перестанет действовать паровое отопление.
Янковская испытующе посмотрела на меня.
- И больше ничего?
- Больше ничего.
Этот посетитель и в самом деле ни о чем больше со мной не говорил и
только в течение всего нашего разговора держал в руке почтовую открытку, на
которой были изображены какие-то цветы...
Но хотя я не собирался в каждом посетителе видеть секретного агента или
шпиона, визит этого торговца показался мне странным, он явно чего-то ждал от
меня, это чувствовалось. Вполне логично было предположить, что он произнес
какой-то пароль и что я мог вступить с ним в общение, которое помогло бы мне
ближе познакомиться с практической деятельностью Блейка, но я не знал ни
пароля, ни отзыва и, можно сказать, мучился от сознания своего бессилия.
Однако и об этом я тоже не нашел нужным говорить Янковской.
- Вы все-таки записывайте всех, кто к вам заходит, - попросила
Янковская. - Дела любят порядок, и если вы начнете ими заниматься, ваша
жизнь сразу станет интереснее. - Она переменила тему разговора: - О чем
вчера говорил с вами Эдингер?
- Звал в гости.
- Серьезно?
- Сказал, что нам надо встретиться, и пригласил заехать к нему в
канцелярию.
- Когда же вы к нему собираетесь?
- Я не спешу.
- Напрасно. Не откладывайте этого свидания: в сегодняшней Риге это один
из могущественнейших людей. Добрые отношения с ним гарантируют безопасность.
Она настаивала на том, чтобы я поехал к Эдингеру в тот же день, да я и
сам понимал, что не стоит откладывать посещения.
Гестапо занимало многоквартирный шестиэтажный дом, и в комендатуре было
полно штурмовиков, они пренебрежительно оглядели меня, точно я зашел туда по
ошибке.
Я подошел к окошечку, где выдавались пропуска.
- Мне нужно к господину Эдингеру, - сказал я и протянул паспорт.
- Обергруппенфюрер не принимает латышей, - грубо ответил мне какой-то
надменный юнец. - Проваливайте!
Это было необычно для немцев: с теми, кто был им нужен, они обращались
вежливо, по-видимому, комендатура не была предупреждена обо мне.
Мне с неохотой позволили позвонить по телефону. Я попросил соединить
меня с Эдингером, и его секретарь, как только я себя назвал, ответил, что
все будет немедленно сделано. Действительно, не прошло нескольких минут, как
тот самый юнец, который предложил мне убираться, выскочил из-за перегородки
с пропуском, отдал мне честь и предложил проводить до кабинета
обергруппенфюрера.
Мы поднялись в лифте, и, когда я со своим провожатым шел по коридору,
навстречу мне попались два эсэсовских офицера в сопровождении человека без
знаков различия, но тоже в черном мундире, рукав которого украшала
устрашающая эмблема смерти - череп и две скрещенные кости.
Человек показался мне знакомым, потом я решил, что ошибся; я посмотрел
внимательнее и узнал Гашке, того самого Гашке, вместе с которым лежал в
госпитале. Он шел позади офицеров, с коричневой папкой под мышкой, важный,
сосредоточенный, ни на что не обращающий внимания, настоящий самодовольный
гитлеровский чиновник. Я пристально смотрел на Гашке, меня интересовало,
узнает ли он меня, но он кинул на меня равнодушный взгляд и прошел мимо с
таким видом, точно мы с ним никогда до этого не встречались. Мы вошли в
приемную, мой провожатый откозырял секретарю, и меня без промедления
попросили зайти к обергруппенфюреру. Эдингер со своими рыжими прилизанными
волосами и черными усиками выглядел все так же смешно, как и на вечере у
профессора Гренера, в нем не было решительно ничего страшного, хотя в городе
о нем рассказывали всякие ужасы, говорили, что он пытает людей на допросах и
собственноручно "обезвреживает" коммунистов, что на языке гитлеровцев было
синонимом слова "убивать".
Эдингер был воплощенной любезностью.
- Прошу вас... - Он указал мне на кресло. - Перед вашим приходом я
читал нашего дорогого фюрера, - торжественно сообщил он. - Какая книга!
Я было подумал, что он паясничает, но на его столе действительно лежала
гитлеровская "Моя борьба", и пухлое лицо Эдингера выражало самое подлинное
умиление.
В течение некоторого времени он вел себя как базарный агитатор: выражал
восторги по адресу фюрера, говорил о заслугах национал-социалистической
партии, восхищался будущим Германии. Но, воздав богу богово, он сразу
перешел на фамильярно-деловой тон:
- Вы позволите... - Он на мгновение замялся. - Вы позволите не играть с
вами в прятки?
- Прошу вас, - ответил я ему в тон. - Я сам стремлюсь к полной
откровенности.
Эдингер просиял.
- О господин Блейк! - воскликнул он. - Для германской разведки не
существует тайн.
Я сделал вид, что поражен его словами; человек менее самовлюбленный,
чем Эдингер, возможно, заметил бы, что я даже переигрывал.
- Ничего, ничего, не огорчайтесь, - добродушно промолвил Эдингер и
похлопал меня по плечу. - Мы умеем смотреть даже сквозь землю!
Я вежливо улыбнулся.
- Что ж, это делает честь германской разведке.
- Да, милейший Блейк, - самодовольно продолжал Эдингер. - Мы знали о
вас в те дни, когда Латвией управлял Ульманис, наблюдали за вами, когда
Латвия стала советской, и, как видите, нашли, когда сделали Латвию своей
провинцией. Еще никому не удалось от нас скрыться.
На этот раз я не улыбнулся, напротив, старался смотреть на своего
собеседника возможно холоднее.
- Что вы хотите всем этим сказать? - спросил я. - Допустим, вам
известно, кто я, что же дальше?
- Только то, что вы в наших руках, - произнес Эдингер менее уверенным
тоном. - Когда солдат попадает в плен, это на всех языках называется
поражением.
- Неудача отдельного офицера не есть поражение нации, - возразил я с
холодной вежливостью. - Не забывайте, что я разведчик, а разведчик всегда
готов к смерти. Такова наша профессия: поражать и, увы, всегда быть готовым
к тому, что могут поразить и тебя самого.
Я понимал, что все, что я говорил, было в известной степени
декламацией, но я также понимал, что декламация производит впечатление не
только на сцене.
- Мне приятно, что вы это понимаете, - удовлетворенно сказал Эдингер. -
В таком случае поговорим о стоимости выкупа.
Я выпрямился в своем кресле.
- Я еще не продан и не куплен, господин Эдингер!
- Неужели вы не боитесь смерти? - вкрадчиво спросил меня мой
собеседник. - Поверьте, смерть - это небольшое удовольствие!
- Английский офицер боится только бога и своего короля, - ответил я с
достоинством. - А с вами мы, господин Эдингер, только коллеги.
- Вот именно, вот именно! - воскликнул Эдингер. - Именно потому, что я
считаю вас своим коллегой, я хочу не только сохранить вам жизнь, но и
позволить вам продолжать свою деятельность!
Я настороженно прищурился.
- А что вы от меня за это потребуете?
Эдингер серьезно посмотрел на меня.
- Стать нашим агентом.
Конечно, я понимал, каково будет предложение Эдингера. Другого не могло
быть! Разоблаченный разведчик либо перевербовывается, либо умирает. Понимал
это и мой собеседник, а говорил со мной потому, что заранее был уверен в
ответе. Речь шла только о цене. Эдингер мерил Блейка на свой аршин; думаю,
что сам Эдингер в подобных обстоятельствах предпочел бы измену смерти. Что
же, мне приходилось поступиться честью мистера Блейка, хотя позу, принятую в
этом разговоре, следовало сохранить!
- Вы должны меня понять, господин Эдингер, - сдержанно произнес я. - Я
не могу действовать во вред своему отечеству...
- От вас этого и не требуют, - примирительно сказал Эдингер. - Нам
просто нужны сознательные английские офицеры, которые понимают, что Англии
не по пути с евреями и большевиками. Мы сумеем переправить вас в Лондон,
хотя там должны думать, что вы самостоятельно и вопреки нам героически
преодолели все препятствия. Вы будете продолжать свою службу и снабжать нас
информацией.
Это было необыкновенно благоприятное стечение обстоятельств: советского
офицера принимали за агента английской секретной службы и предлагали
поступить на службу в немецкую разведку; я мог оказаться полезен нашему
командованию, но это благоприятное стечение обстоятельств сводилось на нет
тем, что у меня не было еще возможностей связаться со своими. Пока что
оставалось одно: до поры до времени изображать из себя Берзиня, Блейка и
кого только угодно, заставить окружающих меня людей думать, будто я одержим
всякими колебаниями, дождаться удобного момента, пойти на любую мистификацию
и перебраться через линию фронта.
- Господин Блейк, я жду, - внушительно сказал Эдингер. - Не заставляйте
меня повторять лестное предложение, о котором известно даже рейхслейтеру
Гиммлеру.
- Но это так неожиданно, - неуверенно произнес я. - Я должен
подумать...
- Не стоит выбирать между дворцом и тюрьмой, - перебил меня Эдингер.
- Все же я должен подумать, - твердо возразил я. "Пусть Эдингер, -
иронически подумал я, - не воображает, что так просто купить английского
офицера!"
Русанов Владислав
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Андреев Николай