АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
- Ерунда. Вы только это скрываете. Что за спор был у вас по поводу де
Виньи?
- Де Виньи?
- Ну да, Альфреда де Виньи. Вы спорили с Пикерингом по поводу
"Servitude et grandeur militaires" ["Неволя и величие солдата" (новелла
Альфреда де Виньи)].
- Не помню.
- Нет, помните. Вы сказали, что вам нравится "Laurette" ["Лоретта"
(поэма Альфреда де Виньи)]. Пикеринг пишет, что вы считаете эту вещь
замечательной. Чем? Она такая поверхностная, романтическая...
- Мне нравилась в ней тема самоотречения, - сказал Скотт.
- Но ведь это - романтическая чепуха, Скотти! Неужели вас и в самом
деле это привлекает?
- Меня восхищал протест де Виньи против убийства, которое человек
совершает хотя бы помимо своей воли. Он понимал, что стоит вам убить
человека даже помимо своей воли, - и вы становитесь вечным должником, вы
должны заплатить за свой проступок.
- Но ведь это христианская мораль!
- Ничуть. - Он напомнил ей о юноше, расстрелянном за свои убеждения, и
о капитане корабля, который расстрелял его по приказу, а потом, горюя и
раскаиваясь, посвятил всю жизнь невесте этого юноши: она сошла с ума,
когда возлюбленный был казнен. - Де Виньи утверждает, что мы несем
ответственность за свои поступки и должны расплачиваться за причиненное
нами зло.
- Нас учат этому с пеленок, мой дорогой романтик.
- Ну да, нас учат этому религия и абстрактная мораль, а не практика, не
жизнь, которая нас окружает. Мне нравится, как поступил этот капитан, а не
мораль сама по себе...
- Но стоит ли восхищаться человеком только за то, что он поступает в
соответствии со своими принципами?
- А разве этого мало?
- Вот что, оказывается, вас подкупало в Пикеринге!
Он запнулся и сказал не сразу:
- Может быть. Да, наверно, именно это.
- Так вот почему вы хотите, чтобы Черч заплатил за то, что он сделал с
Пикерингом? Ну уж никак не думала, что вы так рассудочно подходите к
этому... - Ей не хотелось произносить слово "убийство".
- Мое отношение к этому делу очень ясное. Или, вернее сказать, оно
казалось мне ясным. - Не желая разговаривать о Черче, он сказал, что де
Виньи показывает и то, что память, наследие, которое оставляет после себя
человек, может причинять куда больше страданий, нежели его смерть. - Разве
вы не чувствуете этого в каждой трагедии? - спросил он.
- Нет, - сказала она просто. - Я этого никогда не чувствовала.
Он поглядел на нее, и она медленно покачала головой. Вдруг он увидел,
что она плачет.
- Я постоянно вас огорчаю, - сказал он, не шевелясь.
- Неправда.
- А в чем же дело?
- Я вас дразню, - сказала она, встала, вытерла глаза и, смеясь налила
ему еще кофе: - А вы, милый мой, слишком хорошо вымуштрованы.
- Неужели Пикеринг писал обо мне и это? - спросил он осторожно.
- Нет, этого Пикеринг не писал. Это говорю я. Вы тут сидите так,
словно...
Ему приятно было разговаривать, и он все еще не хотел ничего, кроме
покоя.
- Мне хорошо, - сказал он. - Вот так сидеть и на вас смотреть... Так бы
никогда и не вставал.
- Ну, тогда я заставлю вас встать!
Она подошла к нему, стала тянуть за уши, за волосы и так сильно тереть
ему щеки, что он вынужден был запротестовать. Потом она попыталась поднять
его тяжелое, как камень, тело, но он почувствовал лишь легкие, вызывающие
прикосновения ее быстрых пальцев.
- Ох, уж этот мне храбрый Скотт! - процедила она негодующе,
нетерпеливо, сквозь зубы. Он откинул голову, а она тянула его настойчиво и
уже не на шутку, требуя, чтобы он встал, а потом подошла с другой стороны
и крикнула с отчаянием:
- Ну пожалуйста, встаньте! - словно от этого зависело что-то очень
важное.
И вдруг он увидел всполыхнувшее жаром лицо и прикованные к нему
прозрачные глаза, ее молодость, порозовевшую, распаленную, которая влекла
его к себе так, как никогда раньше.
- Сейчас, сейчас! - сказал он быстро, чтобы хоть как-нибудь захватить
инициативу в этой потешной, будоражащей игре.
Она сказала: "Нет!" - и продолжала тянуть его, пока он не понял, чего
она требует. Тогда он встал, легко ее поднял, хотя она и продолжала его
толкать, крепко прижал к себе и не отпускал до тех пор, пока эта
раздражающая борьба не стихла, побежденная каким-то другим чувством, пока
ее голова, ее волосы не упали ему на шею и она не стала повторять,
задыхаясь:
- Скотти, да нет, я не хотела, совсем не то...
- Ну и что ж, - сказал он тихонько и опустил ее на пол.
- Но это важно! - сказала она, не отпуская его. - Это очень важно.
Он не знал, как ему теперь быть.
Она отошла от него.
- Я ведь и не думала ничего у вас брать, - сказала она с грустью. - Я
хотела сама отдать вам все, что у меня есть. Сама! Сама!
- Т-с-с!
- Вы меня не знаете, но я вам покажу, что мне ничего от вас не надо. -
Она отошла от него в дальний конец комнаты и вся подобралась, словно ей
надо было быстро окунуться в омут. Но женственное, надежное брало верх, а
все, что было в ней жесткого, упорного, еще незрелого, смягчалось на
глазах, поэтому страсть ее была такой щедрой и такой неистощимой, что он
позабыл всю свою трезвость, всю свою неторопливость. И хотя он завоевал
ее, а потом потерял и завоевал снова; и хотя его звали, отталкивали и
звали опять, он понимал: то, что он ей давал, и было тем, чего она у него
требовала. Он чувствовал ее удивительную щедрость, ее великодушную
щедрость, ее нежнейшую щедрость, зрелую и всепоглощающую. Ее неповторимое,
блаженное и всепоглощающее прикосновение.
Когда в дар было принесено все до конца, она спросила его лукаво:
- Вы ведь не ждали, правда?..
Он покачал головой.
- Вы не ждали, что я отдам вам все, что вы захотите? Все на свете. Вы
ведь этого не подозревали?
- Нет.
- Я рада, что вы этого не знали. Я не хотела, чтобы вы знали. Поэтому я
так счастлива. Ведь со мной никогда раньше ничего подобного не бывало.
Понимаете? Потому что вы такой цельный, а не двадцать разных оттенков
одного и того же человека. Я-то это всегда знала. Знала.
Она была права. Она смягчила его, обучила щедрости; он и сейчас
чувствовал, как отдается в нем ее щедрость.
- А ведь это еще не все. Я так богата! - сказала она, все никак не
насытясь. - Вы могли бы поверить, что у меня еще хоть что-нибудь осталось?
А, дорогой?
- Еще? - сказал он, захваченный ее чувством. - Нет, ни представить
себе, ни захотеть...
- Не надо так говорить. Мне никогда так не хотелось отдать себя до
конца, без остатка. А ты можешь взять все, Скотти. Не только в этом
смысле, но и во всем, во всем. Понимаешь?
Он покачал головой.
- Тебе неприятно, что я так говорю?
Он снова покачал головой.
- Ну, скажи же мне что-нибудь. Что хочешь. Ну, хоть что-нибудь.
- Вы - щедрая женщина, но вы знаете это и сами...
- Нет, не знаю. Скажи мне.
Она была мягка и податлива, ничего не стыдилась и чувствовала себя
свободно в своем женском естестве, но была им так полна, так поглощена,
что он чувствовал, как ее неудовлетворенная щедрость просыпается снова.
- Но почему я? - спросил он ее. - Почему именно я?
- Почему ты? О господи, Скотти! А кто же еще? Почему ты - это ты, а я -
это я? Разве так рассуждают? Что отдаешь, то и получаешь. Неужели ты не
понимаешь? Только так ведь и бывает: ты получаешь и отдаешь, отдаешь и
получаешь. Вот и мы тоже. И не только теперь, но и раньше, и потом. Так
должно быть всегда. О господи, как я хочу отдать себя всю: до самого
конца.
Ему жалко было ее прерывать, и он только тихо сказал:
- Да, это правда. Это правда!
- Что? Скажи мне!
- Разве я могу объяснить?
- Нет, скажи! Скажи хоть что-нибудь! Что хочешь! Мне все равно!
- Разве я могу? Все это отошло от меня теперь так далеко...
- Ну, повтори. Скажи еще раз.
- Говорят, - подсказало ему какое-то смутное воспоминание, - что любовь
укрылась в дремучие леса...
- Как это прекрасно! Ну! Говори!
- В леса, и еще в ночь...
- Ах, милый. Ну да, помню. Как чудесно, что ты это сказал. Если бы ты
сказал что-нибудь другое, я бы тебя убила. Ах, милый ты мой, как я была
одинока.
Он не слушал.
- Если человек, который отдает себя целиком, не любит, то как же...
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 [ 31 ] 32 33 34 35 36 37 38 39 40
|
|