Троцкого... - Он посмотрел в зал. - Кто еще хочет высказаться?
Ознобишину надолго запомнился этот зал. Население уезда состояло из
крестьян, промышленности в нем не было, интеллигенция, учителя и врачи
держались еще в стороне от партии, Слава находился в окружении мужиков.
Среди них было много солдат. Иные из них прямо с фронта империалистической
войны попали на фронты гражданской войны и лишь недавно демобилизовались.
Короче, в зале сидели мужики, опаленные войной и революцией, их уже нельзя
было смутить никакими выспренними фразами. Они вернулись домой в свои
разоренные хозяйства, и владела ими одна забота - выжить, заселить
доставшуюся им землю и спасти от бескормицы своих коров и лошадей.
Выслушать-то они выслушали оратора, не прерывали, но их сосредоточенное
молчание выражало такое неодобрение, какое не передать никакими словами.
Еремеев толкнул Ознобишина в бок.
- Выступи!
Славу легко было подбить на выступление, а Еремееву нравилось еще и
поддразнивать Ознобишина.
- С чем выступать-то?
- Дай отпор!
- И дам!
Слава поднял руку.
- Ну чего тебе? - с досадой спросил Шабунин.
- Предлагаю исключить Вейнберга из партии! - с места выкрикнул
Ознобишин. - Поскольку он идет вразрез!
Шабунин снисходительно улыбнулся:
- Так уж и исключить? Нет, товарищ Ознобишин, до этого еще не дошло...
- Он повторил: - Так кто хочет еще высказаться? Может быть, кто найдется?
- А ну его! - произнес кто-то в зале, и нельзя было понять, к кому это
восклицание относится - к Троцкому или Вейнбергу.
- Тогда я позволю себе сказать еще несколько слов, - промолвил Шабунин.
- Хотя спорить с товарищем Вейнбергом не собираюсь, мы уж сделали свой
выбор. Я изложил вам мнение товарища Ленина, привел доводы несогласных, и,
думается, повторяться незачем. Программа деятельности профсоюзов,
разработанная Владимиром Ильичем, с одной стороны, и... - Он искал слово,
которое могло бы вобрать в себя великое множество прожектов, предлагаемых
оппозиционерами всех мастей. - Ну и... платформа товарища Троцкого. Разница,
я думаю, всем ясна. Но о Вейнберге все же скажу. Его беда - это беда
оторванного от жизни одиночки. Сидит он в своей аптеке и сердится на весь
мир. Недалеко он ушел от своего вдохновителя! Вспоминается лето
девятнадцатого года. Мы вели бои за Орел, а думали, - сейчас я вам в этом
признаюсь, - а думали о том, что нельзя отдавать Тулу. И тут сообщают: в
Орел прибыл поезд наркомвоена Троцкого, состоится митинг. Собрались. Ждем
Троцкого. Что скажет? На что нацелит? Появился он перед нами в сопровождении
двух маузеристов - личная охрана, что ли. Все трое в черных кожаных куртках.
Только Троцкий без головного убора. Пышная шевелюра, гордо вскинутая голова,
пронзительный взгляд. Речь из него полилась, как из граммофона... Какая
тогда была на фронте обстановка? Деникинские войска продвинулись за Воронеж,
потери мы несем страшные, откатываемся к Орлу. А Троцкий ни слова о том,
чтобы закрепиться на оборонительных рубежах. Куда там! Умел говорить! Позже
я слышал, будучи в эмиграции, он брал в Париже уроки ораторского искусства.
Отлично построенные фразы, рассчитанные интонации... Вперед! Вперед! Только
вперед! Не пожалеть своих жизней!.. А мы их и так не жалели. Но с чем
двигаться? Как удержать в строю дезертиров? Нужны винтовки, пулеметы,
снаряды. Где их взять? А он и сам, должно быть, не знает. Знал Ленин - в
Туле. Но пафос, Троцкому устроили овацию, выслушать находившихся в зале
коммунистов он не пожелал и тут же удалился. Не хотел слушать никого, кроме
себя... К чему я это вспомнил? А к тому, что в трудные моменты критики
Ленина под покровом звонких фраз всегда предлагают неправильные решения. Нет
уж! Будем учиться у Ленина. Он красивых фраз не говорит, он учит нас делу:
чтоб наши дети не голодали, чтоб нам самим полегче жилось... - Шабунин
насмешливо поглядел на Вейнберга. - Так что ты уж, Борис Абрамыч, не
обижайся, но похоже, что ты вместе с Троцким у одного учителя брал уроки
красноречия!
И всем вдруг стало смешно. И смешно и понятно: скажи мне, у кого ты
учишься, и я скажу тебе, кто ты...
Слава не сразу понял, к чему Шабунин вспомнил выступление Троцкого.
Какую связь оно имеет с речью Вейнберга? А ведь было, было в речах того и
другого что-то общее...
Шабунин постучал стаканом по столу.
- Решим так: недавно мы выбирали делегатов на губернскую конференцию.
Поручим им заявить, что вся наша организация стоит на ленинской платформе.
Вейнберг вскочил:
- Возражаю!
- Ну и что из того? - возразил Шабунин. - Вся организация на ленинской
платформе, и лишь один член партии не согласен...
- Вот я и предлагаю провести выборы по платформе!
- Кое-где выборы действительно проводят по платформам, - согласился
Шабунин. - Но у нас-то ведь нет сторонников другой платформы?
- А я?
- Что - вы?
- Я-то стою на другой платформе?
- То есть вы хотите, чтобы вас тоже послали на конференцию? Но вы же,
кроме своего, ничьего мнения не выражаете.
- Но я - платформа или не платформа?
- Нет... - Шабунин покачал головой. - Вы не платформа, и даже не
ступенька, вы просто...
Вейнберг захлебнулся от негодования:
- Договаривайте! Договаривайте!
- Просто вы один-единственный на весь уезд уклонист.
На улице темно и морозно.
- Как? - спросил Быстров успенских коммунистов. - Будем ночевать или
тронемся домой по лунному следу?
В небе сияла луна, искрился под ногами снег, была светлая морозная
ночь.
И все легко согласились ехать домой.
Вернулись на постоялый двор, закутались в тулупы и, покуривая,
подремывая, переговариваясь, покатили в Успенское.
11
Второй памятный день пришелся на конец марта. На этот раз вызов
прислали за несколько дней, и указано было, что на собрание вызываются все
коммунисты без исключения.
Собрание было назначено на утро, поэтому из Успенского выехали ночью,
дул резкий мартовский ветер, пахнущий весенним дождем.
Весна не вступила еще в свои права, а дорогу уже начало развозить, день
подмораживало, а на другой - ростепель. В Малоархангельске занарядили
телеги, колеса становились более верным средством передвижения.
К утру, когда подъезжали к городу, грязь облепила все ободья и втулки,
с телег приходилось слезать и идти пешком...
И что же это за дом, куда они так торопились?
Не снилось, не чудилось Павлину Титычу Евстигнееву, что в его
третьегильдейском особняке будет заседать конвент - пусть всего лишь
уездный, но конвент Октябрьской революции.
Гостиная с неудобной мебелью - выгнутые спинки, кривые ножки, береза,
отполированная под красное дерево, ситчик в цветочках и фисгармония, на
которой никто никогда не играл. Дальше столовая, с лафитничками, с
чашечками, с гардинеровскими фарфоровыми фигурками и тульским самоваром.
"Эх, дербень, дербень, Калуга, Тула - родина моя!" - и еще дальше спальня с
деревянными кроватями, с бронзовыми вензелями, с душными пуховиками и с
киотом величиной с кровать.
Жил себе купец Евстигнеев, скупал рожь, овес, пеньку, довольствовался
своей третьей гильдией, был доволен царем и лафитом, исправником и мужиками,
и вдруг - на тебе!
Повырубили все перегородки в доме, выбелили стены серой известью,
натащили грубо сколоченных скамеек - тоска, как поглядеть, а люди не
замечают, что тоска, стоят и поют, с какой страстью, с каким восторгом:
Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Еще нет девяти часов, а все уже съехались - пустые телеги, брички и
сани отъезжают от крыльца, а те, кто опоздал, торопятся вверх по лестнице.
Собрались коммунисты со всего уезда. О чем пойдет речь - известно
заранее. Всего несколько дней как из Москвы вернулся Шабунин. Он был
делегатом партийного съезда и теперь доложит о нем малоархангельским
коммунистам.
Снова он стоит на трибуне. Похудел. Глаза глубоко запали. Поджаты
бледные губы.
- Десятый съезд... Как бы вам передать атмосферу съезда... - говорит
он. - Скажу об этом прежде, чем перейду к выступлениям товарища Ленина.
Когда мы приехали в Москву и регистрировали свои мандаты, нас атаковали
участники всяких групп и группочек, принялись пихать нам брошюрки,
платформы, тезисы, но мы... - Хотел сказать "не поддались", но так и не
сказал, это было очевидно без слов, и неожиданно для самого себя прибегнул к
привычному сравнению: - Горит летним вечером лампа, летит на свет всякая
мошкара. Вьются, бьются о стекло, обжигаются, падают. А лампа горит себе и
горит. Десять раз выступал на съезде Владимир Ильич. Месяц назад мы
Корнев Павел
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Суворов Виктор
Прозоров Александр
Посняков Андрей