по парижским улицам, утешенный тем, что, соперничая с актами гражданского
состояния, вы узаконили существование Адольфа, Коринны, Рене или Манон
Леско; вы испортите себе жизнь и желудок, даровав жизнь своему творению,
которое на ваших глазах будет оклеветано, предано, продано, брошено
журналистами в лагуны забвенья, погребено вашими лучшими друзьями. Достанет
ли у вас духа ждать того дня, когда ваше творение воспрянет, воскрешенное -
кем? когда? как? Есть замечательная книга, pianto 1 неверия, "Оберман",
обреченная на одиночество в пустыне книжных складов, одна из тех книг,
которые книгопродавцы в насмешку называют соловьями,- настанет ли для нее
пасха? Кто знает! Прежде всего найдете ли вы издателя, достаточно отважного,
чтобы напечатать ваши "Маргаритки"? Нечего и думать о том, чтобы вам
заплатили,- лишь бы напечатали. Тогда вы насмотритесь любопытных сцен.
обрушилась, точно снежная лавина, на душу Люсьена и вселила в нее леденящий
холод. Мгновение он стоял молча. Затем его сердце, точно пробужденное этой
жестокой поэзией препятствий, загорелось. Люсьен пожал руку Лусто и
вскричал:
растерзание зверям. Дорогой мой, вечером первое представление в
Драматической панораме; спектакль начнется в восемь часов, теперь шесть,
ступайте, наденьте ваш лучший фрак, короче, примите приличный вид. Зайдите
за мной. Я живу в улице Лагарп, над кафе "Сервель", в пятом этаже. Сперва мы
зайдем к Дориа. Вы продолжаете стоять на своем, не правда ли? Ну, что ж,
вечером я познакомлю вас с одним из королей книжной торговли и кое с кем из
журналистов. После спектакля мы поужинаем с друзьями у моей любовницы,- ведь
наш обед нельзя счесть обедом. Вы там встретитесь с Фино, главным редактором
и владельцем моей газеты. Вы слышали остроту Миннеты из водевиля: "Время -
это богатый скряга"? Ну
столько ради Флорины, сколько ради издателя.
клявшего литературную войну, тронуло Люсьена столь же живо, как недавно, в
той же самой аллее, его сердце было тронуто суровыми и возвышенными словами
д'Артеза. Неопытный юноша, воодушевленный предвидением близкой борьбы, и не
подозревал всей неотвратимости нравственных страданий, которые предрекал ему
журналист. Он не знал, что стоит на перепутье двух различных дорог, делает
выбор между двумя системами, представленными Содружеством и Журналистикой:
один путь был долог, почетен,, надежен; другой - усеян камнями преткновения
и гибелен, обилен мутными источниками, в которых погрязнет его совесть.
Характер побуждал его избрать путь более короткий и внешне более приятный,
действовать средствами решительными и быстрыми. В то время он не видел
никакого различия между благородной дружбой д'Артеза и поверхностным
дружелюбием Лусто. Подвижной ум Люсьена усмотрел в газете некое оружие, в
меру своих сил и таланта, и он пожелал за него взяться. Он был ослеплен
предложениями своего нового друга, очарован развязностью, с которой тот
похлопал его по руке. Мог ли он знать, что в армии печати каждый нуждается в
друзьях, как генералы нуждаются в солдатах! Лусто, оценив его решимость,
старался завербовать его в надежде привязать к себе. Журналист приобретал
первого друга, Люсьен - первого покровителя; один мечтал быть капралом,
другой желал стать солдатом. Новообращенный, ликуя, вернулся в гостиницу и
тщательно занялся своим туалетом, как в тот злосчастный день, когда он
возмечтал появиться в Опере в ложе маркизы д'Эспар; но теперь его наряд был
ему уже более к лицу, он научился его носить. Он надел модные светлые
панталоны в обтяжку, изящные сапоги, которые ему обошлись в сорок франков, и
фрак. Белокурые волосы, густые и шелковистые, благоухали и рассыпались
золотыми, искусно взбитыми локонами. Дерзкая самоуверенность и предвкушение
блистательного будущего отражались на его лице. Миндалевидные ногти на его
выхоленных, женственных руках при" обрели блеск и розовый оттенок. На черном
атласе воротника сверкала белизна округлого подбородка. Никогда еще с высот
Латинского квартала не спускался более пленительный юноша. Прекрасный, как
греческий бог, Люсьен сел в фиакр и без четверти восемь был у подъезда дома,
где помещалось кафе "Сервель". Привратница направила его в пятый этаж, дав
ему ряд сложных топографических примет. Благодаря этим указаниям он,
впрочем, не без труда, отыскал в конце длинного коридора открытую дверь и
увидел классическую комнату Латинского квартала. Нищета молодежи
преследовала его и тут, как в улице Клюни, как у д'Артеза, у Кретьена-везде!
Но она везде принимает отпечаток, налагаемый отличительными свойствами ее
жертвы! Тут нищета была зловещей. Ореховая кровать была без полога, перед
кроватью лежал дешевый коврик, купленный по случаю; на окнах занавески
пожелтели от дыма сигар и неисправного камина; на камине лампа Карселя - дар
Флорины, еще не попавший в заклад; затем потемневший комод красного дерева,
стол, заваленный бумагами, и сверху два или три растрепанных пера, никаких
книг, кроме принесенных накануне или в тот же день,- таково было убранство
этой комнаты, лишенной каких-либо ценных вещей и представлявшей собою
омерзительное собрание брошенных в одном углу дырявых сапог, старых чулок,
превратившихся в кружево; в другом углу - недокуренных сигар, грязных
носовых платков, разорванных рубашек, галстуков, трижды переизданных. То был
литературный бивак, являвший в самой неприкрытой наготе отрицательную
сторону вещей. На ночном столике среди книг, читанных утром, поблескивал
красный цилиндрик Фюмада. На камине валялись бритва, два пистолета, сигарный
ящик. На стене Люсьен увидел маску и под ней скрещенные рапиры. Три стула и
два кресла, едва ли достойные самых дешевых меблированных комнат в этой
улице, довершали обстановку. Эта комната, грязная и плачевная,
свидетельствовала о жизни, не ведавшей ни покоя, ни достоинства: здесь
спали, работали наспех, жили поневоле, мечтая только вырваться отсюда. Какое
различие между этим циническим беспорядком и опрятной, достойной бедностью
д'Артеза!.. Воспоминание, таившее в себе и совет, не послужило Люсьену
предостережением, ибо Этьен веселой шуткой прикрыл наготу порока: - Вот моя
берлога! Большие приемы в улице Бонди, в квартире, заново отделанной для
Флорины нашим москательщиком; сегодня вечером мы там справляем новоселье.
фрак был застегнут наглухо, бархатный воротник прикрывал сорочку, которую
Флорина, наверно, должна была ему переменить, а шляпу он тщательно почистил
щеткой, чтобы придать ей вид новой.
будет игра, у меня же нет ни лиара; и притом мне нужны перчатки.
принимает провидение, являясь к поэтам. Прежде нежели созерцать Дориа,
модного издателя, во всей его славе, вы увидите издателя с набережной
Августинцев, книгопродавца-дисконтера, торговца литературным хламом,
нормандца, бывшего зеленщика. Входите же, старый татарин! - вскричал Лусто.
отвечал вошедший в комнату молодой человек и с любопытством посмотрел на
Люсьена.
пожалуй еще два экземпляра "Путешествия в Египет"! Говорят, чудо как хороша
книга. Гравюр не счесть, книга будет иметь успех. Фино уже получил гонорар
за две статьи о ней, которые я еще должен только написать. Item1 два
последних романа Виктора Дюканжа, автора, прославленного в квартале Марэ.
Item два экземпляра романа начинающего писателя Поль де Кока, который пишет
в том же жанре. Item 1 два экземпляра "Изольды де Доль" занимательная
провинциальная история. Товара по меньшей мере на сто франков! Стало быть,
вы должны мне сто франков, голубчик Барбе!
не разрезано, как и Поль де Кок, и Дюканж, и та, что на камине: "Рассуждения
о символах"; последняя вам в придачу. Прескучная книжица! Готов ее вам
подарить,- боюсь, как бы иначе моль не завелась!
перевел глаза на Этьена:
Каналиса, Беранже и Делавиня. Он пойдет далеко, если только не бросится в
Сену, да и в этом случае угодит в Сен-Клу.
взяться за прозу. Набережная не берет стихов.
на одну пуговицу, шляпы он не снял; обут он был в башмаки; небрежно
застегнутый жилет обнаруживал рубашку из добротного холста. Круглое лицо с
пронзительными жадными глазами было не лишено добродушия; но в его взгляде
чувствовалось смутное беспокойство состоятельного человека, привыкшего
слышать вечные просьбы о деньгах. Он казался покладистым и обходительным,
настолько его хитрость была залита жирком. Довольно долго он служил
приказчиком, но уже два года как обзавелся убогой лавчонкой на набережной,
откуда делал вылазки, скупая за бесценок у журналистов, авторов, типографов
книги., полученные ими даром, и зарабатывал таким путем франков десять -
двадцать в день. У него были сбережения, он чуял любую нужду, он подстерегал
любое выгодное дело, учитывал нуждающимся авторам из пятнадцати или двадцати
Маккефри Энн
Дальский Алекс
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Прозоров Александр
Самойлова Елена