не утомляя себя, а мир не имеет надо мною ни малейшей власти.
истории, случившиеся сегодня утром на моих глазах, и вы поймете, в чем мои
утехи.
ковровый занавес, кольца которого взвизгнули, скользнув по металлическому
пруту, и снова сел в кресло.
два векселя, - остальные я еще вчера пустил в ход при расчетах по своим
операциям. И то барыш! Ведь при учете я сбрасываю с платежной суммы расходы
по взиманию долга и ставлю по сорок су за извозчика, хотя и не думал его
нанимать. Разве не забавно, что из-за каких-нибудь шести франков учетного
процента я бегу через весь Париж? Это я-то! Человек, который никому не
подвластен и платит налога всего семь франков. Первый вексель, на тысячу
франков, учел у меня молодой человек, писаный красавец и щеголь: у него
жилетки с искрой, у него и лорнет, и тильбюри, и английская лошадь, и тому
подобное. А выдан был вексель женщиной, одной из самых прелестных парижанок,
женой какого-то богатого помещика и вдобавок - графа. Почему же ее
сиятельство графиня подписала вексель, юридически недействительный, но
практически вполне надежный? Ведь эти жалкие женщины, светские дамы, до того
боятся семейных скандалов в случае протеста векселя, что готовы бывают
расплатиться собственной своей особой, коли не могут заплатить деньгами. Мне
захотелось узнать тайную цену этого векселя. Что тут скрывается: глупость,
опрометчивость, любовь или состраданье? Второй вексель на такую же сумму,
подписанный некоей Фанни Мальво, учел у меня купец, торгующий полотном,
верный кандидат в банкроты. Ведь ни один человек, если у него еще есть хоть
самый малый кредит в банке, не придет в мою лавочку: первый же его шаг от
порога моей комнаты к моему письменному столу изобличает отчаяние, тщетные
поиски ссуды у всех банкиров и надвигающийся крах. Я вижу у себя только
затравленных оленей, за которыми гонится целая свора заимодавцев. Графиня
живет на Гельдерской улице, а Фанни Мальво - на улице Монмартр. Сколько
догадок я строил, когда выходил нынче утром из дому! Если у этих двух женщин
нечем заплатить, они, конечно, примут меня ласковей, чем отца родного. Уж
как графиня начнет фокусничать, какую будет комедию ломать из-за тысячи
франков! Приветливо заулыбается, заговорит вкрадчивым, нежным голоском,
каким любезничает с тем молодчиком, на чье имя выдан вексель, пожалуй будет
даже умолять меня! А я...
совести... Ну, оставим мои догадки. Прихожу.
полдень.
ковре, устилавшем мраморные ступени. Я люблю пачкать грязными башмаками
ковры у богатых людей, - не из мелкого самолюбия, а чтобы дать почувствовать
когтистую лапу Неотвратимости. Прихожу на улицу Монмартр, в неказистый дом,
отворяю ветхую калитку в воротах, вижу двор - настоящий колодец, куда
никогда не заглядывает солнце. В каморке привратницы темно, стекло в окне
грязное, как измызганный, засаленный рукав теплого халата, да еще все в
трещинах.
оставила для вас деньги.
на самое должницу. Мне почему-то казалось, что это хорошенькая вертихвостка.
Ну вот. Утро я провел на бульваре, рассматривал гравюры в окнах магазинов.
Но ровно в полдень я уже проходил по гостиной, смежной со спальней графини.
чтобы она сейчас приняла вас.
Зато какую же я красавицу тут увидел! В спешке она только накинула на
обнаженные плечи кашемировую шаль и куталась в нее так искусно, что под этим
покровом вырисовывалась вся ее статная фигура. На ней был лишь пеньюар,
отделанный белоснежным рюшем, - значит, не меньше двух тысяч франков в год
уходило на прачку, мастерицу по стирке тонкого белья. Голова ее была
небрежно повязана, как у креолки, пестрым шелковым платком, а из-под него
выбивались крупные черные локоны. Раскрытая постель была смята, и беспорядок
ее говорил о тревожном сне. Художник дорого бы дал, чтобы побыть хоть
несколько минут в спальне моей должницы в это утро. Складки занавесей у
кровати дышали сладострастной негой, сбитая простыня на голубом шелковом
пуховике, смятая подушка, резко белевшая на этом лазурном фоне кружевными
своими оборками, казалось, еще сохраняли неясный отпечаток дивных форм,
дразнивший воображение. На медвежьей шкуре, разостланной у бронзовых львов,
поддерживающих кровать красного дерева, блестел атлас белых туфелек,
небрежно сброшенных усталой женщиной по возвращении с бала. Со спинки стула
свешивалось измятое платье, рукавами касаясь ковра. Вокруг ножки кресла
обвились прозрачные чулки, которые унесло бы дуновением ветерка. По
диванчику протянулись белые шелковые подвязки. На камине переливались
блестки полураскрытого дорогого веера. Ящики комода остались не задвинутыми.
По всей комнате раскиданы были цветы, бриллианты, перчатки, букет, пояс и
прочие принадлежности бального наряда. Пахло какими-то тонкими духами. Во
всем была красота, лишенная гармонии, роскошь и беспорядок. И уже нищета,
грозившая этой женщине или ее возлюбленному, притаившаяся за всей этой
роскошью, поднимала голову и казала им свои острые зубы. Утомленное лицо
графини было подстать всей ее опочивальне, усеянной приметами минувшего
празднества.
все они были ее убором, и кто-нибудь восторгался ими. И все они сливались в
образ любви, отравленной угрызениями совести, в образ рассеянной жизни,
роскоши, шумной суеты и выдавали танталовы усилия поймать ускользающие
наслаждения. Красные пятна, проступившие на щеках этой молодой женщины,
свидетельствовали лишь о нежности ее кожи, но лицо ее как будто припухло,
темные тени под глазами, казалось, обозначались резче обычного. И все же
природная энергия била в ней ключом, а все эти признаки безрассудной жизни
не портили ее красоты. Глаза ее сверкали, она была великолепна: она
напоминала одну из прекрасных Иродиад кисти Леонардо да Винчи (я ведь
когда-то перепродавал картины старых мастеров), от нее веяло жизнью и силой.
Ничего не было хилого, жалкого ни в линиях ее стана, ни в ее чертах; она
несомненно должна была внушать любовь, но сама, казалось мне, была сильнее
любви. Словом, эта женщина понравилась мне. Давно мое сердце так не билось.
Ну, значит, я уже получил плату. Я сам отдал бы тысячу франков за то, чтобы
вновь изведать ощущения, напоминающие мне дни молодости.
любезны немного отсрочить платеж?
который предъявил ей. - До этого срока я не имею права опротестовать ваш
вексель.
титул, плати за свое счастье, за все исключительные преимущества, которыми
ты пользуешься. Для охраны своего добра богачи изобрели трибуналы, судей,
гильотину, к которой, как мотыльки на гибельный огонь, сами устремляются
глупцы. Но для вас, для людей, которые спят на шелку и шелком укрываются,
существует кое-что иное: укоры совести, скрежет зубовный, скрываемый
улыбкой, химеры с львиной пастью, вонзающие свои клыки вам в сердце".
в меня взгляд. - Неужели вы так мало уважаете меня?
бы подал на него в суд еще скорее, чем на всякого другого должника.
отнюдь не ласково.
комнату вошел мужчина - несомненно, сам граф.
время, юноша, когда я по глупости иной раз не опротестовывал векселей. В
1763 году в Пондишери я пощадил одну женщину, и что же! Здорово она меня
общипала! Поделом мне, - зачем я ей доверился?
атласная шея пошла у нее пупырышками, - как говорится, покрылась гусиной
кожей. А я смеялся в душе, но ни один мускул на лице у меня не шевельнулся.
векселя. Увидев этот беспощадный жест, молодая женщина подошла ко мне и
подала мне бриллиант.
взгляд бриллиант стоил верных тысячу двести франков. На графском дворе я
увидел толпу всякой челяди, - лакеи чистили щетками свои ливрейные фраки,
Мичурин Артем
Конан-Дойль Артур
Конюшевский Владислав
Суворов Виктор
Плотников Александр
Елманов Валерий