Чтение 38–й страницы книги ~Жестокость~

- Какой это Лазарь? - как бы настораживается Коля, чуть придерживая
нервного жеребца.

- Лазарь Баукин.

Венька заметно смущается и, наклонившись, поправляет подседельник. Ведь
Коля, кажется, ничего не знает о том, что Венька поддерживает связь с
Лазарем Баукиным и что еще зимой мы здесь встречались с ним. Об этом мы
никому не рассказывали. Может быть, только начальнику об этом докладывал
Венька.

- Он, наверно, тут где-то бродит, - говорит Коля. - Он, мне помнится,
из этих мест.

- Из этих, - подтверждает Венька. - Он эти места как свои пять пальцев
знает. Может повсюду зажмурившись пройти...

- Ну конечно. У него дело тонкое, - усмехается Коля. - Он и от нас
тогда моментально ушел. И все концы в воду. Ух, если б я его встретил!..

- Еще встретишь. Может, сегодня еще встретишь, - смеется Венька. И
сразу же становится серьезным, даже озабоченным, внимательно оглядывая
местность. - Нет, скорее, завтра увидим Лазаря...

Коля молчит, перебирает поводья, что-то соображает, потом спрашивает:

- Он что ж, теперь, выходит, от нас работает?

- Зачем ему работать от нас? - уклончиво отвечает Венька. - Он может
работать и от себя. Он мужик головастый и вполне сознательный...

Это слово "сознательный" было в те годы в большом ходу. Им как бы
награждали человека. Сознательный - значит понимающий, осознающий, с
какими трудностями связано построение нового мира, и готовый пойти на
любые жертвы в преодолении трудностей.

Мне, быть может, так же, как Коле, показалось, что Венька явно
перехватил, обозначив таким почти что священным словом Лазаря Баукина, еще
недавно состоявшего в банде Клочкова. Но мы оба промолчали.

Венька ведь не просто наш товарищ, такой же, как мы, комсомолец, но и в
некотором смысле наш начальник. И это следовало нам помнить, особенно
сейчас, когда мы ехали на операцию. Он знает, наверно, что-то такое и про
Лазаря Баукина, чего мы еще не знаем и что еще не положено нам знать.

Однако Венька сам, должно быть, понял, что мы не согласились с ним, и,
поворачивая свою каурую кобылицу опять в густой, непроглядный лес сказал:

- Вы завтра увидите, как работает Лазарь...

- А мы что, завтра будем брать Воронцова? - спросил ничему на свете не
удивляющийся Коля.

- Завтра. Наверно, завтра, - не очень уверенно подтвердил Венька и,
отодвинув рукой широкую и длинную еловую ветку, направил лошадь по еле
различимой тропе.

Из этого леса мы выбрались уже в сумерки и въехали в деревню.

- Ну, хоть эти-то места узнаешь? - опять спросил меня Венька. - Это же
деревня Дымок. Мы тут на аэросанях проезжали. Помнишь?

- Помню, - сказал я, хотя ничего не помнил. Ведь тогда была зима. Все
укрыто было снегом.

А теперь лето. И в деревне, как на тракте, пахнет горячей пылью. Нет,
не только пылью, но и коровьим навозом, печным дымом и парным молоком.

Мы ехали по затихшей деревне шагом, оглядывая темные избы. Нигде ни
одного огонька. Жители спят, и даже собак не слышно.

- Интересно, прибыл наш начальник или еще нет? - вслух задумался
Венька. - А я все-таки немножко промазал...

- В каком смысле? - спросил я.

- Немножко, должно быть, не рассчитал, - вздохнул Венька. - Лишний крюк
сделали, а никого не встретили. Придется сейчас еще промяться.

Меня встревожили эти слова. Неужели нам сегодня, сейчас надо будет
ехать дальше? Ведь даже кони, пожалуй, не выдержат.

Проехав почти всю деревню, мы увидели огонек, вернее, светлую щель в
занавешенном окне.

Венька спрыгнул с лошади и повел ее за повод. Мы сделали то же самое.
Значит, мы приехали.

В просторной, прохладной избе у пыхтящего, как паровоз, огромного
самовара сидел под лампой наш начальник, пил чай и рассматривал карту.

Он возил ее с собой почти на каждую операцию в уезде и рассматривал с
таким выражением на лице, точно видит на карте живых бандитов и уже
прицеливается в них.

Около него стояли и сидели Иосиф Голубчик, старший милиционер Семен
Воробьев и Бодягин Петя, прозванный за постоянную и часто неуместную
резвость Бегунком.

- О, - сказал начальник, увидев нас, - здорово мы вас опередили!

- Да вот так получилось, - виновато пожал плечами Венька. И, подойдя к
начальнику, стал негромко разговаривать с ним, объясняя ему какую-то свою
оплошность.

Но начальник не сердился на него. Был настроен, как показалось мне,
даже весело.

- Садитесь с нами чай пить, - весело пригласил он нас.

На столе соленый омуль, медвежий окорок и картошка в мундирах.

Мы с Колей Соловьевым сразу же сели без церемоний. Мы ничего ведь не
ели с самого раннего утра.

А Венька, который тоже ничего не ел, отозвал в сторонку Воробьева и
спросил:

- Можно я на твоей кобыленке тут недалеко съезжу? Моя сильно пристала.
Погляди, если не трудно, за моей... Покормить бы ее надо...

- Пожалуйста, - сказал Воробьев. И усмехнулся, потрогав свои пышные
усы. - Только учти, дорогой товарищ, у меня кобыленка слишком кусучая. Она
посторонних почему-то не шибко любит...

- Ничего, - улыбнулся Венька. - Может, она меня полюбит.

И, ни слова больше не сказав начальнику, уехал во тьму таежной ночи.
Было слышно, как захрустел щебень под копытами неутомимой воробьевской
кобыленки.

Начальник продолжал рассматривать карту. Потом он поднял глаза на
часы-ходики, висевшие на бревенчатой стене, потянулся и сказал Воробьеву:

- Время еще есть. Я, пожалуй, прилягу. Мне все-таки не семнадцать лет.
Обеспечь охрану, чтобы было тихо. Понятно?

- Понятно. Будет сделано, - почтительно пообещал Воробьев.

- Если я засплюсь, разбудишь.

- Разбужу, а как же, - опять пообещал Воробьев, который был постарше
нашего начальника, но спать не собирался. - Будьте покойны, я тут на своих
собственных ногах...

Венька все не возвращался.

Делать было нечего. Мы с Колей Соловьевым вышли посмотреть, как едят в
темноте болтушку с отрубями и овсом наши кони.

Болтушка была замешена в трех колодинах, выдолбленных в толстых
лиственничных бревнах. У каждой колодины - два коня. Они устало
переступали с ноги на ногу и лениво обмахивались хвостами.

Недалеко от лошадей настлана солома. На соломе белеет рубашка
Голубчика. По примеру начальника он тоже прилег. Рядом с ним поместился
наконец угомонившийся Петя Бегунок.

Мы с Колей Соловьевым поглядели на них и тоже прилегли на солому.
Прилегли и сразу же задремали.

Я проснулся от тихого разговора во дворе.

- Не покусала она тебя? - заботливо спрашивал Воробьев, светя во тьме
красным огоньком самокрутки.

- Ну для чего же она будет меня кусать?

Я узнал голос Веньки. Значит, он уже вернулся.

- Стало быть, фартовый ты, - говорил Воробьев, и было слышно, как он
похлопывает кобыленку по крупу. - Она зимой наробраза покусала.

- Кого?

- Наробраза. От народного образования приезжал сюда человек из Дударей
- Михаила Семеныч Кущ. Она очки ему сбила и грудь ободрала зубами. А тебя,
гляди-ка, не тронула. Стало быть, ты фартовый, ежели тебя и лошади
уважают. Это хороший признак! Очень хороший...

Венька засмеялся.

- Но ведь тебя она тоже уважает, товарищ Воробьев, твоя кобыленка.

- Мне она - обязана. Я над ней, как ни скажи, первое начальство, -
напомнил с достоинством Воробьев. И стал водить лошадь по двору, чтобы она
не запалилась от бега. - Ездил-то ты на ней далеко ли?

- Нет, не далеко. Тут рядом...

- Ну, не заливай. Ты гляди, какая она мокрая, и бока ходуном ходят. А
за лошадью, это имей в виду, нужен глаз, как за ребенком. Ежели желаешь,
чтобы лошадь была постоянно на ходу, когда это требуется по делу
неотложной важности...

Разговор был тихий, хозяйственный, ничем не напоминавший о том, что
скоро предстоит важнейшая операция.

Венька подошел к своей кобылице, похлопал ее по крупу, точно так же,
как Воробьев свою кобыленку. Потом спросил:

- Начальник в избе?

- В избе, - сказал Воробьев. И почтительно добавил: - Отдыхает.

- Отдыхать некогда, - сказал Венька. - Сейчас поедем. Сейчас по холодку
далеко можно проехать...

- Может, чаю попьешь?

- Некогда. - Венька пошел в избу, но на крыльце остановился и спросил
Воробьева, как мальчик-сирота: - Хлебца кусочек не найдется? Что-то у меня
сосет внутри...

- Как же это не найдется! - забеспокоился Воробьев. - И мясо найду. И
все, что надо. Как же можно, не жравши, воевать!..

Он привязал кобыленку и вслед за Венькой вошел в избу.

Минут пять спустя Венька вышел на крыльцо. И в полосе света, выпавшей
из избы, было видно, что в руках у него кусок хлеба и кусок мяса. Он ел и
говорил Воробьеву, опять появившемуся на крыльце:

- Ты, Семен Михайлович, сейчас с нами можешь не ехать. Пусть твоя