Чтение 22–й страницы книги ~Мальчик из саванны~

- Догадайся. Может, тебе подскажет вот этот пока единственный в своем
роде город. Он не висит на месте, а передвигается на волнах тяготения, как
на морских волнах.

На аквамариновом горизонте, меж кучевых белобоких облаков, Иван разглядел
сказочный воздушный город, издали похожий на старинный морской корабль с
туго надутыми парусамисекторами и бушпритом-энергоприемником. Даже
транспортные эстакады между секторами и зеленоватым корпусом тянулись
наподобие мачт и такелажных снастей. Удивительный город почти не отбрасывал
тени: "днище" его светилось голубизной, сливаясь с красками неба.

Иван морщил лоб: где он видел это чудо гравитонного градостроительства?

- Вспомнил! Это же Рязань! Но когда успели?! Я же видел все это в
макете...

- Пока вы там проделывали всякие штучки со временем, люди не теряли его
даром, - улыбнулся Саня.

Не раз после этого прилетали братья в лесостепь, где шумели травы с
медовыми запахами, где по синему горизонту плыл, соперничая белизной с
облаками, многопарусный дивный город-бригантина с двухмиллионным экипажем.
Они ходили по лугам, отдыхали в прохладных рощах. Иван с удивлением узнавал
в младшем брате другого человека. От детской "первобытности" не осталось и
следа. Перед ним был современный юноша, немного, правда, застенчивый и с
грустинкой в глазах, но с ясным и счастливым ощущением жизни.

Однако что-то в нем осталось и от прежнего Сана. Что-то очень редкое и
ценное, помогавшее ему видеть и воспринимать мир иначе, чем другие люди, -
глубже, своеобразней, одухотворенней. "Мудрость двух эпох", - вспомнились
Ивану слова психолога.

И слушать младшего брата было интересно. Было в его словах что-то свое,
какие-то искорки и соки образной речи.

- Постой! - осенило Ивана. - Уж не пишешь ли ты стихи?

Саня смущенно признался: есть такой грех.

- Покажешь?

- Не знаю...

Однажды они сидели на зеленом холме и долго, до хрипоты спорили об
искусстве, о музыке. Иван был задет за живое: он почувствовал, что в этой
области порядком поотстал от Сани.

Спор закончился весьма неожиданно. На весь этот день синоптики
запланировали в среднерусской полосе сухую, солнечную погоду. Но в их
небесном механизме, в этом хитром переплетении силовых полей, внезапно
что-то разладилось. Какой-то циклон вырвался из-под контроля и пошел гулять
по степи, как Соловей Разбойник. Он свистел ливнями, встряхивал землю
громами, полосовал небо сабельными взмахами.

Братья вскочили на ноги и ошарашенно глядели на обступившую весь
небосклон тучу, исчерканную ветвистыми молниями. Потом все поняли и
расхохотались. Разгоряченные и потные, они запрокидывали лица навстречу
освежающему дождю, ловили ртом тугие струи.

В разрывы туч глянуло солнце. Но ливень от этого только разъярился. Он
гудел, ликующе барабаня по траве. Веселились и братья. Они скакали по лужам,
как малыши. Взметывая брызги, что-то кричали друг другу, ничего не слыша и
почти ничего не видя, - все исчезло в серебряном кипении ливня, в клекоте
воды и сиянии брызг.

Ливень прекратился так же внезапно, как и начинался. Синоптики укротили
циклон, усмиренная туча сконфуженно уползала за горизонт. И снова в небе ни
облачка. Один лишь город-бригантина сверкал в синеве своими парусами.

- До чего хорошо, черт побери! - восклицал освеженный дождевым душем Иван.

День этот надолго запомнился братьям.

В августе их вылазки на природу прекратились. В "Космосе" - гигантском
сооружении, повисшем в пространстве между Землей и Луной, - создали
лабораторию искусственных коллапсаров, и Яснов стал ее руководителем. Дома
он теперь опять засиживался в своем звездном кабинете до глубокого вечера.

Работа приносила Ивану радость. Но брату своему он все же чуточку
завидовал. "Саня, - говорил он себе, - познал высшее счастье - счастье
художественного творчества..."

Осенью юноша начал новое полотно "Бригантина", где задумал в необычном
освещении изобразить город-парусник. Город этот волновал воображение Сани,
казался образом и символом великого века, бережно хранящего связи с прошлым.

- Наконец-то! - радовался Денис Кольцов, посетивший мастерскую ученика. -
Наконец-то ты повернул от суховатого реализма к парусам романтики. Сколько
раз говорил тебе, что романтизм - твоя стихия. А это кто? - спросил он,
разглядывая стоявший рядом с неоконченной "Бригантиной" портрет. - О, это же
Юджин Вест, твой коллега!.. Однако ты его не пощадил!

С картины, казалось, глядел волевой человек с лицом твердым и
решительным. Но в ленивом прищуре глаз, в их глубине угадывалось нечто
сибаритское, изнеженное.

- Мужественный, волевой лентяй! - с жесткой усмешкой подытожил свои
впечатления учитель. - Да, не пощадил ты своего друга, не пощадил.

Во второй полусфере мастерской Денис Кольцов увидел дымчатый занавес. За
ним угадывалась какая-то картина.

- Новый пейзаж? - спросил художник.

- Да.

- Пока секрет?

Саня кивнул и с грустью подумал, что секретом картина останется, видимо,
навсегда. Секретом для всех, а для него самого - загадкой.

Работал он над ней уже два года. Работал упорно, не щадя себя, и в то же
время словно отдыхал над ней, отводя душу. Однажды - это случилось год назад
- почувствовал, что картина ускользает изпод его власти, не подчиняется
разуму. Она будто сама водила его кистью. Но самое удивительное: это
воспринималось не как рабство, а как высшая свобода. Такую же раскованность
Саня ощущал, когда писал "Свет и тьму". Вот это его и настораживало: нет ли
здесь опять какого-нибудь "первобытного" подвоха?

Странная получалась картина, очень странная - Непонятная для самого
художника, будет ли она понятной другим? Не раз порывался Саня смыть краски,
очистить полотно. Но рука не поднималась. Вот и сейчас он стоял перед
покрывалом и не знал, что делать.

Денис Кольцов подошел к юноше.

- Готовься, Саня, к выставке. Могут, конечно, и поругать. Но на люди
выходить пора. Предложим "Наездницу", два-три пейзажа и портреты. Жаль, что
"Бригантина" не закончена.

Выставка художников Азиатского континента открылась в Бомбее. Саня дважды
побывал там и увидел немало хороших картин. Но и свои полотна, особенно
пейзажи, считал достойными приза.

Засыпая накануне знаменательного дня - дня присуждения призов, Саня
представлял, как его картины, одобренные в Бомбее, уже летят в Венецию - на
выставку всемирную. А там глядишь... В разгулявшемся воображении возникло
заветное "Золотое кольцо". Стать лауреатом "Золотого кольца"! Эта мысль
показалась такой несбыточной и сумасбродной, что Саня рассмеялся. Заснул он
с улыбкой: в успех на выставке зональной он, во всяком случае, верил.

В день присуждения призов они с Иваном сели перед экраном и подключились
к Бомбею. На специальной платформе за круглым столом уже расположились члены
жюри - искусствоведы и художники, накануне подробно обсудившие между собой
все полотна. Денис Кольцов отсутствовал, так как среди участников "выставки
было немало его учеников.

Платформа плыла из одного зала в другой, останавливаясь перед полотнами,
достойными внимания.

К удивлению Ивана, Юджин Вест, работавший куда меньше Сани, получил
почетный приз. Телезрителям показали этот приз - бюст Леонардо да Винчи из
меркурита - редчайшего минерала, найденного пока лишь на Меркурии.

Саня повернулся к брату. "Ай да Юджин!" - говорил его взгляд. Но вот
юноша снова взглянул на экран, и улыбка мигом сбежала с его лица: платформа
вплывала в зал, где находились его картины.

Члены жюри начали, казалось бы, с похвал, отметили зрелое мастерство
юного художника, его высокую технику. "Далась им эта техника", - с
неудовольствием подумал Саня. Говорилось и о таланте, заметном в отдельных
деталях. Кто-то из членов жюри уточнил: "Талант, закованный в цепи
подражательности". Его поддержали, заговорили о вторичности не только в
манере письма, но и в самом видении мира. И уж совсем холодом обдали чьи-то
слова: "Заданность замысла, спокойствие дисциплинированного ремесла..." О
чем еще говорилось? Саня плохо слышал и почти ничего не видел. Словно туман
опустился на глаза, а уши заложило ватой. Понял лишь, что ни одна картина не
удостоилась приза...

- Крепись, малыш, - услышал он голос брата. - У тебя еще все впереди.

- Я что... Я ничего, - вяло ответил Саня и ушел в свою комнату.

Сел, глядя в камин. Перед ним вдруг открылась беспощадная правда о своем
творчестве. "Вторичность... цепи подражательности" - эти жестокие, но верные
слова не выходили из головы. Так было с красивенькой "Зимней сказкой", так и
теперь... "Меня просто жалели. Из жалости говорили о таланте. Вот Юджину все
дается легко, потому что он действительно талантлив. А я бездарность.
Трудолюбивая бездарность".

Вспомнилось детство, когда он вот так же сидел перед камином и думал:
"Зачем я здесь?" В душу снова заползала мысль о своей ненужности,
"первобытности". Шесть лет он занимается живописью. А чего добился? Научился
красиво, "технично" копировать натуру. Но с этим справится и Афанасий, если
его как следует поднатаскать...

Правда, в мастерской, за дымчатым покрывалом, стоит еще одна картина. Ее
пока никто не видел. "И хорошо, что не видел", - подумал Саня. Сейчас она
представилась ему не только странной, но и сумбурной. В лучшем случае -
банальный пейзаж.

Утром Иван, взглянув на осунувшееся лицо брата, предложил:

- Ты пока отдохни от картин.

- Я к ним вообще больше не прикоснусь.

- То есть как это не прикоснешься? Ты же художник по натуре. Другое дело,
что отдохнуть, конечно, надо. Давай-ка возобновим наши походы, поговорим о