Поручиться, конечно, за то, что он спал, я не могу; спал он или не
спал, не знаю, но, во всяком случае, лежал на боку с закрытыми глазами, и
ровное его дыхание должно было свидетельствовать, что он спит.
Я пошел обратно к своей кровати, сел и задумался.
Чего угодно мог ожидать я от Гашке, но только не этого! Я бы меньше
удивился, если бы он внезапно выстрелил в меня из пистолета. Гашке, Гашке...
А может быть, это вовсе и не Гашке? И даже наверняка не Гашке. Но тогда кто
же?
Я не выдержал, опять подошел к нему, на этот раз, разумеется, без
подушки.
- Послушайте! - позвал я его. - Господин Гашке... Или как вас там?..
Товарищ Гашке!
Но он не отозвался.
Я опять вернулся к своей кровати. Следовало лечь, но спать я не мог.
Если Гашке остановил меня вместо того, чтобы тут же, на месте, выдать
гестаповцам, значит, он не их человек. Но все его поведение противоречило
тому, что он наш.
Я решил на следующий день как следует прощупать его.
Но с утра события начали разворачиваться с кинематографической
быстротой.
Не успели мы проснуться, умыться и выпить утренний кофе, как за Гашке
пришел гестаповский лейтенант, который в предыдущие дни сопровождал
гестаповского майора.
- Я за вами, господин Гашке. Мы нуждаемся в вас...
Я внимательно рассматривал господина Гашке, можно сказать, изучал его,
пытаясь разглядеть, что скрывается за его внешней оболочкой, но сам господин
Гашке не замечал моих взглядов, он даже ни разу не посмотрел в мою сторону.
- Я весь в вашем распоряжении, господин офицер, - ответил Гашке
лейтенанту. - Надеюсь, я сумею оказаться достойным сыном нашего великого
отечества...
Он прямо-таки декламировал, этот господин Гашке!
Пришел санитар и по-солдатски вытянулся перед лейтенантом.
- Все готово, господин лейтенант, - отрапортовал он. - Господин больной
может идти переодеваться.
Гашке принялся доставать из тумбочки полученную им за время лечения
всякую фашистскую макулатуру.
Он был в отличном настроении и даже принялся напевать какую-то
скабрезную немецкую песенку:
Коль через реку переплыть
Желательно красотке,
Ей полюбезней надо быть,
Быть, быть с владельцем лодки...
Он собирал фашистское чтиво и со смаком пел свои куплеты:
Пообещай отдать букет,
Отдать букет и чувства,
А выполнить обет иль нет -
Зависит от искусства...
С легкой насмешливостью посмотрел он на меня и громко, с большим
увлечением пропел рефрен:
Тра-ля-ля, тра-ля-ля...
От твоего искусства!
Не было ничего удивительного в том, что перебежчик, которому удался его
побег и которого вдобавок брали еще на работу в гестапо, пребывал в отличном
настроении и распевал песни, но мне, не знаю почему, показалось, что эта
песенка предназначалась для меня.
Как-то слишком многозначительно взглянул на меня Гашке, слишком
подчеркнуто пел он свои куплеты, в которых говорилось о том, что тому, кто
хочет переплыть реку, надо быть полюбезнее с теми, кому принадлежат в данный
момент средства передвижения, и что можно все обещать за то, чтобы
перебраться, а выполнить обещание или нет, зависит от самого себя... Трудно
было сказать, добрый это совет или нет, но какой-то намек в песенке
содержался.
Почему Гашке остановил меня ночью? Почему он меня не выдал и в то же
время не сказал ничего более определенного? Или, соглашаясь на все, он и мне
советовал поступить так же? Вообразил, что мы одного поля ягода?..
Я еще долго размышлял бы о поведении Гашке, но вскоре в палате
появилась Янковская и заявила, что меня тоже выписывают из госпиталя.
- Я привезла ваши вещи, - сказала она. - Сейчас принесут чемодан,
одевайтесь, а я подожду вас внизу.
Чемодан принесли, нарядный, дорогой чемодан из свиной кожи, но это был
не мой чемодан. Я открыл его: в нем лежали белье, костюм, ботинки; все эти
предметы мужского туалета отличались той изысканной простотой, которая стоит
очень больших денег. Эти вещи не были моими, но выбора у меня не оставалось.
Я оделся, все было по мне и не по мне, точно портной и сапожник обузили
меня, все следовало сделать чуть пошире, но в общем выглядел я, должно быть,
неплохо, потому что Дежурная сестра, пришедшая меня проводить, воскликнула
не без восхищения:
- О, господин Берзинь!
Янковская ждала меня в вестибюле. Мы вышли на крыльцо. У подъезда стоял
длинный сигарообразный автомобиль кофейного цвета - немецкая гоночная
машина.
- Садитесь, - пригласила меня Янковская.
Все, что сейчас происходило, плохо укладывалась в моем сознании:
советский офицер находится в оккупированной фашистами Риге, и вот вместо
того, чтобы быть расстрелянным или брошенным в какой-либо застенок, я
находился в немецком госпитале на положении привилегированного лица,
эсэсовцы отдавали мне честь, меня приглашали сесть в машину.
Я сел. Янковская заняла место за рулем, и мы двинулись в путь. Мы ехали
по улицам Риги - они были все такими же просторными и красивыми и чем-то
неуловимо другими. Так же шли прохожие, но это были другие прохожие, так же
мчались по улицам машины, но это были другие машины, так же сияло над нами
небо, но это было другое небо.
Я испытующе посмотрел на Янковскую. Маленькая шляпка блеклого
сиреневого цвета. На лоб спускалась нежная розовая вуалетка, придавая лицу
задорное выражение, глаза искрились. Она азартно вела машину с недозволенной
быстротой.
- Куда вы меня везете? - спросил я.
- Домой, - деловито отозвалась она.
- К вам?
- Нет! - ответила она чуть ли не с насмешкой. - К вам!
Я решил потерпеть, в конце концов все эти загадки должны были
разъясниться. Мы ехали вдоль бульваров.
- Не глядите на деревья, - коротко бросила мне Янковская.
На деревьях висели люди, это были повешенные. Вот что другое было на
улицах Риги.
Я положил свою руку на руку Янковской.
- Не торопитесь.
Она укоризненно посмотрела на меня и замедлила ход.
Прямо против меня висело двое мужчин, мне показалось, двое пожилых
мужчин, хотя я мог ошибиться, глядя на окаменелые серые лица. На груди
одного из них висел обрывок картона с краткой надписью: "Повешен за
шпионаж"...
Янковская испытующе смотрела на меня.
- Вас это очень... удручает?
Я промолчал. Что я мог ей ответить! И она опять повела машину с прежней
скоростью. Она свернула в какой-то переулок, еще раз свернула и еще раз, и
мы выехали на одну из самых спокойных и фешенебельных улиц Риги.
Остановилась перед большим светлым четырехэтажным домом.
Мы поднялись на второй этаж. Янковская достала из сумочки ключ, открыла
английский замок, и мы очутились в просторной передней. Навстречу нам вышла
немолодая светловолосая женщина в темном платье, с кружевной белой наколкой
на голове.
- Здравствуйте, Марта, - поздоровалась с ней Янковская. - Вот и
господин Берзинь!
Та, кого Янковская назвала Мартой, приветливо улыбнулась, и вдруг я
заметил, что улыбка ее сменилась какой-то растерянностью.
- Здравствуйте, господин... - неуверенно произнесла Марта; она как-то
запнулась и с напряжением добавила: - Господин Берзинь.
- Ничего, ничего, Марта, - поощрительно сказала Янковская. - Можете
идти на кухню, сегодня господин Берзинь будет обедать дома, а мы пройдем в
кабинет.
Мы прошли через небольшую столовую, и Янковская ввела меня в кабинет.
Обе комнаты были обставлены современной мебелью, очень модной и очень
удобной, доступной только состоятельным людям. В кабинете стояли гладкий
полированный письменный стол, легкие кресла и шкафы с книгами. Стены
украшало множество однообразных акварелей, выполненных в какой-то
условно-небрежной манере.
Мы остановились посреди комнаты.
- Надеюсь, - начал было я, - теперь вы объясните...
Но Янковская не дала мне договорить.
- Вы могли бы быть более любезным хозяином, - упрекнула она меня. -
Прежде чем задавать вопросы, следовало бы предложить мне сесть.
Я пожал плечами.
- Хозяином? Я хочу знать, где я нахожусь!
Пехов Алексей
Куликов Роман
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Жюль Верн
Посняков Андрей