вопрос, касаемо цареубийства. - Все уже известно, так что все равно... И не
моими стараниями известно... Я тут пас. Вы же, Павел Иванович, сами... Да
вот полковник Пестель сам говорил мне... Вы же говорили мне, Павел Иванович,
что прежде чем начать возмутительные действия, следует истребить... вы же
говорили? Это относительно императорской фамилии. Еще с вами Муравьев не
согласился. Вы же готовили других для свершения удара? - пальцы его тряслись
вразнобой, словно он играл на флейте что-нибудь ухарское. - Я, к стыду
моему, по легкомыслию подпал под обольстительный характер полковника
Пестеля... Вы, Павел [94]
умеете... И как мы с вами на пальцах считали, уж это вы помните, чтобы счет
жертвам был точный. Мы вот так по пальцам считали, - обратился он к графу,
протягивая ему свою развернутую пятерню, - и всех перечисляли, начиная от
государя... И вы, Павел Иванович, желая показать, что я бесчеловечен,
сказали мне, мол, знаю ли я, как это все ужасно. Помните?.. Не сочтите
этого, - снова обратился он к военному министру, - что я, мол, не делал, а,
мол, Пестель. Нет, нет... Мы тогда вместе... Я не скрываю этого
обстоятельства, ибо тогда мы вместе... теперь всё равно...
Комитета вполголоса переговаривались, устав, очевидно, вторично выслушивать
чистосердечную исповедь его. Пестель словно дремал, опустив голову, и только
пальцы, вцепившиеся в край скатертного сукна, выдавали его чувства.
Пестелева единоверца, и не потому, что офицер, будучи в порыве раскаяния,
чистосердечным признанием намеревался облегчить участь себе и своему
недавнему предводителю, а потому, что и вы, милостивый государь мой, даже
вы, при всем вашем горячем патриотизме и приверженности государю, что всем
хорошо из[95] вестно, даже вы возмутились бы, слушая эти речи, ибо дело тут
вовсе и не в политическом их смысле, а в простой порядочности, в
благородстве простом, которые даже нашему герою, не искушенному еще в
вопросах морали, были свойственны.
ему доверять?! Я бы в жизни вот так не прыгал, хоть ты меня задави!.."
фактом.
услышал его вкрадчивый бас, словно вовсе и не генералу принадлежащий.
чистой совести... Павел Иванович, я все рассказал.. Я спервоначала
упорствовал, но какой смысл? Посудите сами, ведь все известно...
флейте и почти закричал, захлебываясь: - Я не предлагал господину Бошняку
ничего противозаконного... Посудите сами, он, для побуждения меня начать
действовать, сам говорил, что все уже, мол, открыто, что единственный способ
ко [96] спасению - поднятие оружия и возмущение полков... Я ему объяснял
противное, но, посудите сами, зачем я ему все это объяснял - понять не
могу... Возмущение полков... Какие сии полки? Где они? Зачем вымышлять на
несчастного и такие нелепости!..
остановят?"
кажусь господину Бошняку виновным, чтобы совсем меня погубить?.. Я
полковнику Пестелю об этом сказывал... Я вам, Павел Иванович, еще в Линцах
летом сказывал... что, мол, Бошняк просится в общество... И Павел Иванович
остановил сие вот, все сие обстоятельство...
чтобы улыбался, но едва заметно шевелил губами, что в некотором смысле даже
могло означать и улыбку.
горечью, - а юнцы счастливы... - и вспомнил себя самого, принимающего этот
почетный дар. - Но ведь железка... И этот еще кричит... - и шумно вздохнул:
- Однако России еще далеко до грядущих блаженств... с этим... вот с
такими... - и сокрушенно: - Каковы ее дети!.. Это нервический припадок..."
меня обратно в каземат. Нынче я отвечать не способен.
позора.
что тотчас было отмечено Боровковым с неодобрением. Но где уж тут было
размышлять о добронравии, когда груз пережитого за день был так велик!
едва Комитет закончил деятельность, вылетел вон, хотя это говорится для
красного словца, ибо он с почтением и подобострастием, как обычно,
просеменил мимо высоких чинов, лишь изнутри раздираемый непонятной тоской.
собраться с мыслями и вернуло походке его твердость.
предстать перед заспанным Ерофеичем, как последний, не говоря ни слова,
подал ему вчетверо сложенный лист, Авросимов развернул его дрогнувшей рукой:
обстоятельствами, осмеливаюсь покорнейше просить Вашего [98] участия в деле,
о коем сообщу изустно при встрече. Письмо сие сожгите по прочтении
неукоснительно.
Тычинкина, в любое время дня или ночи. В воротах встретит Вас мой человек.
помарки и прочерки.
нашему герою, как всякому на этом свете, но возраст его был таков, а
возбуждение и интерес были накалены до такой степени, что раздумья и прочие
предосторожности не могли его смутить.
склонны к сомнениям, покуда и надобность-то в нашем вмешательстве не
отпадет. Даже провинциаль[99] ная робость в нашем герое оказалась в такую
минуту слабым подспорьем в благоразумии.
что, мол, опомнитесь, батюшка, да лишь руками развел, куда там! Старик
только успел услышать несколько отчаянных ударов каблуками о ступени, и все
стихло.
может быть, и остановился; если бы знал, как обернется его жизнь в
дальнейшем, может быть, не торопился по заснеженным улицам в поисках ваньки;
а когда нашел наконец какого-то заспанного и ввалился на сиденье, может
быть, не кричал бы истошно: "Гони! Гони!.."
лохматая их тень вспыхивала на стенах домов, когда какой-нибудь редкий
фонарь помаргивал желтым языком.
почему-то лицо кавалергарда Бутурлина возникало перед ним, искаженное
усмешечкой.
ванькой и отпустив его, он нарочито медленно обогнул приземистую церквушку
и, обжигаемый морозом, направился к темному двухэтажному дому, где окна
первого этажа напоминали своими ма[100] лыми размерами бойницы в
монастырских башнях, а окна второго, напротив, поражали величиной и
великолепием и венецианским своим видом.
приземистым человеком в овчинном полушубке и малахае, надвинутом на самые
глаза. Затем скрипнула дверь. В лицо ударило теплом, ароматом имбиря,
сладкого теста и сушеной вишни. Закружилась перед глазами винтовая лестница
с полированными временем перилами, и вдруг распахнулась широкая прихожая,
ярко освещенная, с потолком, уходящим куда-то к небесам.
просторной гостиной, в мягком кресле и, очнувшись, подумал, что вот и
добрался наконец до заветного места и что сейчас и произойдет что-то такое,
отчего все изменится в его судьбе. И уже все полетело прочь: и военный
министр, и память о флигеле и Милодоре, и даже лицо Пестеля потускнело и
виделось как сквозь дымку. Он попытался вспомнить лицо прекрасной
незнакомки, но не смог, как вдруг открылась дверь и вошла она, именно она,
об этом нельзя было не догадаться.
человека, но печать грусти и озабоченности, рассеянная во всем ее облике,
еще более красила ее в глазах [101] нашего героя. Тогда, при первой встрече,
она показалась ему значительно более высокой, а тут Авросимов понял, что он,
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Перумов Ник
Андреев Николай
Каргалов Вадим
Каргалов Вадим