Чтение 11–й страницы книги ~Сивцев Вражек~

Всегда правдивый, он поправился:

- Таня, я собаку приплел тут зря. А я просто, без собаки, действительно
до чертиков...

Вышло еще нелепее. Но, конечно, если бы хотела понять - поняла бы. Но
она сказала спокойно:

- А вы лучше одеколоном... Покажите-ка. Да она вас сильно оцарапала!
Ну, и сам виноват...

Не сбрей бороду Вася - не заметна была бы царапина. Вот нашел время
бриться! И больно. Любовь Васи начала утихать.

Сели рядышком на кушетке. Говорили о том, как каждый проведет лето.
Пожалуй, из-за бабушкиной болезни придется остаться в городе. Вспоминали об
общих знакомых, кто сейчас на войне. Эрберг погиб давно - был первым близким
из убитых. Были и еще. И сейчас на фронте много старых друзей. Стольников
редко, но все же пишет,- хороший он, Стольников! Леночка - сестра
милосердия, но не на фронте, а в Москве; летом на дачу тоже не едет. Леночка
много говорит о раненых и влюблена в нескольких докторов. Белый костюм с
красным крестом к ней очень идет.

- Знаете, Вася, а я бы не могла. То есть могла бы, конечно, но это...
как бы сказать... Как-то не для меня... я не знаю...

Танюша сегодня серьезная; тоже устала от экзаменов. Сошли вниз, в
столовую. Вернулся профессор, проголодавшийся, обнял Васю, поздравил. Пока
дедушка обедал, Танюша по просьбе больной старухи, лежавшей в спальне,
сыграла ее любимое. Бабушка угасала без больших страданий, даже без
настоящей большой болезни, но как-то так, что всем был ясен ее скорый конец.
Силы жизненные в ней исчерпались, потихоньку уходила. Насколько можно - к
этому даже привыкли. За месяцы ее болезни сильно стал горбиться и профессор,
но крепился.

Вечером к Танюше зашла подруга, консерваторка. Вася гадал им:

- На сердце трефовая восьмерка, а скоро получите червоное письмо.

Консерваторка была довольна, она ждала письма.

После Танину подругу провожал домой. И, оставшись один, не знал, в кого
же он, собственно, влюблен, в Танюшу или в ее приятельницу? Все-таки решил:
в Танюшу! Хотя это странно - ведь с детства ее знает, совсем были как брат с
сестрой. Но, решив, опять пожалел, что приплел зачем-то собаку:

- От смущения!

Вернулся домой, в Гирши. На столе груда книг и немытая чашка. В
остатках жидкого чая - несколько мух и желтый окурок. Завтра нужно отдать
прачке белье. И вообще нужно куда-нибудь на лето уехать. К родственникам
решил забежать завтра; надо все же.

И внезапно - как днем будто бы любовь к Танюше - встала перед ним
жизнь. Юность кончена - начинается путь новый и трудный. Может быть, и
правда - понадобится попутчица жизни? Кто же? Танюша? Друг детских лет?
Подумал о ней теперь уже с настоящей нежностью. Подумал и самому себе
признался с удивлением, что Танюши он совершенно не знает. Раньше знал -
теперь не знает.

Это было открытием. Как это случилось? И еще одно: он все еще мальчик,
а Таня - женщина. Вот что проглядел он за книгами.

От смущенья хотел потрепать бородку,- но был гладок подбородок, а на
нем царапина.

Не любить Танюши нельзя, ну а любить ее по-особенному, как в романах,
ему, Васе Болтановскому, тоже нельзя. Ну как же это может быть; даже как-то
нехорошо, неудобно!

Это было очень грустно. Тогда он взял книжку и зачитался, пока не стали
слипаться глаза.

Вася Болтановский был обладателем счастливой способности: он спал как
сурок и просыпался свежим, как раннее утро. Поэтому он любил жизнь и не знал
ее.

ЗА ШТОРАМИ

На столе у двери сидела кошка, вчера оцарапавшая бритый подбородок
оставленного при университете. Не цапай за шиворот! Кошка облизывалась и
скучала. Вышла крупная ночная неудача: старая крыса, знаменитая старая крыса
подполья, ушла от ее когтей.

Ушла сильно помятой. Уже была в лапах... и как это только могло
случиться? Никакого вкуса в старой крысе нет, и не в том дело. Но как это
могло случиться? В кошке было оскорблено самолюбие охотника. В таких случаях
она скучала, зевала, и глаза ее тухли: глаза, обычно горевшие в темноте
зеленым светом.

Устроившись удобно, но не подгибая передних лап, чтобы оставаться в
боевой готовности, кошка стала дремать, оставив бодрствовать только уши. До
света еще часа два.

Старая крыса все еще дрожала от пережитого ужаса. Забившись в самую
тесную щель подполья, она зализывала раны. Не сами раны опасны,- но нельзя,
чтобы их заметили молодые крысы. Будут следить, ходить по пятам и при первой
слабости загрызут. Вот что всего опаснее. Не пощадят седых волос и
облысевшей спины. Проклятая ночь выдалась сегодня!

Над постелью Аглаи Дмитриевны наклонилась длинная, худая фигура в
сером. Протянула руку и острым ногтем надавила под одеялом сосок дряблой
груди. Бабушка ахнула и застонала от боли.

Смерть постояла у постели, послушала старухин стон и отошла в уголок.
Вот уже второй месяц она дежурит у постели Танюшиной бабушки, оберегает ее
от соблазна жизнью, готовит к приятию пустоты. Когда засыпает сиделка,
смерть подает старухе пить, прикрывает ее одеялом, любовно подмигивает ей. И
старушка, не узнавая смерти, слабеньким голосом говорит ей: "Спасибо,
родненькая, вот спасибо!"

А когда старуха засыпает, смерти хочется поозорничать: откинет одеяло,
щипнет старуху в бок, костяшками ладони закроет ей рот, чтобы стеснилось
дыханье. И тихонько смеется, всхлипывая и обнажая гнилые зубы.

К утру смерть тает, забивается в складки одеяла, в комод, в щели окон.
Если кто-нибудь быстро откинет одеяло или выдвинет ящик комода,- все равно
не найти ничего, кроме соринки или мертвой мухи. Днем смерти не видно.

Старую крысу окружили молодые: смотрят черными шариками, слушают ее
повизгивания. Она скалит зубы, и дрожит ее длинный хвост. Пошевелится - и
полукруг крысенят сразу делается шире; боятся старой: есть еще в ней сила.
Но глаз не отводят, смотрят на зализанную шерсть, где видно красное, откуда
сочится капля.

Слышит визг крысы и кошка и шевелит ухом. Но все тихо, все в доме спят.
Крысы напуганы, не выйдут сегодня.

Старуха тянется рукой к ночному столику, к стакану с кисленьким питьем.
Костлявая рука помогает, и на минуту сталкиваются два сухих сустава -
старухи и ее смерти. Идет по руке холодок.

- Ох, смерть моя,- стонет Аглая Дмитриевна.

"Здесь я, здесь, лежи спокойно",- говорит худая в сером. И утешает
старуху: "Ничего там нет, и бояться нечего! Свое время отжила, чужого веку
не заедай. В молодые годы веселилась, танцы танцевала, платья красивые
носила, солнышко улыбалось тебе. Разве плохо жила? А старик твой - разве не
счастлива с ним была? А дети твои - разве не было от них радости?"

- Сына-то рановато прибрала, отца Танюшиного,- жалуется Аглая
Дмитриевна.

"Сына прибрала, понадобилось; а зато внучку оставила вам, старикам, на
радость и утешенье".

- А как же ей жить без нас? Тоже и старик не вечен. "Ну, старик еще
поживет, старик крепкий. Да и она совсем стала большая. Девушка умная, не
пропадет".

- А мне как без него на том свете? А ему как без меня на этом
оставаться? Сколько вместе прожили.

Тут смерть смеется, даже всхлипывает от удовольствия, но беззлобно:

"Вот о чем думаешь! Тебе какая забота - лежи в могиле, отдыхай.
Обойдутся и без тебя, ничего. От больной-то, от старой, какая радость? Что
от тебя, кроме помехи? Пустяки все это!"

Слышно, как в кабинете кукушка кукует четыре раза. За окном, пожалуй,
светло, но закрыто окно тяжелыми шторами.

- Ох, смерть моя,- стонет Аглая Дмитриевна.

- Подушечку поправить надо,- говорит сиделка.- Все сбилось.

Поправляет подушки и опять садится дремать в кресле у постели.

Проник свет в подвал. Крысенята разбрелись по закоулкам. Задремала и
старая раненая крыса. Кошка на окне лениво ловит большую сонную муху.
Поприжмет и оставит; та опять ползет. Время летнее - уже совсем светло.

Видит Танюша под утро третий сон; и опять Стольников, веселый,
довольный, смеется.

-- В отпуск? Надолго?

Стольников радостно отвечает:

- Теперь уж навсегда!

- Как навсегда? Почему?

Стольников протягивает руку, длинную и плоскую, как доска; на ладони
красным написано:

"Бессрочный отпуск".

И вдруг Танюше страшно: почему "бессрочный"? А недавно писал, что скоро
повидаться не придется, так как от командировки отказался. "Сейчас уехать с
фронта нельзя, да и не хочется; время не такое".

Стольников вытирает руку платком; теперь рука маленькая, а красное
сошло на платок. Танюша просыпается: какой странный сон!

Только шесть часов. Танюша закинула руки и заснула снова. Полоса света
через скважину в шторах пересекла яркой лентой белую простыню и столбиком
стала на стене над постелью. Отбился волос и лежит на подушке отдельно. На
правом плече Танюши, пониже ключицы, маленькое родимое пятно. И ровно, от
дыханья девушки, приподымается простыня.