Чтение 7–й страницы книги ~Бедный Авросимов~

протрезвевшего.

- Где Дельфиния, а? - спросил наш герой.

- А крови не боишься? - засмеялся поручик и стал жать Авросимова за
плечи, пригибая его к земле.

- Да что вы, сударь? - возмутился Авросимов. - Сударь... Да знаете..
Пустите плечо...

- Врешь, - сказал гренадер, - и не таких ломал.

И он стал жать с новой силой, но тут наш герой пришел в себя, и либо
отчаяние его было велико, либо деревенская жизнь, здоровая и вольная, в нем
сказалась, но он сжал руку гренадера, закрутил ее и отшвырнул обидчика
прочь. Поручик вскрикнул и стал на колени.

- Стреляться! - сказал он. - Рыжий черт.

- Я вам не черт, - обиделся Авросимов. - Вы, сударь, шли бы спать...

И тут глаза у поручика потухли, тело расслабилось, он приткнулся на шубах
и блаженно улыбнулся.

Авросимов кинулся подальше от этого происшествия и заглянул в одну из
комнат. Какой-то штатский с оттопыренными красными ушами стоял на коленях,
молитвенно сложив руки, перед молодой дамой, которой Авросимов еще не видал.
[54]

Наш герой поспешил затворить дверь.

- Дельфиния, - слабо позвал он, спотыкаясь во мраке о какие-то тела и
предметы, - Дельфиния... Душечка, откликнись!.. Дельфиния..

И тут словно чудо произошло. Распахнулась темная дверь, и, лениво
потягиваясь, зевая и стараясь прибрать поаккуратнее свои черные волосы,
прекрасная Дельфиния выплыла в прихожую под желтый свет единственной свечи.

- Ах, - лениво произнесла она, увидев Авросимова, - Ванюша, рыбонька, вы
ли это?

- Дельфиния, - сказал наш герой, воспрянув, - я обыскался вас... А вы все
спите?

Они, спотыкаясь, пробирались по прихожей навстречу хохоту, визгу и треску
поленьев в камине и наконец вошли в залу, где от синего трубочного дыма лица
были почти не видны и аромат вина и колбасы и тел, почти осязаемый, витал
меж ними. И сквозь эту плотную завесу наш герой, счастливый от того, что
Дельфиния рядом с ним, увидел своих случайных сотоварищей, предающихся
веселью, словно в мире уже ничего не было, кроме этого флигеля во дворе.

- Ах, и Милодорочка уже здесь! - воскликнула Дельфиния радостно и кивнула
на молодую даму в белых чулках, которая, заливисто хохоча, брызгала вином в
Бутурлина, пытавшегося чмокнуть ее в щечку. [55]

- Какие у вас всё имена удивительные, - восхитился Авросимов, готовый
восхищаться всем.

- Чего ж удивительного, - сказала Дельфиния. - Как у нимфов настоящих...
Вы бы мне, Ванечка, кавалер мой алмазный, вина бы принесли, - и плюхнулась
на ковер.

Авросимов стремительно кинулся выполнять ее желание, чувствуя, как снова
нарастает в нем возбуждение, как руки дрожат, словно в лихорадке. Он схватил
целую бутыль и бокалы, и потащил к Дельфиний, и уселся рядом.

- Ах, неучтиво-то как, - засмеялась она. - Кавалер-то стоя должен даме
наливать...

Авросимов выпил свой бокал лихо, по-гусарски, отшвырнул его и наклонился
- поцеловать ручку Дельфиний. Она уже протягивала ее, белую, с короткими
пальцами, с синей жилкой, похожей на крестик, мягкую, пахнущую негой...

- Вы прямо как влюблены в меня, - засмеялась Дельфиния.

В голове у Авросимова был сумбур от хмеля, любви и полумрака.

- Целую вас в ваши рыжие кудри! - снова засмеялась шалунья и поцеловала,
от чего он совсем возгорелся и обхватил ее поудобнее, словно намеревался
остаться так навеки.

- Я люблю вас, - прошептал он, сжимая ее все крепче, - едемте ко мне в
деревню... к матушке... венчаться... У меня - двести душ!.. [56]

И тут она стала вырываться, и, несмотря на немалую силу и невменяемость
нашего героя, это ей удалось, хотя, оттолкнув его, она являла собой зрелище
жалкое в помятом платье и с растрепанными волосами и, оставив его на ковре,
пошла прочь к дивану, где сидела Милодора с бокалом в руке.

- Дель... фи...ния... - позвал он едва слышно, но напрасно.

Милодора хохотала, слушая рассказ подруги.

- Что это с вами? - сказал Бутурлин, подойдя к Авросимову. - Разве это в
правилах? Она на вас серчает за насмешку...

- Да какая же насмешка? - едва не плача, вопросил наш герой. - Я по
чести... Вот крест святой...

- Да бросьте вы, ей-богу, - рассмеялся Бутурлин. - Зачем же надсмехаться?
У нас это не принято... Она ведь и так пойдет... Чудак вы, право.

За карточным столом разгорался спор, даже стекло зазвенело и черные
лохматые тени заметались по стенам, и наш герой вдруг почувствовал, что
сознание снова возвращается к нему. И тогда его поманило в деревенскую
тишину, в покой первозданный, к печеньям, соленьям, где все как говорится,
так и пишется, и уже стремительный взлет не казался чудесным таким и не
грел, а, напротив, виделся как испытание и искушение судьбы, и он сказал
Бутурлину, располагавшему к откровенности: [57]

- Ах, скорее бы уж это кончилось!.. Чего тянуть?

Бутурлин тотчас понял, что имеет в виду наш герой.

- Да вы все это к сердцу-то не кладите, - сказал он. - Я вот тоже смотрю,
как они друг друга, к примеру, терзают, то есть меня воротить начинает... Но
я мимо смотрю, в окно, на снег; думаю, как там вечером нынче...

И Авросимов тоже понял, что имеет в виду Бутурлин, о чем он говорит.

- Никто ничего об другом не думает, - сказал Бутурлин, усмехаясь грустно,
- каждый думает об себе...

"Никто, нигде, никого, никогда..." - с ужасом вспомнил Авросимов и тайно
перекрестился.

- А государь? - шепотом спросил он.

- А что государь? - шепотом же ответствовал Бутурлин. - Каждый живет как
может... Я так, а государь - этак...

- Да как вы можете такое? - поразился Авросимов.

- Ах, какой вы... - засмеялся Бутурлин. - Вот мы эскадроном в тот день на
Московский полк скакали, нестройно так... сблизились, я крикнул Бестужеву:
"Не вели солдатам своим стрелять. Мы вас только постращаем немножко!.." Ну
зачем бы я его рубить стал?

- А коли узнали бы! А коли велели бы... рубить?! - захлебнулся Авросимов.

- Ну рубил бы, - пожал плечами Бутур[58] лин. - Сказал бы ему: "Прости,
брат" - и рубил бы. Да и он бы меня не помиловал, право... А тут обошлось, а
вы по неопытности очень это всерьез принимаете...

- На государя руку подняли! - крикнул Авросимов.

- А государь-то что, Бог? - захохотал Бутурлин. - Он ведь тоже о двух
ногах, об одной голове... Да вы успокойтесь, мы его в обиду не дадим... -
захохотал пуще. - Прелестный у нас с вами спор вышел!

- Какие уж тут шутки, сударь, - с трудом смеясь, проговорил Авросимов. -
Не пойму я вас, однако.

Тут Бутурлин, желая рассеять неприятное впечатление, произведенное на
нашего героя его словами, поманил Милодору, и она тотчас опустилась на ковер
возле них. Авросимов глянул было: где же Дельфиния? Но ее снова не было в
зале. Милодора обняла его за плечи, шепнула ему:

- Ах вы, рыженький шалун, а Милодора вам уж и не люба?

- Господа, - крикнул Бутурлин. - Пьем за Милодору!

- А вот они меня любят, - шептала меж тем Милодора нашему герою, кивая на
Бутурлина, - а вы так совсем нет... Нет, чтобы на руки меня поднять...
Можете?

- Могу, - сказал Авросимов и, обхватив ее поудобнее, поднял с пола. [59]

- Ура! - крикнул Бутурлин, расплескивая вино.

А чудесные превращения тем не менее продолжались. Казалось, будто из
табачного тумана сами по себе возникают призрачные картины, чтобы тревожить
нашего героя. Не успел он опустить Милодору на ковер и смахнуть капельки
пота со своего лба, не успела она, изнемогшая от визга, глотнуть прохладного
кислого вина (а ведь это, заметьте, на виду у Авросимова), как тотчас все
смешалось, затуманилось, а когда проявилось, то никакой Милодоры не было и в
помине, Бутурлин резко вистовал в дальнем углу, словно никогда и не вставал
из-за карт, а на ковре возлежала, подложив руки под голову, та самая молодая
дама, которую Авросимов помогал вытягивать из сугроба. Голубое платье ее
раскинулось и казалось на темном ковре лесным озерцом. Она лежала и
разглядывала нашего героя неподвижными серыми глазами.

- Господи, - прошептал Авросимов, - эту-то еще как зовут?

- Мерсинда, - тотчас отозвалась дама и капризно пожаловалась: - Меня в
вине утопить хотели... Нахлестали в лохань вина...

- Мерсинда, - сказал он, уже ничему не дивясь, - а где же Милодора? Кого
я на руках держал?

Но она смотрела на него неотрывно и молчала. [60]

- Мерсинда, - продолжал наш герой, - неужто вас, в вашем платье, в лохань
окунали?

- Вот горе мое, - засмеялась Мерсинда на эти слова, - вот горе мое... Да
как же в платье, когда я голая была! - И в глазах ее вдруг промелькнул живой
интерес к стоящему над ней молодому человеку, чьего имени она не знала.

Голос у нее был хрипловатый, улыбка яркая, подобная цветку. Авросимов
опустился рядом с ней на ковер и услышал, как она сказала, словно и не ему,
а самой себе.

- Весна придет, почки раскроются. А меня, нимфу молодую чудесную, повезут
на белой колеснице по дороге столбовой... А вы грустите чего-то, да?

- Почему же это, прекрасная Мерсинда, - спросил наш герой, - ваши
подружки отказывают мне в любви, когда другим все позволяют? Вот и вас
другие даже в лохань окунали - и ничего.

- А потому, - ответствовала Мерсинда, - что на это комнаты имеются, где
никто вас не видит... А в зале можно ручки целовать да комплименты говорить
да смеяться.

В это время в залу вошел гренадерский поручик, красивый и трезвый.