Амели Нотомб.

Метафизика труб

Вначале не было ничего. И это ничто не было ни пустым, ни
неопределенным: и оно называлось самим собой. И Бог увидел, что это было
хорошо. Ни за что в мире он не создал бы, что бы то ни было. Небытие
подходило ему как нельзя лучше: оно его наполняло.
У Бога были постоянно открытые и неподвижные глаза. Если бы они были
закрыты, это ничего бы не изменило. Видеть было нечего, и Бог ни на что не
смотрел. Он был наполненным и плотным, как яйцо всмятку, чьей округлостью и
неподвижностью он обладал.
Бог был абсолютной удовлетворенностью. Он ничего не хотел, ничего не
ждал, ничего не чувствовал, ничего не отрицал и ничем не интересовался.
Жизнь была настолько полна, что она не была жизнью. Бог не жил, он
существовал.
Его существование не имело для него ощутимого начала. Некоторые великие
книги имеют настолько маловыразительное начало, что его сразу забываешь, и
кажется, что читаешь это испокон веков. Кажется, невозможно было определить
момент, когда Бог начал существовать. Словно он существовал всегда.
Бог не умел разговаривать, значит, у него не было мысли. Он был
пресыщенностью и вечностью. И все это самым наивысшим образом доказывало то,
что Бог есть Бог. И эта очевидность не имела никакого значения, т.к. Богу
было совершенно наплевать на то, чтобы быть Богом.

Глаза живых существ обладают самой удивительной из вещей: взглядом. Нет
ничего более индивидуального. Об ушах живых существ не говорят "вслыш", а о
ноздрях "взнюх".
Что такое взгляд? Это невозможно выразить. Ни одно слово не в состоянии
описать его странную сущность. И, однако, взгляд существует. Немногие вещи
существуют также явно.
Какая разница между глазами, обладающими взглядом и глазами, у которых
его нет? Эта разница имеет имя: жизнь. Жизнь начинается там, где начинается
взгляд.
У Бога не было взгляда.

Единственными занятиями Бога было поглощение пищи, пищеварение и, как
прямое следствие, выделение. Бог не замечал, как эти растительные функции
совершались в его теле. Пища всегда была одинаковой и такой не впечатляющей,
что он ее не замечал. Содержимое напитков было всегда одним и тем же. Бог
открывал все необходимые отверстия, чтобы твердые и жидкие продукты
проходили через него.
Вот почему на этой стадии развития мы назовем Бога трубой.
Существует метафизика труб. Славомир Мрожек написал о шлангах слова,
которые не знаешь, то ли поразительно глубокомысленны, то ли чрезвычайно
смехотворны. Быть может и то и другое одновременно: трубы являются
своеобразной смесью наполненности и пустоты, полой материи, мембраны
существования, предохраняющей совокупность небытия. Шланг - гибкая версия
трубы: эта мягкость не делает ее менее загадочной.
У Бога была гибкость шланга, но он оставался одеревенелым и инертным,
подтверждая тем самым свою природу трубы. Он пребывал в абсолютной
безмятежности цилиндра. Он фильтровал вселенную и не удерживал ничего.

_________________________

Родители трубы были обеспокоены. Они призвали врачей, чтобы те занялись
случаем этого кусочка материи, который не подавал признаков жизни.
Доктора простукивали ее, шлепали по суставам, чтобы понять, обладала ли
она механическими рефлексами, и констатировали, что она их не имела. Глаза
трубы не моргали, когда лекари осматривали их с лампой.
- Этот ребенок никогда не плачет, никогда не двигается. Он не издает ни
одного звука, - сказали родители.
Медики поставили диагноз "патологическая апатия", не отдавая себе
отчета в том, что в терминах было противоречие:
- Ваш ребенок - овощ. Это внушает беспокойство.
Родители были утешены тем, что они приняли за хорошую новость. Овощ
означало жизнь.
- Нужно его госпитализировать, - постановили доктора.
Родители игнорировали это предписание. У них уже было двое детей,
которые принадлежали к человеческой расе: им не казалось неприемлемым иметь
сверх того еще и растительное потомство. Они почти умилились этим.
Они мило назвали его "растением".

В чем все ошибались. Потому что растения, в том числе овощи, чтобы
иметь возможность вести жизнь, невидимую человеческим глазом, являются более
живыми. Они трепещут при приближении грозы, плачут от радости при
наступлении дня, закаляются в презрении, когда им наносят ущерб, и пускаются
в пляс семи парусов в сезон опыления. Без сомнения, у них есть взгляд, даже
если никто не знает, где их веки.
Труба была чистой и простой пассивностью. Ничто ее не трогало, ни смена
климата, ни наступление ночи, ни сотни мелких ежедневных шумов, ни великое,
невыразимое таинство тишины.
Еженедельные землетрясения в Канcае, которые заставляли плакать от
страха двух старших, не производили на нее никакого впечатления. Шкала
Рихтера существовала для других. Однажды вечером подземный толчок в 5.6
балла поколебал гору, на которой стоял дом. Потолочные балки обрушились на
колыбель трубы. Когда ее вызволили, она была само безразличие: ее глаза
смотрели, не видя, на этих мужланов, пришедших беспокоить ее под обломками,
где ей было так хорошо в тепле.
Родители забавлялись флегматичностью своего Растения и решили устроить
ему испытание. Они прекратили его кормить и поить, ожидая пока оно само не
попросит: таким образом, оно было бы вынуждено реагировать.
Так попались те, кто сам расставил ловушку: труба приняла голодание так
же, как она принимала все, без тени неодобрения или согласия. Есть или не
есть, пить или не пить, ей было все равно: быть или не быть, не было для нее
вопросом.
В конце третьего дня растерянные родители осмотрели ее: она немного
похудела, и ее приоткрытые губы высохли, но по ее виду нельзя было сказать,
что она чувствовала себя хуже. Ей дали бутылочку со сладкой водой,
содержимое которой она бесстрастно проглотила.
- Этот ребенок уморит себя без единой жалобы, - ужаснулась мать.
- Не будем говорить об этом врачам, - сказал отец. - Нас сочтут
садистами.
На самом деле родители не были садистами: просто они были напуганы
мыслью, что их отпрыск был лишен инстинкта выживания. Им пришла в голову
мысль, что их ребенок был не растением, а трубой, но они тут же отбросили
эту невыносимую мысль.
Родители по своей природе беспечны, и эпизод с голоданием был забыт. У
них было трое детей: девочка, мальчик и овощ. Это разнообразие нравилось им,
тем более, что двое старших не переставали прыгать, бегать, кричать, спорить
и изобретать все новые шалости: необходимо было постоянно следить за ними.
С последним, по крайней мере, они не знали этих забот. Его можно было
оставлять целый день без няньки: вечером его находили в той же позе, что и
утром. Ему меняли белье, его кормили, на этом все кончалось. Красная рыбка в
аквариуме доставляла им больше хлопот.
Кроме отсутствия взгляда труба выглядела абсолютно нормально: это был
красивый спокойный ребенок, которого можно было показывать гостям, не
краснея. Другие родители даже завидовали.
На самом деле Бог был воплощением силы инертности - самой сильной из
всех сил. Также и самой парадоксальной из всех сил: что может быть более
странным, чем та неумолимая власть, которая исходит от того, что не
движется. Сила инертности - это зачаточная мощь. Когда какой-нибудь народ
отказывается от применения легкого прогресса, когда машина, которую толкают
десять мужчин, остается на месте, когда ребенок вяло сидит перед телевизором
в течение нескольких часов, когда идея, бессмысленность которой доказана,
продолжает приносить вред, ошеломленно открываешь ужасающую власть
неподвижности.
Такова была власть трубы.

Она не плакала никогда. Даже в момент рождения она не издала ни одной
жалобы, ни одного звука. Без сомнения она не находила мир ни волнующим ни
трогательным.
В начале мать попробовала дать ей грудь. Ни одного проблеска не
возникло в глазах младенца при виде кормящей груди: он ничего не сделал.
Обиженная мать вставила сосок ему в рот. С трудом можно сказать, что Бог
сосал ее. Мать решила не кормить его грудью.
Она была права: бутылочка с соской лучше соответствовала его натуре
трубы, которая узнавала себя в этой цилиндрической емкости, тогда как
округлость материнской груди не возбуждала в ней родственных чувств.
Таким образом, мать кормила его из бутылочки много раз в день, не зная,
что она обеспечивала связь между двумя трубами. Божественное питание
способствовало процветанию водопроводной системы.

"Все течет", "все меняется", "нельзя дважды искупаться в одной воде", и
т.д. Бедняга Гераклит покончил бы с собой, если бы он повстречал Бога,
который был отрицанием его текучего видения вселенной. Если бы труба
обладала какой-либо формой речи, она бы опровергла мыслителя из
Эфеса1: "все застывает", "все инертно", "мы купаемся всегда в
одной и той же трясине" и т.д.