предстоит в недалеком будущем участвовать в предприятии...), - он заметил
мое смятение, которое я безуспешно пытался скрыть. - Ничего, ничего, -
продолжал он, - мне ведь тоже когда-то казалось это сверхъестественным,
однако трезвые наблюдения позволили мне убедиться в крайней пользе этого
акта, даже в необходимости его, даже в неизбежности... В общем, мы с вами -
пылинки в игре природы... Представьте себе, когда мы устраним монархию и все
связанные с нею учреждения, - сказал он так просто, словно приглашал меня на
прогулку, - когда освободим народ, тогда это предприятие с высоты уже
достигнутого не будет казаться нам противоестественным... Надо только
отрешиться от мысли, что самодержавие - единственная форма правления...
это, что вы собираетесь лишить царя престола, вынудить его отречься?
Мы убьем его. Вся царская фамилия должна быть устранена...
Нельзя было вызвать ни малейшего подозрения с его стороны. Мой полковник меж
тем продолжал:
кто-нибудь... Не боитесь ли вы, что кто-нибудь... Вдруг какой-нибудь мнимый
ваш единомышленник...
тихо:
охватили почти всю армию. Она сработает быстрее, чем канцелярская машина...
ужас мой все усиливался и достиг предела; я вдруг понял, что мой полковник
слеп, что он движется на ощупь. - Господин полковник, - сказал я, - а ну как
просчет в ваших планах?
помощником.
но приуготовляйте их постепенно к мысли о необходимости перемен. Вас
что-нибудь останавливает?..
едва переставляя деревянные ноги.
словно загнанный зверь и не находил выхода. Обстановка тем временем
накалялась. Верите ли, уже я знал, что многие полки, в большом числе
раскиданные по Малороссии, заражены той же страшной болезнью. Не буду
перечислять всех офицеров, причастных к сему, ибо вам это все равно что
пустой звук, но они приезжали, господин Ваня, все такие богатые, умные,
надменные аристократы, прости их Господи, вы, наверное, и не видали таких-то
в вашей глуши... Как быть? Как быть, я вас спрашиваю? На меня обрушилось
несчастье! Они все, обезумевшие от своих замыслов, подогреваемые друг
другом, уже не могли опомниться, остановиться... "Нет, я не дам вам
погибнуть, - твердил я непрестанно. - Не дам вам в ослеплении вашем погубить
отечество!" Тем не менее я решил не действовать, прежде чем не выясню всех
обстоятельств, прежде чем не распутаю этого страшного клубка. Рука моя,
верите ли, беспрестанно тянулась к бумаге, а разум противился. Она тянулась,
а он противился...
Полковник [150] держал перед глазами лист, и руки его вздрагивали.
шепотом.
Вы уж лучше слушайте, слушайте... А вот когда все услышите, тогда вы и сами
все решите. Розумиете? Так вот, а тут случай вышел, маленькое происшествие,
ну пустяк один.
видели, спал в сенях. Свеча моя подходила к концу, но у меня не было сил
крикнуть, велеть заменить. Ах, подумал я, пусть она сгорит. А было мне,
господин Ваня, худо непонятно от чего. Руки мои, словно плети, лежали на
коленях... Наверно, страдания мои тому виною, думал я. Вы только представьте
себе, что я должен был выносить все эти дни, месяцы, сознавая, что в моих
руках - судьба государства и государя, вот в этих самых руках, что
беспомощно лежат на моих коленях. Под влиянием всего пережитого охватила
меня неясная тоска, и легкий летний ветерок, влетавший в распахнутое окно,
не успокаивал, а, напротив, усиливал тревогу, доносил какие-то смутные
звуки, то вдруг видел я явственно большого петуха, как он поводит своей
головкой, уставя в меня малень[151] кие красные глазки с вопросом, то рог
коровий покачнется и исчезнет, то звезды вдруг все враз погаснут... В общем,
господин Ваня, да что вам об том рассказывать? И тут я почувствовал, как бы
вам это получше объяснить, томление какое-то. И я поднял голову. В дверях,
на самом пороге, стоял проклятый пес Савенко!
петушиная, вертелась на шее, а глаза зыркали по сторонам, верите ли?
вырвалось из души моей, да и тело словно приросло к стулу. Но стоило мне
снова поднять глаза, как я не увидел в комнате никого. Бред, подумалось мне,
но под окном зашуршала трава. Из последних сил рванулся я со стула и грудью
рухнул на подоконник. Круглая морда Савенки, словно блин, отлетела прочь.
прислали. К себе кличут. [152]
Накинул мундир и вышел. Ночная прохлада несколько меня поуспокоила. Стояла
полночная девственная тишина. Вдруг я услышал за собою шаги. Я резко
обернулся: белый расплывчатый силуэт Савенки покачивался на тропе. Неужели
полковник велел ему следить за мной?!
офицеры. Каждый из них был мне уже знаком, хотя и отдаленно. Это был, судя
по всему, самый кулак ужасного заговора. Все молча глядели на меня. Я
поклонился.
Чужой я им был, господин Ваня, черная косточка. Но тогда уже стал я все
понимать отлично: затянуть меня в предприятие свое, а уж после и руки не
подавать. "Какой я вам товарищ? - подумал я с грустью, хотя вид при этом
сохранял самый достойный. - Вам лишь цели своей добиться, а там вы и
узнавать перестанете". Верите ли, так я об этом горько думал, что даже
лихорадка моя угасать стала, потому что трезвость размышления всегда
способствует успокоению. И только видел я одно, какая выпала [153] мне в
жизни тягостная и высокая честь, и уже видел я глаза государя, с
благодарностью и гордостью взирающие на меня, а ведь государь наш, господин
Ваня, он ведь истинный отец наш, да?.. Тут после легкого любопытства и
проявления всякого ко мне недружелюбия они все отворотились, словно чтобы не
мешать нам с моим полковником заниматься всякими полковыми делами, для
которых я, кстати, и был зван. А должен вам заметить, что находился там
среди прочих и мой батальонный командир господин Лорер, майор, который,
появившись в полку нашем, принялся распространять всякие ужасные сведения
обо мне, будто я, служа еще в Петербурге, допускал всякие там денежные
злоупотребления, чего за мной, верите ли, и не водилось сроду... И вы небось
слыхали?
Ваня, и поэтому... Ну вот, сесть мне не предложили, как равному. Я и это
стерпел. Я всякие слабости умею прощать. Люди ведь в том не виноваты. Ах, не
буду посвящать вас в подробности. Короче говоря, получил я приказ следовать
в Москву по полковым делам и положил в карман солидную пачку казенных
ассигнаций. Вместе с ассигнациями вручил мне полковник письмо одному лицу, в
котором заключена, [154] как он выразился, наша общая судьба. А должен вам
сказать, что я хоть и бедный человек, но очень честный, и не стоило бы об
том говорить, когда б не вышла тут история, изменившая многое.
надоумил, что ли, не смог я сразу идти к себе, а ноги подвели меня к
распахнутому окну, из которого доносился приглушенный разговор... Верите ли,
сердце мое чуть не остановилось, когда я услыхал, как всякая обидная
напраслина потекла из уст собравшихся. Они все, все наперебой меня чернили,
называли ненадежным, снова поминая историю петербургскую, так что я готов
был вбежать к ним и со всем пылом молодости требовать удовлетворения, но я
снова заставил себя сдержаться и только подумал скорбно: "Бог вас
простит..."
молчавшего, который один в этом скопище хулителей защищал меня и доверял
мне, так что я разрыдался, как ребенок, прямо там, под окном. Да, подумал я,
вот истинный человек, вот человек достойный, несмотря на все свои страшные
заблуждения. И я порешил, отправляясь в дальнюю дорогу, перед отъездом, на
заре, подарить ему старинный украинский наш чубук. Подавляя в себе всякие
обидные чувства, вызванные услышанным разговором, отправился я [155] к себе
домой. За спиной слышались шаги, но я не обернулся.
Каменистый Артем
Мацумото Сэйте
Грабб Джеф
Корнев Павел
Орлов Алекс
Контровский Владимир