все дамы при дворе Людовика XIV завидовали мадмуазель де Лавальер, когда
этот великий государь в порыве чувства к ней забыл, что каждая его манжета
стоит тысячу экю, и разорвал их обе, помогая появлению на свет герцога де
Вермандуа, - то чего же требовать от остальных людей? Совместите в себе
богатство, юность, знатность, будьте еще удачливее, если можете; чем больше
различных благовоний вы сожжете у подножья вашего кумира, тем благосклоннее
он будет к вам, - конечно, если у вас есть кумир. Любовь - это религия, и
культ ее, наверно, обходится дороже, чем всякий другой: любовь проходит
быстро, но, как уличный мальчишка, старается обозначить путь свой
разрушением. Богатство чувств - это поэзия живущих на чердаках: без такой
роскоши во что там превратилась бы любовь? Правда, бывают души, изъятые из
действия парижских законов, но мы находим их вдали от суетного мира, в тех
людях, что не поддались власти общепринятых воззрений, живут где-то там, у
чистого источника, быстротекущего, но неиссякаемого, верны своим зеленым
кущам и, радостно внимая голосу вселенной, звучащему для них во всей природе
и в них самих, ждут терпеливо своего взлета, скорбя о тех, кто приковал себя
к земле. Эжен, подобно большинству молодых людей, почувствовавших вкус ко
всяким почестям, стремился выступить во всеоружии на арену высшего света: он
заразился его горячкой, быть может ощутил в себе достаточную силу, чтобы
господствовать над ним, но еще не видел ни средств, ни цели такого
честолюбия. Когда нет чистой и святой любви, способной заполнить жизнь,
жажда власти может оказаться источником прекрасных дел, - лишь стоит
отрешиться от личной выгоды, поставив себе целью величие своей страны. Но
Растиньяк еще не поднялся до той вершины, откуда человеку можно обозреть и
правильно определить течение жизни. Он до сих пор не мог стряхнуть с себя
очарованье свежих, сладостных понятий, облекающих как бы листвою отрочество
людей, выросших в провинции. Эжен все не решался перейти парижский Рубикон.
Несмотря на жажду новых ощущений, он все еще не расставался с затаенной
мыслью о той счастливой жизни, какую истый дворянин ведет в своей усадьбе.
Но все же его последние сомнения исчезли накануне, когда он очутился в
собственной квартире. Пользуясь материальными преимуществами богатства, как
пользовался издавна преимуществами своего происхождения, он сбросил оболочку
провинциала и потихоньку занял положение, откуда открывался ему путь к
прекрасной будущности. И вот теперь, в ожидании Дельфины, непринужденно сидя
в ее красивом будуаре и чувствуя себя как дома, он показался себе таким
далеким от былого Растиньяка, приехавшего год назад в Париж, что,
рассматривая его каким-то внутренним, духовным взором, задал себе вопрос:
"Похож ли я теперь на себя самого?"
он вздрогнул.
женщины в волнах муслина нельзя было не сравнить ее с теми красивыми
индийскими растениями, где плод бывает окружен цветочными лепестками.
целуя ей руку.
подняла на Эжена влажные глаза и, обвив руками ему шею, прижала его к себе в
порыве тщеславной радости.
комнате Тереза; будем осторожны!), вам обязана я своим счастьем. Да, я смело
называю это счастьем. Раз это достигнуто благодаря вам, то оно больше, чем
торжество самолюбия. Никто не хотел ввести меня в светский круг. В эту
минуту вы, может быть, сочтете меня мелочной, пустой и легкомысленной
парижанкой, но помните, мой друг, что я готова пожертвовать вам всем, и если
жажду страстно, как никогда проникнуть в Сен-Жерменское предместье, то
только потому, что там бываете и вы.
себя на балу барона де Нусингена. Вам это не кажется? - спросил Эжен.
женщины талантливо умеют быть невежливыми. Но я все равно поеду. Наверно,
там будет и моя сестра: я знаю, она шьет себе очаровательное платье. Эжен, -
продолжала она тихо, - сестра едет на этот бал, чтобы рассеять ужасные
подозрения. Вы не знаете, какие носятся слухи? Нусинген зашел ко мне сегодня
утром рассказать, что говорили о ней в клубе не стесняясь. Боже мой! От чего
зависит честь женщины и семьи! Я чувствовала себя обиженной, оскорбленной в
лице моей бедной сестры. По словам некоторых лиц, господин де Трай выдал
векселей на сумму до ста тысяч франков, почти все векселя просрочил и
вот-вот должен был попасть под суд. Видя его безвыходное положение, сестра
продала какому-то еврею свои чудесные бриллианты; вы, вероятно, видали их на
ней, они перешли к ней по наследству от матери графа де Ресто. Словом, вот
уже два дня только и разговора, что об этом. Мне теперь понятно, для чего
Анастази заказала себе платье, шитое блестками: она хочет привлечь к себе
внимание на бале у госпожи де Босеан, явившись во всем блеске и в этих
бриллиантах. Но я не хочу уступать ей. Она всегда старалась меня затмить и
нехорошо ко мне относилась, хотя я делала для нее многое и никогда не
отказывала в деньгах, когда она нуждалась в них. Однако бросим разговор о
свете, - я хочу сегодня насладиться полным счастьем.
его прощальными поцелуями, сулившими немало радостей и в будущем, она
промолвила с печальным видом:
трепещу от страха: как бы мне не поплатиться за свое счастье ужасной
катастрофой.
дороге он отдавался тем восхитительным мечтам, какими услаждают себя молодые
люди, еще храня на своих устах аромат счастья.
комнаты.
наша счастливая жизнь.
и ждали только, когда удосужится прийти носильщик, как вдруг около
двенадцати часов на улице Нев-Сент-Женевьев послышался стук экипажа и замолк
у ворот "Дома Воке". Из собственной кареты вышла г-жа де Нусинген и
спросила, здесь ли еще ее отец. Получив от Сильвии утвердительный ответ, она
проворно взбежала по лестнице. Эжен был у себя, о чем не знал его сосед. За
завтраком Эжен попросил Горио захватить и его вещи и условился встретиться с
ним в четыре часа уже на улице д'Артуа. Но пока старик разыскивал
носильщиков, Эжен, сбегав в Школу правоведения на поверку, вернулся, не
замеченный никем, домой, чтоб расплатиться с г-жой Воке, не возлагая этой
операции на Горио, который, в порыве фанатической любви, наверно заплатил бы
за него из своего кармана. Хозяйки не было дома. Эжен заглянул к себе наверх
- не забыл ли он чего-нибудь, и похвалил себя за эту мысль, увидав в ящике
стола свой бессрочный вексель, выданный Вотрену и валявшийся здесь с тех
пор, как был погашен. Печка не топилась, и он уже хотел разорвать вексель на
мелкие клочки, но, узнав голос Дельфины, воздержался от малейшего шума,
остановился и прислушался, полагая, что у Дельфины не может быть тайн от
него. С первых же слов разговор между отцом и дочерью оказался настолько
интересен, что Растиньяк продолжал слушать.
голову потребовать отчета о моем состоянии как раз во-время, пока меня еще
не разорили. Здесь можно говорить?
тебе бог, дитя мое! Ты не знаешь, как я люблю тебя; кабы знала, не говорила
бы мне таких вещей нежданно, в особенности если дело поправимо. Откуда такая
спешка, что ты приехала за мной, когда через несколько минут мы отправляемся
на улицу д'Артуа?
сама не своя. Ваш поверенный предупредил нас, что дело кончится, наверно,
разореньем. Сейчас ваша долголетняя коммерческая опытность будет нам
необходима, и, как утопающий хватается за соломинку, я приехала за вами.
Когда господин Дервиль увидел, что Нусинген всякими каверзами ставит ему
препятствия, он пригрозил судом и заявил, что постановление председателя
суда получить недолго. Сегодня утром Нусинген зашел ко мне и спросил, хочу
ли я, чтобы и он и я были разорены. Я ответила, что ничего не понимаю во
всех этих делах, что у меня есть состояние, что я должна вступить в
пользование им и что разбираться во всей путанице - дело моего поверенного,
а я лично в таких вопросах полная невежда и совершенно неспособна что-либо
понять. Ведь вы так и советовали мне говорить?
свои и мои, он вложил в только что основанные предприятия, и ради этого
понадобилось разместить крупные суммы за границей. Если я заставлю его
отдать обратно мое приданое, ему придется объявить себя несостоятельным,
если же я соглашусь подождать год, он ручается своей честью, что удвоит или
даже утроит мое состояние, вложив мои деньги в земельные операции, а потом я
буду полной хозяйкой своего имущества. Дорогой папа, он говорил
чистосердечно, он напугал меня. Нусинген просил ему простить его поведение,
дал мне свободу, разрешил вести себя, как мне угодно, при условии, что я
предоставлю ему неограниченное право вести дела от моего имени. В
доказательство своей чистосердечности он обещал мне вызывать Дервиля всякий
раз, когда я захочу, - чтобы проверять, насколько правильно составлены те
документы, на основании которых Нусинген будет передавать мне мою
собственность. Короче говоря, он сдался мне, связав себя по рукам и по