Джеймс Олдридж.

Не хочу, чтобы он умирал

Вокруг не было ни души, как мы и ожидали. Отряды лежали

в отведенных им укрытиях. Появился тот, кого нам нужно

было убрать, и в него полетели пули...

Я вернулся домой и повалился на кровать; голова моя

была как в огне, сердце сжималось от угрызений совести. В

ушах все еще звучали крики, стоны и мольбы о помощи...

Я сказал себе в смятении: вот мы мечтаем о величии

нации. А что важнее - чтобы ушел тот, кого не должно быть,

или появился тот, кто должен прийти?..

И вдруг я воскликнул помимо воли: "Не хочу, чтобы он

умирал!.."

Гамаль Абдель Насер. "Философия революции".

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ЖИЗНИ...

1

- Сержант Сэндерс!

- Слушаю, сэр.

- Вы позвонили ветеринару? Как там мой сеттер?

У сержанта Сэндерса было богомольное, но не лишенное солдатской хитрецы
лицо.

- Никак нет, сэр. Еще не звонил.

- Позвоните, пока он не отправился куда-нибудь пьянствовать. После
одиннадцати этого грека уже не сыщешь, а мне надо знать, сколько у Шейлы
родилось щенят. Негодяю не грех бы и самому позвонить. Можно подумать, что
он на другом конце Африки, а не на другом конце города. Надо было мне
поручить это дело нашему ветеринару или Обществу покровительства животным.

- Так точно, сэр.

У ног полковника Пикока шевельнулся сеттер. Пикок ткнул его носком
замшевого сапога:

- Больно у тебя самодовольный вид, старина! Лежишь себе как ни в чем не
бывало.

Питер лениво взмахнул белым шелковистым хвостом, и сержант Сэндерс с
отвращением увидел, что этот хвост задел его черные начищенные сапоги, -
сержант боялся блох.

- Разрешите идти, сэр?

- Идите, - сказал полковник.

Сержант Сэндерс направился к выходу из отгороженной картонной
перегородкой комнаты, прихватив по дороге приказы о передислокации и
выдаче денежного довольствия. Но тут полковник вспомнил:

- Разве сегодня на утро ничего больше не было назначено?

- Капитан Скотт, сэр. - Сержант произнес это имя, словно оправдываясь
("Чем же я виноват, сэр?").

- А-а, "трубопрокатчик"!.. - благодушно сказал Пикок. - Зови его.

- Да он уже ушел. Вы назначили ему на десять. Он прождал четверть часа
и ушел. Я тут ни при чем, сэр! Я ему говорил, что вы вот-вот будете.

Пикок засмеялся:

- Не беда, Сэндерс. А он что сказал?

- Ничего, сэр. Ни единого слова.

Полковник Пикок кивнул. Ему было хорошо знакомо это немногословие. Он
ощущал его и сейчас, на расстоянии, - это каменное, немое молчание.

Пикок поглядел на коричневую перегородку, которая отделяла в этой
пригородной вилле кабинет начальника от комнаты сержанта и архива, и
почувствовал угрызения совести.

Его кабинету не хватало солидности реквизированных помещений главного
штаба. Тут тоже был штаб, но штаб дорожно-топографического отряда, который
составлял карты и действовал в неразведанных пустынях Северной Африки до
самого Триполи, размечал трассы и вел наблюдение за ними по всей Киренаике
и пустыням Ливии, и не столько на территории, занятой англичанами, сколько
на западе, где были немцы. Отряд не входил в состав регулярной армии и
даже в Каире не подчинялся распорядку, установленному для управления
военно-топографической службы в Набитате. Приятно было оградить этими
стенами свою независимость от армии, но когда Пикок вспомнил о Скотте,
комната вдруг показалась ему ловушкой.

Однако если Пикок и почувствовал некоторую неловкость, он не отдал себе
в этом отчета. Он был безукоризненно одет, он был молод. Этот гвардеец не
знал, что такое сомнения. Мысль о Скотте угнетала его недолго.

- Так вот как он собирается себя вести! - сказал Пикок. Потом добавил
уже осторожнее: - Разыщите, сержант, по телефону капитана Скотта и скажите
ему, чтобы он пришел. Скажите...

- Не трудитесь, - послышалось из-за картонной перегородки. - Я здесь.

- О! Ну входите, входите! - И добавил, когда капитан Скотт появился в
дверях: - Ничуть бы не удивился, если бы вы сбежали назад в пустыню.

- Да нет, я здесь.

- Вы как всегда там, где вас меньше всего ожидают, Скотти. Видно, этим
вы и берете. Но здесь ведь не пустыня.

Полковник ждал, что Скотт ответит ему колкостью. Но Скотт промолчал.

- Сержант, выясните, что с Шейлой. Мне надо знать, как там ее щенки.
Давайте, Скотт, займемся нашим делом.

Капитан Скотт кивнул, но не произнес ни слова.

Пикок почувствовал, что ему лучше объяснить свое опоздание.

- Видите, я так был занят сегодня с заместителем начальника разведки,
что не успел даже взглянуть на свою собаку. Она ощенилась, и один только
бог знает, что там натворил этот грек-ветеринар. В здешнем климате нельзя
разводить английских сеттеров, если не можешь отдавать им все свое время
и, так сказать, держать их за ручку, словно даму. И все же...

Скотт молча слушал.

Смазливое лицо Пикока выразило легкое раздражение, но он все же
рассмеялся:

- Вы слишком долго жили вдали от людей. Три месяца? Слишком долго,
Скотта. Надо было вернуться, когда я посылал за вами в первый раз. Даже
отряды дальнего действия и те возвращаются чуть не каждый месяц.

У Скотта, который был крупнее, моложе, жестче, черты лица казались
неразличимыми. Его насквозь пропекло солнечными лучами и все светотени
словно выжгло. Еще виднелись пересохшие губы, потрескавшиеся в углах рта;
под выгоревшими и насупленными бровями прятались воспаленные глаза -
слишком много попадало в них песку, слишком часто слепило их солнце.
Пустыня состарила и будто стерла его лицо, она иссушила все его тело.

- Знаете, что о вас говорят? - Пикок даже порозовел от удовольствия;
теперь, когда этот человек был рядом, его равнодушие переросло в симпатию.

- Кто говорит? - спросил Скотт.

- Говорят, что вас нелегко увидеть, но еще труднее услышать! - Пикок
прямо сиял от благодушия. - Вид у вас такой, словно из вас не выжмешь ни
единого слова. Нельзя так долго сидеть в песках. У вас выгорят все
внутренности. Да, пойдемте-ка лучше отсюда! Тут как в застенке. Давайте
навестим Шейлу, а по дороге поговорим.

Скотт стал медленно надевать фуражку. Он плотно натягивал ее на голову,
словно это был средневековый рыцарский шлем.

Пикок взял кожаный стек и застегнул пояс поверх хорошо пригнанного
походного кителя, разглядывая при этом Скотта уже доброжелательнее и с
интересом.

- Вы не всегда были таким сухарем, Скотт. Раньше и у вас, бывало,
заметишь смешинку. - Пикок знал, когда произошла перемена. - Никак не
можете забыть историю в Джало. Я знаю, как вы были привязаны к Пикерингу и
своим товарищам по отряду. - Он покачал головой. - И мне все это далось не
легко. Да что теперь поделаешь!

- Это верно, - согласился Скотт.

- Вот и хорошо. Рад, что и вы со мной согласны. Мы не можем себе
позволить, чтобы эта история вечно стояла между нами. Нравится вам это или
нет, но нам придется работать с генералом Черчем, даже если вы и считаете,
что у него руки в крови. Ничего у нас не выйдет, если мы не будем ладить
друг с другом. А я уж постараюсь, чтобы мы поладили, дайте только забыть
прошлое. В ваших же интересах...

- Пойдемте, поглядим на ваших собак, - любезно сказал Скотт, но так и
не смог скрыть своего холодка. В улыбке, которая собрала его лицо в самые
причудливые складки, не хватало дружелюбия.

"Хамбер" со вздутыми от жары баллонами повез их по душным осенним
улицам Каира, где свежестью пахло от одних только английских новобранцев,
глазевших на открытую штабную машину, когда она с жалобным стоном отрывала
колеса от липкого асфальта. Двое офицеров, сидевших на заднем сидении, не
представляли для них никакого интереса.

Сами же офицеры тоже еще не понимали, какой интерес они представляют
друг для друга.

- Собаки, - сказал Пикок, глядя на трех щенков, чисто вымытых, жирных,
неестественно розовых, как и все новорожденные, но тем не менее мертвых, -
собаки не могут доставить вам настоящего удовольствия. Почему-то с ними
всегда что-нибудь приключается. То у них глисты, то уши гноятся, а то
вдруг... вот это. Мертвые щенки. И чего только я с ними вожусь!

Не он, а Скотт дал, однако, Шейле облизать свою руку. В глазах у собаки
был стыд. Но взгляд ее преданно следил за Пикоком, который, брезгливо