высказывания приобретали все более резкий характер.
только не прибегнет к силе, но никогда не будет вмешиваться в
университетскую жизнь.
Франция. А все это влияние социал-демократов, - возмущался один
приват-доцент, зашедший в препараторскую. И он же вдруг как бы укорил
Бурденко: - А вы, коллега, почему не присутствовали на сходке? У вас что
же, особые взгляды?
иначе выражает свою солидарность, а он, Бурденко, "за" или "против"?
услышит почти через два десятилетия. И тогда же это имя прозвучит на весь
мир.
девятнадцатого столетия, человек этот, чье имя - Ульянов-Ленин - в
полицейских реляциях упоминалось часто с прибавкой "брат казненного",
отбывал последний год сибирской ссылки в селе Шушенском. В этой прибавке к
его имени, к его фамилии отражено было, наверно, не только желание
усугубить его вину, но и, может быть, даже удивление полицейских перед
человеком, который, невзирая на страшную судьбу своего родного брата,
все-таки не отказался от небезопасной идеи изменить этот мир.
непоколебимым.
выстрелить с крейсера "Аврора" по Зимнему дворцу. Еще не построен был и
крейсер "Аврора". Еще в Зимнем дворце помещалось не Временное
правительство, а "божией милостью государь-император и самодержец
Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая и
прочая", чья власть представлялась большинству его подданных не временной,
а вечной и единственно возможной.
государь не знает всех безобразий и несправедливостей, творящихся в богом
данной его империи и, в частности, вот здесь, в Сибири, где за здорово
живешь, без суда и следствия могут ни с того ни с сего погубить, сгноить,
искалечить любого человека.
укорившего его. Все, мол, студенты шумят наверху, чего-то добиваются, а
он, Бурденко, почему-то в стороне. Наверно, это - нехорошо, неправильно.
приват-доцента еще больше часа спокойно проработал над препаратами.
Некоторые сухие, как всегда, тщательно прикрепил проволочками к
полированным дощечкам. Другие поставил сушиться.
тужурку и неторопливо пошел наверх, на второй этаж, где даже в коридорах
было шумно и сильно накурено, чего раньше никогда не бывало: студенты
никогда не курили в коридорах.
Было слышно, как там громко смеются и аплодируют. И из аудитории, что
совсем странно, тоже тянуло табачным дымом.
несколько голосов.
насмешку, и то, что издавна называется "подначкой".
быстротой.
оказался на кафедре, и заговорил, как бывало на уроках гомилетики, но на
этот раз не о пожарах и не о пьянстве, а об ужасах произвола. И сам
испытал почти что ужас, увидав в дверях в середине своей речи инспектора
Григоровского, который всегда внушал ему некоторую оторопь.
державе любого человека, кто бы он ни был - студент, крестьянин или
рабочий. И видел, как инспектор, стоя на одной ноге и приподняв колено,
записывал на нем что-то в толстую тетрадь. Интересно, что же он
записывает? Может быть, вот эту речь студента Бурденко? Но Бурденко уже не
мог остановиться. Вдруг он даже закричал:
должны объединиться! За нас сенаторы и министры. За нас все честные люди.
За нас весь наш многострадальный народ. Главное - быть убежденным,
коллеги. И нас ничто не сможет сломить...
Салищева. Явно взволнованный, он кого-то разыскивал глазами. Увидев
Бурденко на кафедре, заметно удивился и стал пробиваться к нему сквозь
плотную толпу. Пробился и спросил:
Григоровский пришел переписать наши головы. Дайте ему такую возможность.
Не расходитесь, пожалуйста! Проявите мужество. Дайте инспектору
возможность выслужиться перед полицией.
профессором Салищевым? - спросил ассистент и полистал блокнот. - Должны
еще пойти Семенов и Савичев. Или вы раздумали в связи с этим шумом? -
Ассистент презрительно огляделся.
Бурденко.
понимая, зачем профессор Салищев пойдет в тюрьму и почему его, Бурденко,
включили в компанию таких старшекурсников, как Семенов и Савичев.
незнакомые студенты.
Мамаев, "вечный студент", уже не очень молодой, грузный, успевший побывать
и в Юрьевском и в Варшавском университетах. Он мял в своих потных ладонях
руку Бурденко и кричал, что он рад, очень рад был выслушать эту страстную
речь, эти подлинно пламенные, от самого сердца идущие слова.
те годы с некоторой долей презрения называли тех студентов, которые
уклонялись от общественно-политической деятельности (прим.авт.)], этаким
субъективным юношей-субъективистом. Словом, не от мира сего. А вы наш,
истинно наш! Хотя и есть в вас еще некоторая, извините, субъективность.
Зачем только, не понимаю, вам потребовалась эта окрошечная примесь из
сенаторов и министров? Но все равно вы наш, от плоти, так сказать, костей.
Наш...
где-то его ждал профессор Салищев.
пахнущий табаком и жирной пищей, продолжал восторженно рычать и удерживать
Бурденко почти что в объятиях.
застекленными дверями взъерошенную голову ректора Судакова, того самого,
который, казалось, совсем недавно прислал ему так обрадовавшую его
телеграмму: "Пенза Пески дом N_7 Бурденко Испытанию допущены Приезжайте 20
августа Ректор Судаков".
аппарата, привинченного к стене, и нервно крутил длинную телефонную ручку.
Может быть, он хотел вызвать полицию и казаков, чтобы прекратить весь этот
ералаш в университете?
и пошел догонять ассистента.
за речь. Но сам он был недоволен своей неожиданной речью, кто знает, может
быть, уже осложнившей все его дела. И этот тюфяк Мамаев что-то такое не
очень понятно говорил. "Наш, наш". Чей ваш?
незнакомый студент. - Я хотел вас только предупредить. Будьте осторожны с
Ж-ковым. Он это...
и Мамаев. Но Бурденко все эти знаки внезапной симпатии были почему-то
неприятны сейчас.
внизу отдавал, должно быть, строгие распоряжения.
его.
мы вас тут ждем.
вместительные сани. Их прислал за профессором начальник тюрьмы.
- сказал профессор, усаживаясь в сани. И всю дорогу до тюрьмы молчал.
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Пехов Алексей