БУЛАТ ОКУДЖАВА

БЕДНЫЙ АВРОСИМОВ

Часть 1 (из 2)

Окуджава Б.Ш. Бедный Авросимов.

Издательство ПАН, М., 1999, сс.5-216

В квадратных скобках [] номер страницы.

Номер страницы предшествует странице.

В круглых скобках () номера подстраничных примечаний автора.

[5]

Иван Евдокимович Авросимов, молодой рослый розовощекий человек с синими
глазами, широко посаженными, отчего выражение его лица было всегда
удивленным и даже восторженным, не успел пронумеровать и половины объемистой
тетради, как затылком ощутил, что в комнате появились люди.

Они вошли неслышно, чем немало смутили нашего героя и даже повергли его в
трепет.

И действительно, шутка ли сказать, но как бы вы, милостивый государь, не
вздрогнули и не сжались бы, когда в комнату, где вы приспособились быть один
со своим занятием, вдруг пожаловали бы столь знатные особы, рядом с которыми
вы ничто?

И не то чтобы один из них заглянул в дверь мимоходом, случайно (и то
страху не оберешься), а просто весь Высочайше учрежденный Комитет при всех
орденах и регалиях изволил пожаловать к длинному своему столу, словно на
торжественное пиршество. [6]

У Авросимова, как он ни перепугался, все же мелькнул этот не совсем,
может быть, удачный образ относительно пиршественного стола, ибо со времени
известного и ужасного предприятия на Сенатской площади прошло около месяца и
первоначальный ужас начал зарастать корочкой.

Иван Авросимов, будучи провинциалом, никогда не предполагал, что фортуна
так смилостивится над ним и уже в молодые лета вознесет его в место, которое
раньше и сниться-то ему не могло и где будет решаться судьба предприятия,
наделавшего в государстве столько шуму.

И хотя наш герой сидел от главного стола на почтительном расстоянии, за
своим маленьким столиком, в углу, и не должен был слова молвить, он, однако,
нисколько не чувствовал себя обойденным. И вот уж действительно не было ни
гроша, да вдруг алтын, ибо, не приди его дядя, отставной штабс-капитан
Артамон Михайлович Авросимов, в то знаменательное утро на площадь просто
так, полюбопытствовать, как солдаты выстраиваются вкруг Петрова монумента, и
не увидь он молодого императора Николая Павловича, который на всякий народ,
на кучеров да на мастеровых, топал ногами в ботфортах и кричал: "Вот я
вас!.." - и не бросься Артамон Михайлович с обнаженной шпагой на эту толпу с
яростью, помутившей его взор, что царю не подчини[9] лись, и не осади толпа,
не было бы у нашего героя нынешнего взлета.

Однако все произошло именно так, и его величество изволил обратить
внимание на Артамона Михайловича и на его верноподданное старание и на
ярость и даже сказал при этом: "Молодец, я тебя не забуду..."

И ведь не забыл, ибо к Артамону Михайловичу, примкнувшему к царской
когорте, несмотря на его преклонные годы, уже через какой-нибудь час
подскочил адъютант генерала или полковник какой-то, а может быть, и не тот и
не другой, а сам генерал и повлек старого Авросимова за собой, и граф
Чернышев или Милорадович, со щекою в крови, протянул ему руку в белой
перчатке...

Что там в этой перчатке было, дядя не рассказывал, но стоило Артамону
Михайловичу потом заикнуться о своем племяннике, как тотчас племянник этим
графом был вознесен и усажен на стул - писать быстро и разборчиво все, что
говорится в Комитете, где эти гордые и недосягаемые государственные деятели
спрашивают у бунтовщиков по всей строгости, как, мол, они даже в мыслях
могли иметь такое, а не то что на площадь выходить с оружием.

Вот уже почти неделю Иван Авросимов восседал на своем стуле, вот уже
почти неделю по утрам входил он во двор Петропавловской крепости, однако
привыкнуть никак не [10] мог и всякий раз вздрагивал, как перед ним взлетала
полосатая палка шлагбаума.

И пока он торопливо семенил по двору, махнув рукой на достоинство и
походку, выработанную в своей провинции, то есть умение ходить медленно,
задрав голову, чтобы не подумали, что он там что-нибудь такое, а он
как-никак все-таки Авросимов и владелец двухсот душ, и вот пока он семенил
таким образом, его одолевали всякие страшные мысли под влиянием темных
крепостных стен и окон казематов, за которыми гибли живые души.

И нынче утром, как всегда, пробегал он двор, торопясь на свой стул
чудесный, и вдруг в отличие от прошлых разов, когда только страх и ужас
леденили его, почувствовал, как вдруг что-то облегчило душу, и он понял, что
это от мысли о том, что он не принадлежит к числу тех, кем так плотно нынче
забиты казематы.

Наверно, музыка играла, когда они, преследуя Бонапарта, проходили
Европой, и родина, уже перекроенная на сей европейский манер, виделась им
издалека. Каково же было их огорчение, когда, вернувшись, застали они свою
землю пребывающей в прежнем виде; каковы же были их гнев и неистовство при
мысли об сем, и, уже ослепленные, ринулись они в безумное свое предприятие
так, что цепи зазвенели. Да и кому из их противников была охота привычным
своим поступиться?.. И двери крепости широко раскрылись перед ними. [11]

Господи, как это прекрасно придумано, что человеку непричастному можно
дышать свободно, что есть судья, который все видит, все знает и ни в чем его
не собьешь. Ведь могло бы случиться так, что он, Иван Авросимов, ходил бы,
влача цепи на ногах... ан не случилось.

И это был первый день, когда наш герой смог по-настоящему вздохнуть
свободно. И он вздохнул, с благодарностью оценивая все выгоды своего
положения. И, словно в подтверждение его мыслей, перед ним возникло
печальное шествие, которое состояло из преступника и из двух солдат с
офицером во главе. Куда вели злодея, Авросимов не понял, да это было и
неважно, но он еще раз радостно вздохнул, будто только что сам вырвался на
свободу, да к тому же перестал семенить и голову вскинул, чтобы уж никак не
было сходства, чтобы лишний раз для самого себя хотя бы почувствовать
пропасть меж собой и им...

А злодей шел на него, и место попалось такое, что нельзя было Авросимову
свернуть, и он даже остановился, чтобы вдруг ненароком не задеть злодея, не
коснуться его. И так он стоял, видя его приближение, вознеся голову и
стараясь придать лицу выражение полного презрения, хотя сквозь все усилия
все-таки пробивалась краска испуга и губы мелко подрагивали.

А злодей все приближался. Был он коре[12] наст. Дорогая шинель была
наброшена на плечи. Ноги его ступали в снег неуверенно. Из-под серой
нанковой шапки вылезал на лоб светлый чубчик, довольно-таки реденький. Ах,
знаком был этот облик, знаком! И молодой Авросимов решительно глянул злодею
в глаза. Но глаз его он не увидел. Глаз не было. Был белый блин. Авросимов
вгляделся, недоумевая, и вдруг понял: батюшки, тряпка! Глаза преступника
были завязаны, и конвоиры шли к нему вплотную, чтобы он не потерял
направления.

Зачем же ему завязали глаза? Этой меры наш герой никак осознать не мог. А
знал ли этот коренастый, как плачевно кончится его предприятие, когда полный
сил и здоровия скликал солдат и распространял хулу на его императорское
величество? А знал ли он, что его вот так поведут с завязанными глазами
через крепостной двор и он, Авросимов, будет глядеть на него с чистой
совестью? Знал ли он? Нет, он не знал. И, снедаемый гордостью и честолюбием,
наверное, злорадно смеялся и руки потирал, представляя себе, как будет
униженно просить его о помиловании сам государь император, ибо не мог же он
замышлять свое черное дело без того, чтобы не надеяться на это. И ведь дядя
Артамон Михайлович не так чтобы ни с того ни с сего вдруг кинулся, обнажив
шпагу, на толпу, которую хлебом не корми, а только дай ей позлодействовать.
И эти высокие сановные люди [13] ведь неспроста же собираются каждодневно в
комнате, где и Авросимову выпала честь пребывать, собираются, чтобы решать,
как государству очиститься от мрака бунтов и тоски хаоса.

Так с достоинством и твердостью размышлял наш герой, пока печальное
шествие не скрылось за углом здания.

Явившись в Комитет значительно раньше положенного времени, он намеревался
в тишине и одиночестве тщательно подготовиться к работе, но высокие чины
незамедлительно пожаловали следом, словно не решились оставить молодого
Авросимова наедине с собою. Они вошли один за другим, блистая эполетами,
вошли бесшумно, словно не касаясь пола, и пестрая, недобрая их вереница
потекла, огибая длинный, покрытый красным сукном стол.

Авросимов встретил их стоя, вытянув руки по швам и вперив глаза в их
лица, хотя ничего перед собою не видел, а только какое-то шевеление,
мелькание и легкую суету; и, лишь когда все уселись на свои стулья с
высокими спинками, зрение его слегка прояснилось и он смог как бы в тумане
различить наконец отдельных представителей этого ослепительного воинства.

Когда матушка Ариадна Семеновна провожала его и напутствовала в дорогу,
Авросимов никак не мог понять ее слез и страхов, ибо вознесение его хотя и
было внезапным и стре[14] мительным, но ведь за что-то оно ему да выпало,
ведь счастливая встреча Артамона Михайловича с царем и срочное письмо и
прочее - ведь это был знак судьбы, тайных движений которой никто не умеет
объяснить покуда.