мешок...
и две буханки хлеба.- Я мешок укладывал, а они с тем, что из штаба полка,
чего-то толковали, с вами связаться, говорили, надо. Я и сказал, что иду как
раз к вам. Они тут стали что-то искать, потом эту записку дали.
бокового кармана сложенную вчетверо блокнотную страничку. Протягивает мне.
Аккуратным харламовским почерком написано:
сегодня в 4.00 нами будет предпринята атака с целью соединения с вами правым
флангом с задачей отрезать группировку противника, просочившуюся в овраг, и
уничтожения ее. Сообщаю, что получили пополнение 7 (семь) человек и звонили
из Бури, что прибыл новый командир нашего хозяйства на ваше место. Мы его
еще не видели. Как у вас там, товарищ лейтенант? Приходил капитан Абросимов
рано утром и еще несколько человек из большого хозяйства. Держитесь, товарищ
лейтенант. Выручим.
целой стаей завитушек, скобок и точек, точно птицы, порхающие вокруг нее.
записку посылать. Ох, Харламов, Харламов! Неплохой он, в сущности, и
старательный даже парень, только больно уж...
конце консервную банку. Он даже не спрашивает, голоден ли я. Я вопросов не
задаю, чувствую, что могу сорваться с нужного тона. Их задают другие -
Карнаухов, Чумак. Валега отвечает неохотно.
разрыв у них. Между окопами. Днем высмотрел, а ночью... Может, подогреть,
товарищ лейтенант?
горсть беленьких, похожих на сахар, плиток сухого спирта. Молча, без тени
улыбки, кладет на стол.
опорожняем банку. Замечательная все-таки вещь - тушенка!
ждем. Половина пятого... Пять... Тишина... Шесть, семь... Светает. Мы
перестаем ждать.
тяжелых. Часам к трем из шестнадцати человек нас остается двенадцать.
Четверо раненых, из вчерашних еще, умирают. По-моему, от заражения крови. У
одного столбняк. Это страшная штука. Он умирает на моих глазах - не молодой
уже, лет сорока. Его ранило разрывной пулей в правую руку, чуть пониже
локтя. Он все время боялся, что ему ампутируют руку. До войны он был токарем
по металлу.
к дощечке от патронного ящика руку на колено.- Без руки в нашому дiлi нiяк
не можно. Краще б ногу вже.
наше чего-нибудь стоило. Мы утешали его, что кости срастаются быстро, и мясо
тоже нарастает, и что нерв у него цел, раз он шевелит пальцами. Это его
успокоило. Он даже стал рассказывать о каком-то усовершенствовании, которое
он сделал еще до войны в своем токарном станке. Потом у него начало
подергиваться лицо. Рот растянулся в страшную напряженную улыбку. Судороги
захватили все тело. Он выгибался дугой, упершись пятками и затылком в землю.
Кричал. Его невозможно было разогнуть.
этого.
эту фамилию? Потом вспоминаю. Это один из тех двух бойцов, которые копали
ночью, когда я возвращался с минного поля. Они никак не могли объяснить
связному тогда, где комбат.
должен выдержать - четыре наката из двадцатипятисантиметровых бревен и земля
еще сверху. Практически же он выходит из строя, перекрытие выдерживает, но
взрывом срывает обшивку и заваливает землей.
Один бредит. Он ранен в голову. Говорит о каких-то цинковых корытах, потом
зовет кого-то, потом опять о корытах. У него совершенно восковое лицо и
глаза все время закрыты. Он, вероятно, тоже умрет.
течение одной минуты я насчитал шесть разрывов. Бывают перерывы. Но не
больше пяти - семи минут. В эти семь минут мы успеваем только оправиться и
проверить, живы ли еще наблюдатели.
наполовину хлебные крошки,- выкуриваем втроем - я, Карнаухов и Чумак. Больше
табаку нет. Бычки тоже все собраны.
когда уже почти вся вода вытекла: я наклонился, чтоб поднять карандаш, и
попал рукой в лужу. В другом литров десять, не больше. А раненые все время
просят пить. Мы не знаем, можно ли им давать. Один ранен в живот, ему никак
нельзя. Он все время просит: "Хоть капельку, товарищ лейтенант, хоть
капельку, рот сухой..." - и смотрит такими глазами, что хоть сквозь землю
провалиться. Пулеметы тоже просят пить.
Атака, обстрел, атака, опять обстрел.
как чайники.
значит...
пулеметчика - по два на пулемет, и один рядовой боец, тот самый сибиряк,
старик, с которым мы в окопе сидели. Ему перебило мизинец на правой руке, но
держится он бодро. Кроме того, трое раненых. Бредивший - к вечеру умирает.
Мы выносим его в траншею. Там мы складываем всех убитых.
достаточно, у отечественных - от силы на полдня хватит.
ночью не пойдут на соединение с нами? Не может быть, чтобы не пошли. Они же
понимают, что мы не в силах держаться вечно. И что, если нас перебьют, с
высоткой полку придется распрощаться.
мокрую, измятую сигарету. Мы курим ее поочередно, глубоко затягиваясь,
закрывая глаза, обжигая пальцы. Часа через два мы начнем так же думать о
воде. В термосе не больше двух литров - пулеметный НЗ(1).
жирных селедок, завернутых в пергамент. Я невольно глотаю слюну.
Серебристые, гладкие, с мягкими спинками и маленькими, как роса, капельками
жира у самых голов. Так бы и вцепился зубами. Я вылезаю в траншею и бросаю
их как можно дальше в сторону немцев. Потом возвращаюсь назад.
подстелили шинели. Это куда менее устроенный блиндаж. Сбитое из досок
подобие стола, покрытое газетой,- и все. На фоне сырой, обсыпающейся стенки
нелепо выглядит наша лампа с зеленым абажуром. Мы ее перенесли из того
блиндажа. Трудно даже понять, почему она сохранилась.
осунулся, и под глазами у него большие черные круги. Чумак, скинув
тельняшку, просматривает швы.
устрою баню. Натаскаем ночью воды с Волги и выкупаемся. Все тело зудит.
Карнаухов.- Белье не прожаривают. Постирают в Волге - и все. А что толку от
такой стирки?
Чумака. По нему хорошо анатомию изучать.
чтоб чесать не мог,- говорит он, не отрываясь от своей работы.
нравится такой вариант наказания. Откровенно говоря, мне он тоже нравится.
Вши, пожалуй, самое мучительное на фронте.
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Орловский Гай Юлий
Володихин Дмитрий
Земляной Андрей
Никитин Юрий