Чтение 52–й страницы книги ~Медная пуговица~

Через несколько минут мы оторвались от земли.
Когда мы набирали высоту, до нас донесся глухой взрыв.
Вскоре мы уже не слышали ничего. Впервые с момента выезда из Риги я
взглянул на часы. Мне казалось, что прошло бесконечно много времени. На
самом деле все наши перипетии заняли немногим более часа. Мотор рычал все
яростнее: Лунякин набирал высоту. Я нащупал в кармане свой сверток и
почувствовал, как во мне нарастает желание поскорей от него освободиться.
Земля под нами пропала совсем, и мы взмыли в черное бездонное небо.

Глава XX. РАЗГОВОР НАЧИСТОТУ

То, что произошло в Риге после нашего отбытия, стало известно мне лишь
со слов Пронина и много времени спустя.
Расставшись со мною, Польман отправился к Гренеру, но Гонзалес, как я и
рассчитывал, очутился там раньше.
Из цирка он прямиком помчался на квартиру к Гренеру, где и узнал, что
тот действительно женится на Янковской и готовится вместе с ней к отъезду, -
об этом ему без всяких обиняков объявил сам Гренер и тут же приказал
денщикам выбросить буянящего артиста вон. Гонзалес впал в неистовство.
Тут как раз прибыл Польман, потребовал, чтобы Гонзалес его пропустил,
но это только подлило масла в огонь.
На шум появились Гренер и Янковская, снизу принеслась охрана. У входа в
квартиру произошла форменная свалка. Обезумевший от ревности Гонзалес с
ножом кинулся на Гренера, Польман попытался вмешаться. Гонзалес замахнулся
на Польмана, и кто-то из эсэсовцев, спасая своего начальника, пристрелил
незадачливого ковбоя.
Во всяком случае, такова была версия, услышанная на следующий день
Прониным, хотя он допускал, что Янковская сама могла воспользоваться
возникшей сумятицей и собственноручно пристрелить Гонзалеса или же надоумить
на это кого-либо из эсэсовцев. Ей была выгодна эта смерть: она разом
избавлялась и от назойливого поклонника, и от свидетеля многих темных ее
дел.
Все же Гонзалес успел ранить Польмана; рана, как выяснилось во время
перевязки, оказалась неопасной, но в первый момент растерялись все, начиная
с самого Польмана.
Гренер кинулся оказывать Польману помощь. Тот пытался еще во время
перевязки узнать, насколько справедливы слова Блейка о передаче списка и
новом задании, полученном от генерала Тейлора, но Гренер, поглощенный
перевязкой, не сразу сообразил, чего добивается Польман, и, пока они
дотолковались, прошло какое-то время.
Зато Янковская моментально все поняла, ей вспомнились мои расспросы об
аэродроме, она выскочила из комнаты, кинулась вниз к машине Польмана и от
его имени приказала шоферу везти ее в Лиелупе.
Нужно было во что бы то ни стало воспрепятствовать моему отъезду, а
может быть, и уничтожить меня: вырвавшись из-под ее опеки, я тоже
превращался в лишнего и опасного свидетеля ее дел.
Тем временем Польман выяснил наконец у Гренера все, что было нужно.
Установить, куда проследовала машина гаулейтера Риги, не представляло труда,
он немедленно отдал команду выслать к даче отряд специального назначения и
тут же выехал сам. Но история с Гонзалесом отняла достаточно времени, и,
когда Польман устремился в Лиелупе, мы уже собирались в путь-дорогу.
О приземлении самолета Польман узнал уже на месте. Прибыв в Лиелупе в
тот момент, когда мы набирали скорость, он сразу поднял на ноги
противовоздушную оборону и приказал прибывшим одновременно с ним солдатам
атаковать дачу и сбить поднимающийся самолет.
Не их вина, что Лунякин ушел и от зенитного обстрела, и от высланных в
погоню "мессершмиттов"!
Эсэсовцы еще прежде, чем кинулись в атаку, были обстреляны партизанами
со стороны шоссе, а Железнов и Штамм, один с вышки, а другой с крыши
сторожки, взяли под перекрестный огонь тех, кто пытался проникнуть за
ограду. И здесь о Штамме следует сказать особо.
Кто он такой, я узнал после войны. Механик машиностроительного завода,
рабочий, сочувствовавший социал-демократам, он по возможности старался
держаться подальше от политики. Приход нацистов к власти его не слишком
обрадовал, но и не вызвал с его стороны особого протеста: он хотел
посмотреть, что из этого получится. А когда увидел, стал держаться от
политики еще дальше: поддерживать политику нацистов честному человеку было
стыдно, а бороться против нее опасно. Когда началась война и Штамма
мобилизовали в армию, было установлено, что политикой он никогда не
занимался, и его назначили шофером сперва в какую-то эсэсовскую часть, а
потом в штаб охранных отрядов, и наконец он попал к гаулейтеру Риги.
Однако во время войны оставаться нейтральным было нельзя, приходилось
или самому участвовать в убийствах и бесчинствах, или стараться этому
помешать. Неверно было бы сказать, что Пронин и Штамм случайно нашли друг
друга. Гашке внимательно присматривался ко всем, с кем ему приходилось
сталкиваться в немецком тылу.
- Что должен делать в моих условиях честный человек? - спросил как-то
Штамм у Гашке.
- Ну, знаете ли, честный человек должен сам ответить себе на этот
вопрос, - уклончиво отозвался Гашке.
Постепенно они сблизились, и Штамм начал помогать Пронину сперва в
мелочах, а затем и в серьезных делах.
И поэтому, когда пришла трудная минута, Пронин обратился к нему. Пронин
рассказывал, что, когда он пришел к Штамму и познакомил его с существом
дела, тот ограничился немногими словами:
- О чем говорить, товарищ Гашке? Каждый честный человек обязан бороться
против фашизма. Я отвезу товарищей в Лиелупе. Подумаем, как нам это
организовать.
Однако он не только отвез нас, но и с оружием в руках прикрывал наш
отъезд... Конечно, долго сопротивляться Железнов и Штамм не могли, но на
какое-то время задержали эсэсовцев. В конце концов эсэсовские пули настигли
обоих; раненые, они принялись отходить в глубину парка... Сами бы они оттуда
не выбрались, но их нашли партизаны и, отступая, унесли с собой.
Тем временем самолет, пилотируемый Лунякиным, избежав обстрела зенитных
орудий и встреч с вражескими истребителями, приземлился в расположении нашей
армии.
Лунякин совершил посадку и пошел доложиться своему командиру. Мы со
штурманом вывели из самолета голодных и перепуганных детей и вызвали
санитарные машины.
Медики опередили особистов: детей погрузили в машины - только мы их и
видели. Потом из штаба армии пришел "виллис", мы со штурманом завезли
Янковскую в Особый отдел, я сдал свой пакет, доложился о прибытии и
отпросился спать.
Меня вызвали в Особый отдел на следующий день и в течение трех дней
допрашивали в качестве свидетеля по делу Янковской, а еще через день я был
вызван на заседание военного трибунала. Я не буду подробно описывать этот
суд, здесь не место для газетного отчета, скажу только, что суд шел по всем
правилам и даже без обычной спешки, свойственной судам в военной обстановке.
Янковская признала себя виновной в шпионаже.
- Да, это моя профессия, - заявила она. - Да, моя деятельность была
направлена против Советского Союза.
В качестве свидетелей были вызваны Лунякин и я.
Председатель суда предложил мне рассказать все, что я знаю о Янковской.
В моем рассказе было много неясностей. Скорее я возбудил в членах суда
любопытство, чем удовлетворил его. Гораздо больше своими показаниями я
поразил Янковскую. Вероятно, она не ожидала, что я скажу всю правду, не
скрывая собственных оплошностей и просчетов.
- Может быть, вы все-таки сообщите нам все обстоятельства своего
знакомства с Макаровым? - обратился к ней председатель. - Это послужит на
пользу делу и даже вам.
Янковская наклонила голову.
- Хорошо, - сказала она. - Хотя вряд ли мне от этого будет польза.
И она стала рассказывать.
Нет нужды полностью пересказывать показания Янковской, но для того,
чтобы многое наконец стало понятным, придется вкратце вернуться к событиям
того памятного вечера, когда мы с нею познакомились.
Да, собственно говоря, она с них и начала.
Она коротко и в общем правильно охарактеризовала обстановку,
сложившуюся тогда в Риге, и очень просто объяснила загадочные явления, так
поразившие меня, когда я впервые увидел эту женщину.
Буржуазная Рига всегда была сборищем шпионов; по своему географическому
и политическому положению она занимала на западе такое же место, какое
Шанхай, например, или Харбин занимали на востоке, Янковская была связана с
тремя разведками: в капиталистическом мире один шпион нередко работает на
две и даже на три разведки одновременно, их называют "двойниками" и
"тройниками". Янковская и являлась таким "тройником", хорошо понимая, какой
из трех спорящих богинь должен отдать предпочтение умный Парис.
Блейк, разумеется, не знал всего этого о своей помощнице. Офицер
английской секретной службы, он честно служил своему правительству: он и
погиб потому, что принадлежал к тем англичанам, которые не хотели служить на
побегушках у заокеанских дельцов.
Собирая военную информацию и выполняя поручения, связанные с
подготовкой к войне, Блейк думал не только о предстоящей войне, но и о том,
что будет после войны; он уже готовился к деятельности, которая и после
войны помогала бы капиталистам извлекать свои прибыли и которая в наше время
именуется "холодной войной".