Чтение 6–й страницы книги ~Испытательный срок~

Вечером Зайцев зовет его в "Париж".

- Да ты не стесняйся, - говорит Зайцев. - У меня есть деньги. В крайнем
случае ты тоже меня потом пригласишь... Что мы с тобой, в последний раз,
что ли, видимся?

А откуда, интересно, у Зайцева деньги?

У Егорова даже двадцати копеек не бывает. Он и на стрижку, как ни
стыдно, у сестры берет.

А Зайцев, это заметно, всегда при деньгах. И на вечере тогда он пиво
покупал.

Они идут через Сенной базар, мимо широких ворот пожарной команды, мимо
сломанного памятника царю Александру Второму, разговаривают обо всем. Но
Егоров все думает: "Откуда у Зайцева деньги?" Наконец спрашивает:

- Тебе деньги отец дает?

- Нет, зачем! Я сам зарабатываю...

- А как?

- Очень просто. Я в газете пишу. Если где замечу непорядок, сейчас же
подаю в газету заметку. Вот, например, тут в прошлом году прессованное
сено сложили, а укрыть не укрыли. Оно сгнило. Я написал, что надо бы дать
по рукам...

- А как подписываешься?

- "Глаз".

Это почему-то удивило Егорова.

- Глаз?

- Ну да, Глаз. Мне платят за это, как рабкору. Немного, но все-таки
платят. Я могу и больше зарабатывать... Сколько захочу, столько и
заработаю. Я могу даже фельетончик написать.

- А почему ты не поступишь на постоянно в редакцию?

- Не хочу.

Этот ответ просто ошеломляет Егорова. Зайцев ведет себя так, будто все
в мире зависит только от него, Зайцева. Куда захочет, туда и поступит. И
не похоже, что он хвастается. Нет, он, наверно, в самом деле так думает,
так уверен, что удастся все, что он захочет.

- Я же тебе говорил, что я люблю эту работу в уголовном розыске, -
напоминает Зайцев их разговор на вечере.

И это тоже удивительно Егорову. Как это можно любить или не любить
работу? Да Егоров стал бы хоть камни на себе перетаскивать, лишь бы
платили, лишь бы не сидеть на шее у Кати, не ходить вот так в ресторан на
чужой счет.

В "Париже" они сидят за столиком у стены, под пальмой. А над ними висит
клетка с канарейками. Играет музыка. И большая белотелая женщина с красиво
изогнутыми бровями поет на подмостках, точно желая успокоить Егорова:

Пусть ямщик снова песню затянет,

Ветер будет ему подпевать.

Что прошло, никогда не настанет,

Так зачем же, зачем горевать?..

В жизни Егорова еще ничего не прошло. Или прошло пока что очень мало.
Жизнь его, по сути дела, только начинается. Но как-то странно она
начинается.

Отец сперва хотел, чтобы сын стал кровельщиком, как он сам, как
дедушка. Потом отец переменил свое мнение, стал говорить, что сыну лучше
всего после школы выучиться на слесаря-водопроводчика. Но отец умер.

И Егоров так ни на кого и не выучился...

- Ты где на комсомольском учете состоишь? - наливает ему пиво Зайцев.

- Пока нигде, - поднимает стакан Егоров и сдувает пену. - У меня
учетная карточка еще в Дударях.

- А членские взносы ты платишь?

- Пока не платил. Не с чего платить. Я же не считаюсь безработным. На
бирже труда не состою.

- Ты смотри, как бы тебя не погнали из комсомола. Ты возьмись на учет в
управлении милиции.

- Да кто же меня примет?

- Примут. Я уже взялся. Мне вчера дали одно комсомольское поручение.
Буду драмкружок организовывать...

Егоров опять удивлен:

- Ей-богу?

- Комсомолец не должен говорить "ей-богу". Пора от этого отвыкать, -
нравоучительно произносит Зайцев. И прищуривается точно так, как дежурный
по городу Бармашев. - Ты что, в бога веришь?

- Не верю, но... - Егоров ставит стакан на стол, - но просто такая
привычка. - И вдруг сердится: "Что он меня учит? Подумаешь, какой
большевик с подпольным стажем..."

Но Зайцев как будто не замечает, что Егоров сердится. Или в самом деле
не замечает.

- Да ты пей пиво, - кивает он на стакан. - Сейчас поедим пельменей, и у
меня есть предложение...

Егоров пьет пиво медленно, мелкими глотками. Оно приятно холодит рот,
горло. Во рту у него была сегодня весь день неприятная сухость. Уж не
простудился ли он?

Не френч бы ему надо было покупать, а башмаки. Они совсем прохудились.
Ноги по такой слякоти все время мокрые.

- У меня есть вот какое предложение, - говорит Зайцев Егорову, когда
официантка подносит им пельмени. - Вы тарелки-то как держите? - вдруг
спрашивает он официантку. - Вы же пальцы туда макаете. А ресторан, между
прочим, называется "Париж".

- Да ладно, - машет рукой Егоров.

- Ничего не ладно. В другой раз вызову хозяина, заставлю переменить.
Идите, нечего на меня глазеть! На первый раз я это дело прощаю.

- Да не стоит с ними затеваться, - машет рукой уже с ложкой Егоров. -
Они, эти официантки, тоже, можно сказать, рабочий класс. Работают от
хозяина.

- Вот в том-то и дело, я заметил, - не может успокоиться Зайцев, -
когда сюда зайдет какой-нибудь толстопузый нэпман, так они готовы в три
погибели изогнуться. А когда зашли, они видят, простые ребята, значит,
можно без подноса... Нет, это дело надо поломать.

Зайцев берет ложку.

- Так вот какое у меня есть предложение, - говорит он, осторожно пробуя
горячий бульон. И вдруг кричит: - Перец!

Поперчив пельмени, он с удовольствием их ест, прихлебывая пиво. И уж
потом выкладывает свое предложение:

- Надо бы навестить Жура.

Эта мысль, такая простая и ясная, могла бы, кажется, давно прийти и в
голову Егорову. Но не приходила. И может быть, не пришла бы. - А Зайцев
уже все обдумал.

- Вообще-то, - ковыряет он в зубах спичкой, - я сейчас не держусь за
Жура. Я мог бы работать, допустим, с Водянковым. Он даже согласен взять
меня к себе. Но ему неудобно перед Журом. Поэтому нам лучше всего завтра
пойти в больницу и узнать, какие дела у Жура. Может, он еще год собирается
болеть...

И тут, между прочим, выясняется уж совсем удивительная подробность.

Оказывается, пока Егоров все эти дни сидел в дежурке, Зайцев сумел
побывать на четырех происшествиях.

Водянков сегодня искал Солдатенкова, чтобы ехать на Бакаревскую, где
ограбили сберкассу. Но Солдатенкова вызвали к начальнику. А тут
подвернулся Зайцев. И Водянков взял его с собой.

Рассказывая Егорову об этом происшествии, Зайцев свободно пользовался
словами из обихода уголовного розыска, как будто он не дни, а годы провел
в этом учреждении.

Он восхищался Водянковым, который "сразу наколол наводчика".

- Наводчиком оказался племянник сторожа соседнего со сберкассой дома.

- Рыжий, вроде меня, и наших лет с тобой парнишка, но дурак, - смеялся
Зайцев. - Когда Водянков начал допрашивать его дядю, он хотел тут же
подорвать когти. Бросился к окошку, но я тут же сшиб его с ног. Знаешь,
тем приемом? Вот так... А потом, когда мы его вели, он сразу же
раскололся, раскис. Говорит: "Я год был безработным, прямо все продал с
себя, поехал к дяде, познакомился тут с одними ребятами..." И плачет...

- А может, он правда был безработным, - предположил Егоров.

Зайцев прищурился.

- Ты что, его жалеешь? Воров жалеешь?

- Не жалею, - смутился Егоров. И опустил глаза в пустую тарелку. - Но
все-таки, когда посмотришь на это, как сегодня в дежурке, неприятно...

- Все равно надо кончать эту публику, - решительно заявил Зайцев. И
постучал ножом по тарелке, подзывая официантку. - Вечером просто нельзя
пройти по саду Розы Люксембург. Вырывают у женщин сумки. Даже у моей
девушки - помнишь эту Раю? - чуть не вырвали...

Егоров опять вспомнил женщину, которая будто бы убила нэпмана, и
мальчишек, вырвавших у нее сумку.

- А с твоим характером, я тебя предупреждаю, тебе будет худо, - сказал
Зайцев. - Характер тебе придется менять.

- Ну да, - согласился Егоров. И в задумчивости стал постукивать ребром
ладони о край стола, как рекомендует господин Сигимицу.

Это превращалось в привычку.

7