Чтение 13–й страницы книги ~Январские ночи~

всей своей работой!
И все время идет как бы по лезвию ножа...
Вчера дома Землячка зашла в столовую Савичевых, взять из буфета чашку,
видит - у окна Леночка с книгой, так зачиталась, что даже не заметила
квартирантку.
Землячка поинтересовалась:
- Чем это вы так увлеклись, Леночка?
Девушка с трудом оторвалась от книги:
- Читаю "Квентина Дорварда" и завидую, в какое интересное время жили
люди. Приключения, опасности, тайны...
- А сейчас, думаете, жизнь скучнее?
- Какое может быть сравнение!
Землячка покачала головой, взяла чашку, ушла к себе.
Что она могла сказать Леночке? Что жизнь в двадцатом веке такая же
беспокойная, как в пятнадцатом?
Во владениях Людовика Одиннадцатого смельчаков подстерегали ловушки,
западни, капканы; малейшая неосторожность - и не уйти от ножа или секача.
Во владениях Николая Второго людей подстерегают не меньшие опасности.
Утрать бдительность на мгновение и сразу очутишься в тюрьме или на каторге.
А ведь просто невозможно все время находиться в нервном напряжении -
сдают иногда нервы, любой человек нуждается в отдыхе, тишине и покое.
Впрочем, что касается тишины, тишиной она на сегодняшний вечер
обеспечена. Сидит она за столом, перед ней чашка чаю, сборник "Знания" с
новой повестью Горького...
Ей и вправду надо отдохнуть. Всего два дня как она отправила в Женеву
отчет о своих поездках и резолюции нескольких комитетов - все они
высказались за съезд. Скольких же трудов стоило разгромить сторонников ЦК,
захваченного меньшевиками!
Вечер. Тишина. Чай давно остыл. И к книге не прикоснулась. Все мысли ее
- о предстоящем съезде.
В передней звонок.
- Надежда Яковлевна, - слышит она голос Нины Васильевны. - Вас тут
спрашивают.
Кто бы это мог быть?
В голосе Нины Васильевны не заметно волнения. Землячка тоже не позволит
себе его обнаружить.
- Вас просят сюда...
- Заходите.
Возле вешалки - девчушка лет шестнадцати, в драповом пальто, в
шерстяном рыжем платке, завязанном на спине узлом.
Девчушка вскидывает на Землячку ясные голубые глаза.
- Надежда Яковлевна?
- А ты откуда знаешь меня?
- Да уж знаю, - говорит девчушка. - Я от Марии Петровны, наказывала она
вам завтра к ней чай пить, день ангела у ихней племянницы, часам к пяти,
беспременно.
Землячка улыбается.
- Буду.
Ночью Землячке не спится.
Что заставило Голубеву вызвать ее к себе? Чей-нибудь провал? Новые
козни меньшевиков?..
Она рада бы пойти к Голубевой с утра, но у конспирации свои непреложные
законы, и точность - один из главных. Пять часов - это не четыре и не шесть,
а именно пять - ни поторопиться нельзя, ни опоздать.
Днем у Землячки две встречи: с рабочими на Обуховском заводе, надо
получить от них корреспонденцию о положении дел на заводе для новой газеты,
которая должна вот-вот выйти в Женеве под редакцией Ленина, и с товарищами
из Баку, поделиться с ними своим опытом транспортировки литературы из-за
границы.
Спокойно, не торопясь, сделала все, что наметила, и отправилась на
Монетную. К пяти.
Малая Монетная, девять-а, квартира Голубевой.
Одна из самых засекреченных и самых верных большевистских квартир, не
квартира - крепость, старательно оберегаемая Петербургским комитетом от всех
случайных и недостаточно проверенных посетителей.
Мария Петровна заметный человек в Петербургской организации.
Квартира ее - заповедное место, только самые проверенные большевики
знают этот адрес, - забегая вперед, скажем, что она пользовалась таким
доверием партии, что именно у нее находилась в 1906 году штаб-квартира
Ленина.
Поэтому Землячка не сомневалась, что только дело чрезвычайной важности
могло заставить Марию Петровну вызвать ее к себе.
Как требовала предосторожность, Землячка прошлась вдоль всей Монетной,
сперва по одной, а потом по другой стороне улицы. Как будто все спокойно.
Но вот и пять... Землячка вошла в подъезд, позвонила. Дверь открыла
сама Мария Петровна.
- Заходите, Розалия Самойловна. Раздевайтесь.
- Ко мне вчера приходила девушка от вас, - начала было Землячка. - Где
это вы нашли такую?
Голубева ответила неопределенно:
- Знакомая.
- А не опасно?
- Если посылаю, значит, не опасно, - уверенно произнесла Голубева. -
Наши будущие кадры.
Землячка вошла в столовую. Стол накрыт, кипит самовар. На скатерти -
вазочки с вареньем, с печеньем. Все, как следует быть.
- Зачем я вам, Мария Петровна?
- Чай пить.
- А все-таки?
- Важное дело, конечно.
Однако в голосе Голубевой Землячка не уловила тревоги, наоборот, в
голосе ее звучала улыбка.
- Не томите же...
- Еще не все собрались.
- А вы еще кого-нибудь ждете?
- Сейчас появятся - Рахметов и Папаша.
Рахметов - это Александр Александрович Богданов, а Папаша - Максим
Максимович Литвинов. В эти дни их с Землячкой объединяет подготовка к
съезду, все трое - убежденные сторонники Ленина.
Но если все трое приглашены на этот час к Голубевой...
- Что все-таки случилось?
А вот и Богданов с Литвиновым.
До чего же разные люди! Богданов врывается в комнату, точно ждут его
здесь враги, и он собрался их сокрушить, а Литвинов входит небрежно, не
спеша, будто случайно сюда попал и, если что не так, извинится и тут же
уйдет обратно.
Оба, как и Землячка, видимо, удивлены приглашением Голубевой.
- Чаю? - не без лукавства предлагает хозяйка.
Литвинов вежливо наклоняет голову.
- С удовольствием.
А Богданов, наоборот, еле сдерживается.
- При чем тут чай? Говорите: в чем дело?
Однако Голубева медлит - гости вынуждены усесться - потом разливает
чай, придвигает чашки.
Все трое вопросительно смотрят на хозяйку.
- Письмо, - произносит наконец Голубева. - Из Парижа. Сейчас принесу.
Выходит из комнаты и тотчас возвращается, в руке конверт.
Негромко и чуть торжественно читает:
- "От Ленина личное Рахметову, Землячке, папаше".
Она отдает конверт Богданову, тот нетерпеливо достает письмо,
развертывает, и так же нетерпеливо встают со своих мест Землячка и Литвинов,
подходят к Богданову и втроем склоняются над письмом.
Письмо от Ленина!
Как важно, как важно знать его мнение, познакомиться с его оценкой
текущих событий...
"3.XII.04.
Дорогой друг! Я получил известия о приезде М.Н. (сам не видал его) и
заключил из них, что дела у нас совсем неладны. Получается опять какой-то
разброд между русскими и заграничными большевиками. А я по опыту 3-х лет
знаю, что такой разброд чреват дьявольским вредом для дела. Разброд этот я
усматриваю вот в чем: 1) затягивают приезд Рахметова; 2) переносят центр
тяжести с здешнего органа на другое, на съезд русский OK etc.; 3)
попустительствуют или даже поддерживают какие-то сделки ЦК с литературной
группой большинства и чуть ли не идиотские предприятия русского органа. Если
мои сведения об этом разброде верны, то я должен сказать, что злейший враг
большинства не придумал бы ничего худшего. Задерживать отъезд Рахметова
прямо непростительная глупость, доходящая до предательства, ибо болтовня
страшно растет, и мы рискуем потерять необходимую здесь величину из-за
ребячески глупых планов чего-то сейчас же смастерить в России. Оттягивать
заграничный орган большинства (для которого недостает только денег) еще
более непростительно. В этом органе теперь вся суть, без него мы идем к
верной, бесславной смерти. Во что бы то ни стало, ценой чего угодно надо
достать деньжонок, хоть пару тысяч что ли, и начать немедленно, иначе мы
режем сами себя. Возлагать все надежды на съезд могут только безнадежные
глупцы, ибо ясно, что Совет сорвет всякий съезд, сорвет еще до созыва.
Поймите меня хорошенько, ради бога: я не предлагаю бросить агитации за
съезд, отказаться от этого лозунга, но только ребята могут ограничиваться
теперь этим, не видя, что суть в силе. Пусть резолюции о съезде сыпятся
по-прежнему (почему-то объезд М.Н. не дал ни одного повторения резолюции,
это очень и очень жаль), но не в этом гвоздь, неужели можно не видеть этого?