совершающим свою утреннюю верховую прогулку...
вечер в его холостяцкую квартиру на Рю де ла Пэ...
комнаты, из окон которых хорошо видны были Сен-Сюльпис и купол Пантеона...
приключений довез его до Сент-Антуанских ворот Парижа...
в книгах букинистов на набережной Сены...
откуда-то из памяти. Оно застряло там, а когда вылезает наружу, кажется
знакомым, как знакомы открытки с видами Эйфелевой башни. Нотр-Дам или
пересеченной мостами Сены. Как фотографии из старой "Нивы" или
французского "Иллюстрасьон". Президент Пуанкаре и Георг V в ландо на
Елисейских полях... Генерал Жоффр принимает парад у Триумфальной арки...
Все это с детства врезалось мне в память. А когда подрос, узнал Утрилло,
Маркэ, Клода Монэ, Тулуз-Лотрека, Ван-Гога - художников, которые любили
или не любили этот город, но не могли не писать его.
мира.
Монталламбер. И внизу машины. А передо мной крыши. С мансардами, трубами,
котами. А за всем этим - Эйфелева башня... Кусочек ее, верхняя часть, и ту
плохо видно - сейчас туман, - но это она.
Мы видали уже бельфорского льва и роденовского Бальзака. (Где? Где? Вот
это? - и уже скрылся.) И первых живых "ажанов", и мальчишек-газетчиков
("Франс-суар! Франс-суар!" - хоть уши затыкай), и маленького лифт-боя с
золотыми пуговицами, которому я дал свои первые заграничные чаевые ("давай
чаевые, не жмись..."). А сейчас я стою и смотрю на верхушку Эйфелевой
башни из окна Пон-Рояль-Отеля, расположенного, как сказано в проспекте, "в
самой деловой и в то же время здоровой части города, в районе министерств
и посольств, по соседству с Лувром, Тюильри и Северным вокзалом..."
соседству! И Сена и Марсово поле! А у меня только вечер, ночь и утро...
окна домов отражаются. И каштаны.
переводчик - молодой парень, впервые попавший за границу, и я, в Париже
бывавший и даже живший. Да, да, целых четыре года проживший. Было это,
правда, давно - лет сорок с лишним тому назад, еще "до той войны", как у
нас говорят, - и все-таки это давало мне право считать себя старожилом и
время от времени мимоходом бросать: "А вот за этим мостом будет площадь
Согласия. А если свернуть налево и пойти по Елисейским полям, мы попадем
на площадь Этуаль..."
площадь Согласия с ее вывезенными из Египта обелисками, с ее фонтанами и
скульптурами городов Франции (одна из них - "Страсбург" - в войну 1914
года в знак траура была скрыта от глаз черным покрывалом) и свернув
налево, мы действительно попали на Елисейские поля.
самом горизонте, точно крохотная безделушка (а сколько их в Париже, этих
безделушек, - металлических, пластмассовых, стеклянных), озаренная
прожекторами Триумфальная арка.
начались витрины. Сплошное стекло, гектары стекла, и за ним, в пустоте
закрытых магазинов, медленно вращаются умопомрачительно сверкающие,
сверхобтекаемые восьми-, десяти- и двенадцатицилиндровые лимузины,
кабриолеты и что-то, чему я не могу даже дать название, - такое оно
длинное и ни на что уж не похожее. А рядом, в витрине поменьше, порхает
какая-то искусственная блестящая птичка, а под ней лениво переливаются на
бархате кольца, браслеты, диадемы и, по-моему, даже короны. Я никогда не
думал о том, как короли и королевы приобретают короны. Получают по
наследству, или им тоже хочется иметь новые, по последней моде? Постоит
вот так, вроде меня, у этой витрины какое-нибудь королевское величество,
потом зайдет внутрь и спросит: "Мужские, пятьдесят второй размер есть?" -
"Пожалуйста".
водоворот машин. Здесь их много. Кажется, что они кружатся так сутки
напролет без всякой цели.
никто не знает. В дни национальных торжеств здесь произносят речи. Все
произносят. И Петэн произносил. Только он, лежащий в могиле, молчит...
расходящихся во все стороны звездой, напоминают о них. Авеню Ваграм, Иена,
Великой Армии, Фридланд. Авеню Марсо, Ош, Клебер, Карно - великих
полководцев Франции. И менее великих - Мак-Магона и Фоша. Нет только побед
и героев последней войны...
рассказать те двое парней в коротеньких курточках, подпоясанных ремнями?
Они застыли у изголовья чугунной плиты, на которой написано: "Неизвестному
солдату Франции". Лица их озарены пламенем, горящим на могиле солдата.
Один постарше, другой помоложе - курчавый, черноглазый, очевидно южанин.
Оба, не мигая, смотрят куда-то вперед, мимо нас. Я не помню, было ли у них
в руках оружие. Кажется, нет. Но по всему чувствовалось, что когда-то было
и что они умели с ним обращаться.
ними нельзя разговаривать: они в почетном карауле. А как хотелось бы
поговорить. Мне кажется, они могли бы кое-что рассказать. О днях
Сопротивления, о спущенных под откос эшелонах, о взорванных мостах, о
маки, о франтирерах - о том, о чем молчат двенадцать авеню.
и с другими людьми, теми, которые не в этот день, а в другой, через две
недели - 19 апреля, стояли у этой же могилы. С теми, другими, мне легче
было бы говорить - они знали русский, - но, вероятно, куда труднее было бы
найти с ними общий язык. Этих, других, я так и не увидел. Я о них прочел в
эмигрантской газете "Русская мысль", которую купил в киоске на бульваре
Сен-Жермен, - она висела рядом с московской "Правдой". В небольшом
объявлении на шестой странице сообщалось, что "на торжественную церемонию
возжжения пламени на могиле Неизвестного солдата приглашаются
Преображенцы, Измайловцы, Егеря - офицеры и солдаты 3-го Его
Императорского Величества стрелкового полка, стрелки Императорской
фамилии, кавалергардская семья, все члены Союза русских офицеров -
участников первой мировой войны на французском фронте, в парадной форме,
при всех орденах..."
могилой, в другом городе, в моем родном городе.
гроб. Припали к земле знамена. Грянул салют. О крышку гроба ударились
мерзлые комья земли.
немногословный. У подножия трепещет пламя. Гранитная плита. Под ней
солдат. Никто не знает, кто он. Простой солдат. Тот, что вытянул войну.
Месил фронтовую грязь сапожищами, бил немца, грел озябшие руки у печурки,
стучал в "козла", материл нерадивого старшину, брал города, форсировал
реки. Может, ты с ним и воевал вместе, лежал в одном окопе, докуривал его
цигарку...
красными лентами. И маленькие трогательные букетики. Стоит паренек,
рыженький, в ремесленной курточке. Двое морячков в коротеньких бушлатах.
Женщина с ребенком. Стоят, молчат... Каждый думает, вспоминает свое.
преображенцы, егеря и кавалергарды, стоя в парадной форме, при всех
орденах, над могилой французского солдата.
двадцать вы дойдете до парка Монсури. В этом парке прошли первые четыре
года моей жизни. Мать, окончившая в свое время Лозаннский университет,
работала тогда в одном из парижских госпиталей, я же в компании двух
других русских мальчиков (родители их эмигрировали из царской России)
пасся в парке Монсури.
коротенькая улица в несколько домов - Рю Роли.
сказано. И то, что на углу был магазинчик, тоже не сказано. А в этом
магазинчике продавались леденцы. И там был очень высокий прилавок.
Приходилось становиться на цыпочки и куда-то очень высоко тянуть руку с
монетой...
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Белогорский Евгений
Доставалов Александр
Афанасьев Роман
Бажанов Олег