кончина дорожно-топографического отряда - дело решенное. Кочевникам
пустыни не нужны были звания и чины.
Скотт вышел на лестницу и перегнулся через перила, чтобы получше
разглядеть сад в полутьме. Ему была смутно видна стена, с которой однажды
так неожиданно спрыгнул Гамаль. Скотту казалось, что он все еще там, в
саду, такой же горячий и стремительный, еще не раненный и не покрытый
тюремным потом. Скотт закрыл глаза: лучше его не видеть. Все равно, он
ничем не может помочь египтянину. А тот объяснил ему вещи, недоступные
англичанам, доказал, что нельзя молчать, что братство людей существует.
Куорти прав. Наверно, он, Скотт, не очень-то чувствует себя англичанином.
Может, это и решает в его жизни все.
конец чего-то, а только начало. Он еще не понимал как следует, что
начиналось, но у него было покойно на сердце. Ему казалось, что так и
должно быть после часа, проведенного с Сэмом на ковре, и холодного душа.
Ощущение было чисто физическое. Он чувствовал себя свободным, но на это
нельзя было слишком полагаться. О многом еще не договорено с этой
англичанкой, словно вчера приехавшей из родной деревни, а молчать с нею
нельзя, ей он должен объяснить все. Она уже знала о том, что он сделал;
наверно, услышала об этом сразу, в тот же час. Скотт понял это по ее
голосу, когда разговаривал с ней по телефону: "Я еще не решила, как с вами
поступить!"
сумеет с этим справиться. Ему казалось, что теперь он преодолеет любое
препятствие. Они были слишком щедры, они так не жалели себя, что едва ли
споткнутся на каком-нибудь маленьком разногласии.
средневековый шлем, спустился по лестнице, прошел по дорожкам сада под
молодыми манговыми деревьями. У ворот он уже мог разглядеть очертания
фигуры в машине, но еще не видел лица. Да ему и не нужно было его видеть;
он издали чувствовал ее уверенность в своей правоте.
тень. Он почувствовал, что кто-то его ждет, и повернул голову. И сразу, в
темноте, понял, что сейчас в него выстрелят. Это был молчаливый лейтенант
Хаким, который еще верил, что все решает пуля.
по-английски и выстрелил, держа тяжелый люгер в правой руке и поддерживая
ее тонкой кистью левой. - Вот тебе, англичанин! Вот вам всем! Всем
англичанам! Всем англичанам!
хотел заслониться, приговаривая:
промелькнувшей тени человека, которого едва знал; не разобрал, что кричит
женщина; не понял, отчего такая боль во всем его большом теле, - он ничего
больше не видел, не чувствовал и не понимал. Все, что ему осталось, - было
молчание, долгое, слепое молчание, такое долгое, что в этом молчании,
казалось, прошла вся его жизнь. А в тот самый миг, когда он прервал это
молчание, оно решало: жить ему или умереть.