Амели Нотомб.

Дрожь и оцепенение

Гран-При Французской Академии за лучший роман 1999 года.

Господин Ганеда был начальником господина Омоши, который в свою очередь
был начальником господина Саито, который являлся начальником мадемуазель
Мори, которая была моей начальницей. Я же не была начальником ни у кого.

Можно было сказать и по-другому. Я была подчиненной мадемуазель Мори,
которая была подчиненной господина Саито, и так далее, с одним уточнением,
что распоряжения, двигаясь сверху вниз, могли перепрыгивать иерархические
ступени.

Таким образом, в компании Юмимото я была в подчинении у всех.

8 января 1990 года лифт выплюнул меня на последнем этаже здания
Юмимото. Окно в конце холла притянуло меня, словно разбитый иллюминатор
самолета. Далеко, очень далеко был город -- так далеко, как будто я там
никогда не бывала.

Я даже не подумала о том, что следовало предупредить о своем приходе в
приемной. Честно говоря, у меня в голове не было ни единой мысли, ничего,
кроме очарования пустоты за оконным стеклом.

Хриплый голос сзади произнес мое имя. Я повернулась. Маленький, худой,
некрасивый мужчина лет пятидесяти недовольно смотрел на меня.

- Почему вы не предупредили администратора о своем приходе? -- спросил
он.

Я не знала, что ответить, и промолчала. Потом сгорбилась, понимая, что
за десять минут, не произнеся ни слова, уже произвела дурное впечатление в
день моего поступления на работу в компанию Юмимото.

Мужчина сказал, что его зовут господином Саито. Он провел меня через
бесконечные огромные офисы, по дороге представляя несметному числу людей,
чьи имена я забывала по мере того, как он их называл.

Затем он ввел меня в кабинет, где располагался мой начальник господин
Омоши, огромный и устрашающий, всем своим видом подтверждавший звание
вице-президента.

Потом господин Саито показал мне на одну дверь и с торжественным видом
объявил, что за ней находится господин Ганеда, президент. Само собой
разумеется, нечего было и помышлять о встрече с ним.

Наконец, он проводил меня в огромную комнату, где работало около сорока
человек. Он указал мне мое место, находившееся прямо напротив моей
непосредственной начальницы мадемуазель Мори. Она была на совещании и должна
была встретиться со мной после обеда.

Господин Саито кратко представил меня всему собранию. После чего
спросил меня, люблю ли я преодоление трудностей. Было ясно, что я не имела
права ответить отрицательно.

- Да, - сказала я.

Это было первое слово, произнесенное мной в стенах компании. До сих пор
я ограничивалась кивком.

"Трудность", предложенная мне господин Саито, состояла в принятии
приглашения некоего Адама Джонсона поиграть с ним в гольф в следующее
воскресенье. Мне нужно было написать этому господину письмо по-английски,
чтобы сообщить ему об этом.

- Кто такой Адам Джонсон? -- имела я глупость спросить.

Мой начальник безнадежно вздохнул и не ответил. Было ли нелепым не
знать, кем был господин Джонсон, или же мой вопрос был бестактен? Я никогда
этого не узнала, как и не узнала того, кто такой Адам Джонсон.

Задание показалось мне простым. Я села и написала сердечное письмо:
господин Саито был счастлив поиграть в гольф в будущее воскресение с
господином Джонсоном, и посылал ему уверения в своей дружбе. Потом я отнесла
письмо шефу.

Господин Саито прочел мою работу, презрительно вскрикнул и порвал
листок:

- Начните заново.

Я подумала, что была слишком любезной и фамильярной с Адамом Джонсоном,
и составила холодный и отстраненный текст: господин Саито подчиняется воле
господина Джонсона и согласно его желанию, поиграет с ним в гольф.

Мой начальник прочел, презрительно вскрикнул и снова все порвал:

- Начните заново.

Мне захотелось спросить, что здесь не так, но было ясно, что мой шеф не
выносил вопросов, как уже показала его реакция на мою попытку выяснить
личность получателя. А значит, я должна была сама догадаться, как следует
обращаться к таинственному Адаму Джонсону.

Я просиживала часами за составлением посланий этому игроку в гольф.
Господин Саито придавал ритм моей работе, всякий раз разрывая лист без
каких-либо объяснений, кроме тех вскрикиваний, которые повторялись как
припев. Мне приходилось с каждым разом изобретать новую формулировку.

В этом упражнении что-то было: "Прекрасная маркиза, глядя в ваши
красивые глаза, я умираю от любви", фраза не лишена остроумия. Я подвергала
грамматические категории мутации: "А что если Адам Джонсон станет глаголом,
будущее воскресенье подлежащим, игрок в гольф дополнением, а господин Саито
наречием? Будущее воскресенье согласно прийти господинсаитно адамджонсовать
игрока в гольф. Получи, Аристотель!"

Я здорово развлекалась, когда мой начальник остановил меня. Он порвал
энное письмо и сказал, что пришла мадемуазель Мори.

- Сегодня после обеда вы работаете с ней. А пока принесите мне кофе.

Было уже 14 часов. Мои эпистолярные гаммы настолько поглотили меня, что
я не подумала сделать ни малейшего перерыва.

Поставив чашку на стол господина Саито, я повернулась. Ко мне
направлялась высокая, долгая словно лук, девушка.

Всегда, когда я думаю о Фубуки, я представляю японский лук выше
человеческого роста. Потому я и нарекла это предприятие "Юмимото", что
означало "лук и компания".

И когда я вижу лук, я снова думаю о Фубуки, ростом выше любого мужчины.

- Мадемуазель Мори?

- Зовите меня Фубуки.

Я уже не слушала того, что она говорила мне. Мадемуазель Мори была
ростом один метр восемьдесят сантиметров, рост, которого редко достигал
японский мужчина. Она была восхитительно стройна и грациозна, несмотря на
японскую несгибаемость, которой ей пришлось принести себя в жертву. Но более
всего меня ошеломило великолепие ее лица.

Она разговаривала со мной, я слышала звук ее мягкого интеллигентного
голоса. Она показывала мне папки, объясняла, о чем шла речь, улыбалась. Я не
замечала, что не слушаю ее.

Затем, она предложила мне прочесть документы, которые приготовила на
моем столе, стоящем напротив ее собственного, и принялась за работу. Я
послушно листала бумажки, которые она дала мне просмотреть. Речь шла о
регламентах и перечнях.

От вида ее лица в двух метрах передо мной у меня захватывало дух. Ее
опущенные над цифрами веки мешали ей увидеть, что я ее изучала. У нее был
самый красивый в мире нос, японский нос, этот неповторимый нос с тонкими
деликатными ноздрями, узнаваемыми среди тысяч. Не каждый японец обладает
таким носом, но если кто-нибудь имеет такой нос, он может быть только
японского происхождения. Если бы у Клеопатры был такой нос, география
планеты претерпела бы серьезные изменения.

К вечеру было бы мелочным полагать, что ни одно из моих знаний,
благодаря которым меня приняли на работу, не послужили мне. В конце концов,
я хотела работать на японском предприятии, и я добилась своего.

Первый день на работе показался мне восхитительным. Последующие дни
подтвердили это впечатление.

Я все еще не понимала, какова была моя роль на этом предприятии, мне
было все равно. Кажется, на господина Саито мое присутствие действовало
угнетающе, но меня это не волновало. Я была очарована своей коллегой. Ее
дружба казалась мне более чем достаточным предлогом для того, чтобы
оставаться по десять часов подряд в стенах компании Юмимото.

Матово-белый цвет ее лица был в точности таким, о котором говорил
Танидзаки*. Фубуки в совершенстве воплощала японскую красоту, ошеломительным
исключением являлся лишь ее рост. Ее лицо было сродни "гвоздике древней
Японии", символу благородной девушки прошедших времен, венчавшее ее долгий
силуэт, ему было суждено царить над миром.

Юмимото была одной из самых крупных компаний мира. Господин Ганеда
руководил отделением Импорта-Экспорта, который покупал и продавал все, что
существовало на планете.

Импортно-экспортный каталог Юмимото был титанической версией книги
Превера: от финского эмменталя* до сингапурской соды, мимоходом через
канадское оптическое волокно, французские шины и тоголезский джут, все было
охвачено каталогом.

Деньги в Юмимото превосходили человеческое воображение. Начиная с
некоторого нагромождения нулей, суммы покидали мир чисел, чтобы войти в
область абстрактного искусства. Я спрашивала себя, существовал ли в компании
индивидуум, способный обрадоваться выигрышу в сто миллионов йен или