где, отражаясь, искрились огни свечей, этими картинами, многократно
повторенными в зеркалах. Для этой выставки красивейших женщин и туалетов
служила фоном черная толпа мужчин, в которой выделялись красивые, тонкие,
правильные профили знати, рыжие усы и важные физиономии англичан, изящные
лица французской аристократии. На фраках, на шеях сверкали все ордена
Европы, орденские ленты пересекали грудь или ниспадали на бедро. Весь этот
мир в совокупности не только блистал красками уборов, он обладал душою, он
жил, он мыслил, он чувствовал. Затаенные страсти придавали ему
выразительность; можно было подметить, как скрещивались иные злобные
взгляды, как иная ветреная и любопытная девица выдавала свое любовник
томление, как ревнивые женщины обменивались едкими замечаниями под
прикрытием вееров или говорили друг другу преувеличенные комплименты.
Нарядившееся, завитое, раздушенное общество отдавалось безумию бала,
ударявшему в голову, как винные пары. Казалось, из всех умов, из всех сердец
струились магнетические токи чувств и мыслей, которые, сгущаясь,
воздействовали на самых холодных людей, доводя их до экзальтации. В самый
оживленный момент этого пьянящего вечера в углу раззолоченной гостиной, где
играли в карты один - два банкира, посланники, министры в отставке и
случайно завернувший сюда старый безнравственный лорд Дэдлей, г-жу де
Ванденес непреодолимо увлекла беседа с Натаном. Быть может, она уступила
опьянению бала, нередко вырывающему признания у самых сдержанных людей.
он почувствовал, как мучительно громко в нем заговорило честолюбие. Глядя на
Растиньяка, чей младший брат, двадцати семи лет, недавно был посвящен в
епископы, чей шурин Марсиаль де ла Рош-Гюгон был министром, который сам был
товарищем министра и собирался, по слухам, жениться на единственной дочери
барона Нусингена; видя среди дипломатического корпуса безвестного писателя,
когда-то переводившего статьи из иностранной прессы для газеты, ставшей в
1830 году правительственным органом; видя фельетонистов, вошедших в
государственный совет, профессоров, ставших пэрами Франции, - он с горечью
почувствовал, что взял не правильный курс, проповедуя низвержение этой
аристократии, где блистали удачливые таланты, увенчанные успехом ловкачи и
даже подлинно выдающиеся люди. Блонде, такой несчастный, так эксплуатируемый
газетами, но так хорошо здесь принятый и еще имевший при желании возможность
ступить на стезю богатства благодаря роману с г-жой де Монкорне, был в
глазах Натана разительным примером могущества общественных связей. В глубине
души он решил, по примеру де Марсе, Растиньяка, Блонде, Талейрана - главы
этой секты, смеяться над убеждениями, считаться только с фактами,
оборачивать их себе на пользу, видеть в каждой доктрине оружие успеха и не
восставать против столь хорошо слаженного, столь красивого, столь
естественного общества. "Мое будущее, - подумал он, - зависит от женщины,
принадлежащей к этому кругу".
графиню де Ванденес, как коршун на свою добычу. Кипучая энергия поэта,
обуянного бешеным честолюбием, захватила эту прелестную женщину, такую
красивую в уборе из перьев марабу, сообщавшем ей очаровательную нежность
лауренсовых портретов, в полном согласии с ее мягким душевным складом. Леди
Дэдлей, от которой ничто не ускользало, оказала им покровительство,
препоручив графа де Ванденеса г-же де Манервиль. Надеясь на силу былого
своего влияния, дама эта затянула Феликса в сети кокетливой ссоры,
признаний, приукрашенных румянцем стыда, слов сожаления, искусно бросаемых,
словно цветы к его ногам, обвинений, в которых она доказывала свою правоту,
для того чтобы ей доказали ее ошибку, упреков, звучавших и как
самооправдание и как раскаяние. Впервые после разрыва эти поссорившиеся
любовники беседовали друг с другом наедине. В то время как бывшая любовница
Феликса ворошила пепел погасших наслаждений, отыскивая тлеющие угли, жена
его испытывала тот страшный трепет, который охватывает женщину, когда она
сознает свой грех и понимает, что вступила в запретную область. Эти
волнения, не лишенные очарования, пробуждают столько дремлющих сил. Ныне,
как в сказке о Синей Бороде, все женщины любят пользоваться ключом,
запятнанным кровью, - это великолепный мифологический символ, один из тех,
которыми себя обессмертил Перро.
рассказал про свою борьбу с людьми и обстоятельствами, дал понять, что его
величие лишено твердой основы, что его политический гений безвестен, что
жизни его недостает благородных привязанностей. Не говоря прямо ни слова, он
внушил этой прелестной женщине мысль взять на себя ту возвышенную роль,
которую играет Ревекка в "Айвенго": любить его, охранять его. Все произошло
в эфирных сферах чувства, Незабудки не так лазурны, лилии не так невинны,
чело серафима не так белоснежно, как были лазурны образы, безгрешны
побуждения и ясен просветленный, сияющий лоб этого артиста, который мог бы
отправить свою беседу прямо в печать. Он справился хорошо со своей змеиною
ролью, он заворожил графиню яркими красками рокового яблока. Мари покинула
этот бал во власти укоров совести, похожих на надежды, в чаду комплиментов,
льстивших ее тщеславию, потрясенная до глубины души, пойманная в силки
собственной добродетели, соблазненная собственной жалостью к несчастному.
жена его беседовала с Натаном; быть может, он сам туда направился,
разыскивая Мари, чтобы увезти ее домой; а может быть, и то, что беседа с
этой особой растревожила в нем утихшие печали. Как бы то ни было, когда
жена, подойдя к нему, взяла его под руку, она нашла его грустным и
задумчивым. Графиня испугалась: не видел ли он ее. И, как только она
очутилась наедине с Феликсом в карете, улыбнулась самой лукавой улыбкою и
сказала ему:
обвинений, куда его в очаровательной ссоре завела жена. Это была первая
хитрость, продиктованная любовью. Мари была счастлива, что восторжествовала
над человеком, который до этой минуты был так велик в ее глазах. Она впервые
вкусила радость успеха, которого требует необходимость.
третьем этаже узкого и некрасивого дома, у Рауля была небольшая квартира,
пустая, холодная, голая, где он жил для тех, кто был ему безразличен, - для
начинающих писателей, для кредиторов, для людей назойливых и скучных,
которых нельзя пускать за порог интимной жизни. Подлинным же домом его, где
он жил, работал и представительствовал, был дом Флорины, второразрядной
актрисы, уже десять лет возводимой в сан великих актрис друзьями Натана,
журналистами и драматургами За десять лет Рауль так привязался к этой
женщине, что почти все время проводил у нее. Там он и обедал, когда не
угощал приятеля или не был зван в гости.
общении с артистами и изощрившийся от повседневного его применения. Ум
считается редким качеством у актеров. Естественно предположить, что ничего
нет внутри у людей, вечно выставляющих все наружу. Но если вспомнить, как
мало актеров и актрис давала каждая эпоха и как много из их среды выходило
драматических писателей и увлекательных женщин, то позволительно отвергнуть
это мнение, основанное на том упреке по адресу лицедеев, будто в
пластическом изображении страстей они утрачивают все личные чувства. В
действительности на это расходуются только силы ума, памяти и воображения.
Великие артисты - это существа, которые, как выразился Наполеон, по желанию
прерывают связь, установленную природой между чувствами и мышлением. Мольер
и Тальма на склоне лет умели любить сильнее, чем заурядные люди. Флорина,
вынужденная прислушиваться к разговорам журналистов, все угадывающих и
рассчитывающих, писателей, все предвидящих и все говорящих, наблюдать
политических деятелей, которые приходили поживиться остротами ее гостей,
сочетала в себе свойства дьявола и ангела и была, следовательно, достойною
подругой этих повес; она их восхищала своим хладнокровием, им бесконечно
нравилось уродство ее ума и сердца. Дом ее, обогащенный данниками любви,
отличался чрезмерной роскошью; но такие женщины интересуются не стоимостью
вещей, а только самими вещами, имеющими для них ценность прихотей; они
способны сломать в припадке ярости веер, шкатулку, достойные королевы, а в
другой раз раскричаться из-за того, что разбилось десятифранковое фарфоровое
блюдце, из которого пьют их собачонки. Увидав ее столовую, переполненную
изысканнейшими подношениями, можно было постигнуть эту хаотическую роскошь,
царственную и презрительную. Повсюду, даже на потолке, резная обшивка из
цельного дуба, оттененная золотыми матовыми поясками; фигурки детей,
играющих с химерами, обрамляют панно, на которых мерцающий свет озаряет тут
набросок Декана, там - изваянного ангела с кропильницей, подарок Антонена
Муана, подальше - какой-нибудь кокетливый холст Эжена Девериа, мрачное лицо
испанского алхимика кисти Луи Буланже, автограф письма Байрона к Каролине в
рамке из черного дерева с резьбою Эльшета, а напротив другое письмо -
Наполеона к Жозефине. Все это размещено без всякой симметрии, но с большим
искусством, не бросающимся в глаза. Это поражало мысль. В этом были
кокетливость и непринужденность - два качества, которые сочетаются только у
артистов. На камине дивной деревянной резьбы - ничего, кроме странной
флорентийской статуи слоновой кости, приписываемой Микеланджело и
изображающей сатира, который находит женщину под овчиной молодого пастуха
(подлинник статуи хранится в Венской сокровищнице), а по обеим сторонам от
нее - чеканные канделябры эпохи Возрождения. Часы работы Буля на подставке,
отделанной черепахой, инкрустированной арабесками из меди, сверкали посреди
одного из простенков, между двумя статуэтками, уцелевшими при разгроме
какого-то аббатства. В углах горели на пьедесталах лампы царственного
великолепия, которыми некий фабрикант оплатил изустную рекламу со сцены,
настаивавшую на необходимости иметь богато разукрашенные лампы в виде витых
раковин. На изумительном поставце горделиво выстроились художественный
фарфор и драгоценная серебряная посуда - дань некоего лорда, побежденного
Флориной и признавшего превосходство французской нации. Словом, это была
изысканная роскошь актрисы, весь капитал которой заключается в обстановке.
Спальня лиловых тонов была воплощением мечтаний начинающих танцовщиц:
подбитые белым шелком бархатные портьеры и тюлевые занавеси; обтянутый белым
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Адамов Григорий
Суворов Виктор
Муркок Майкл
Курылев Олег