все считались, а многие и побаивались.

Сейчас она шумно вмешивалась в дележ, и Большая мать часто соглашалась с
ней. Гура делила всегда справедливо.

Кучки клубней и яиц оказались невелики, и женщины все чаще посматривали
на Гору Духов.

- Фао! Ленивый Фао! - запричитали они. - Наши дети голодают. Где твои
духи? Почему они не помогают?

На горе, над макушками сосен и берез, вился густой столб дыма. Это
означало, что священный огонь горит, и колдун Фао беседует с духами.

Женщины и охотники с надеждой смотрели на дым. Но не мог он обмануть
сварливую Гуру.

- Не верьте ему! - кричала она. - Он там спит. Ленивый Фао спит!

Женщина почти угадала: колдун дремал. Лишь поначалу, с утра, был он
подвижен и деятелен. Его подгоняли промозглый холод и желание поскорее
понежиться у огня.

...Ленивый Фао собрал сухой валежник и свалил его в большую кучу. Теперь
священный огонь можно подкармливать весь день, не вставая.

Покряхтывая, колдун сел на широкий камень и прислонился спиной к
раздвоенному стволу большой березы.

Уютное местечко облюбовал себе Фао. Сверху густая крона укрывала от
мелкого дождя, сзади раздвоенный ствол и разросшийся боярышник защищали от
ветра, а спереди всегда дымился костер. Даже сейчас, утром, от вчерашнего
огня остался в пепельном кострище жар.

Колдун разворошил угли и навалил сверху сухих веток. Заметались космы
пламени, обливая грудь и плечи приятным теплом. Сверху колдун положил еще
сырую ветку, чтобы дым был гуще: Это он делал всегда. Пусть люди племени
видят, что Фао не спит и беседует с духами.

Колдун протянул закоченевшие ноги ближе к огню, Прислонился к березе,
почесался и закрыл глаза. В полудреме проплывали туманные и сладкие видения
далекой, отшумевшей юности. То были не цельные картины, а какие-то смутные
обрывки, дымные клочки. Фао в засаде среди густой листвы, а потом вдруг в
степи или на берегу Большой реки... Он был тогда хорошим охотником. Но
однажды случилась беда: в схватке с медведем Фао повредил левую руку, и та
плохо сгибалась. А правую руку когти зверя распороли от плеча до локтя.
Глубокий багровый шрам остался до сих пор, и колдун любил выставлять его
напоказ.

Как он стал колдуном, Фао не помнит. Знает только, что сначала он был
удачливым колдуном. Из своей охотничьей жизни тот давний Фао знал о повадках
зверей и помнил места их обитания. Поэтому духи в те далекие времена редко
ошибались. Но годы шли, память слабела, и духи стали подводить, что вызывало
нарекания охотников и вождя.

Фао приоткрыл веки и в пяти шагах справа увидел духов - высокие каменные
изваяния, выточенные ветрами, отшлифованные свистящими ливнями... Колдун
встал и обратился к Хоро - великому охотнику, покровителю племени. Гранитный
столб и в самом деле напоминал чуть пригнувшегося гигантского охотника,
навечно застывшего в выжидательной позе.

- Великий Хоро! - воскликнул колдун. И сразу же замолк - до того
неприятен был ему собственный голос. Какой-то тонкий, писклявый, похожий на
визг шакала. Ленивый Фао прокашлялся, воздел обе руки вверх и еще раз
обратился к гранитному исполину:

- Великий Хоро! Пошли нам Большого оленя! Пошли нам Большого оленя! Где
они? Где стадо лосей?

Великий Хоро безмолвствовал. Раньше, много лет назад, тот давний Фао
бегал вокруг костра и плясал до тех пор, пока голова не начинала кружиться,
пока глаза не заволакивал темный, искрящийся туман. И тогда, казалось, духи
что-то шептали, подсказывали, где пасутся лошади, где пробегают стада
бизонов и оленей.

Но сейчас Фао как-то сразу обмяк и устало опустился на прежнее место.
Почесав спину о ствол березы, он откинул голову назад и закрыл глаза. Так он
продремал до полудня, изредка подсовывая ветки в костер.

Когда Огненный Еж взобрался на середину неба, Фао очнулся, навалил в
костер побольше веток и поспешил к стойбищу. Не желание возвестить волю
духов, а голод гнал его.

Спускался с горы тропкой, протоптанной колдуном за многие годы.
Выбравшись из зарослей кустарника и молодого березняка, Фао увидел дымы
стойбища и замедлил шаги, тоскливо предчувствуя, что встреча с людьми будет
не из приятных. Доверие соплеменников колдун давно потерял.

У берега реки Ленивый Фао в задумчивости остановился, а потом медленно
побрел к стойбищу. Навстречу кто-то шел. Колдун горделиво выставил вперед
плечо: в племени уважали раны, полученные на охоте или в борьбе с хищниками.
Но тут же поспешно прикрыл шрам шкурой - в подходившем он узнал Хромого
Гуна, своего извечного врага.

Как и Фао, в юности Гун был ранен. Его сломанная нога плохо срослась, и с
тех пор Гун сильно хромал. Ранами своими он не очень гордился, колдуна же ни
во что не ставил. И Фао отвечал взаимностью. Уже давно никто из них не
уступает друг другу дорогу.

Колдун и Хромой Гун медленно сближались. Наконец сошлись и встали, как
два медведя на одной тропинке. Они топтались на месте и кидали друг на друга
взгляды, полные глухих угроз. И вдруг Гун, заворчав, отошел в сторону.
Впервые уступил дорогу.

Ленивый Фао входил в стойбище, слегка приободрившись, с чувством