Чтение 26–й страницы книги ~Сивцев Вражек~

"ремингтонах". Лент нет, и печатают копировальной бумагой.

Печати огромные, а подписи рыжие, смешанными чернилами. Комендант
принимает дважды в день. Что за должность - комендант? Подпись крупными
каракулями: "Колчагин". И росчерк ржавым пером.

- Кого вам?

Пропустили. Однако пришлось обождать. На счастье, вышел сам, увидал,
сказал: "Пожалуйте, я сейчас". И очень строго на кого-то прикрикнул:

- А вы зря ходите, гражданин, раз сказано бесповоротно!

Даже Дуняша присмирела. Танюша смотрела с любопытством: вот он, живший
у них на кухне, а сейчас начальство. От него зависит судьба Эдуарда Львовича
и, верно, еще многих людей.

В "кабинете" своем Колчагин стал иным. Со смущеньем поздоровался,
видимо, волновался.

- Уж простите, что обождали. Верно, дело до меня? Вот, Татьяна
Михайловна, где довелось встретиться. Конечно,- сейчас время такое. Порядки
наводим новые. А вы присядьте, может, чайку выпьете. Ты, Дуня, тоже садись,
давно тебя не видел. Сейчас прикажу чай.

- Нет, не нужно, мы ведь по делу, а вас другие ждут.

- Подождут, неважно. Там все больше по напрасным делам. Конечно, решать
приходится.

Не знал, как держать себя Дуняшин брат; суетился, но и важности терять
не хотел. А Танюша не знала, как называть его. Раньше звали Андреем.
Выручила Дуняша.

- Андрюша, пошто у барина, у Эдуарда Львовича, у учителя-то барышни,
рояль отняли?

Танюша объяснила. Андрей, хоть и сам подписывал бумагу, не помнил, о
ком разговор.

- Нельзя ли ему обратно отдать? Он композитор и профессор
консерватории. Ему нельзя без инструмента. Что же ему делать?

Андрей вспомнил:

- Который, косой, у вас играл?

- Ну да, он.

- А кто ж отнял?

Навел справку. Узнал: для рабочего клуба. Но рояль еще не отправлен, а
клуб еще не открыт. Вызвал кого-то по телефону, главное, чтобы показать
деловитость. Покричал в трубку, похмурился, вышел из комнаты.

- Сейчас узнаю и прикажу.

Видимо, рад был, что может сделать властно и быстро. С четверть часа
где-то пропадал, хлопотал, вернулся.

- Можно будет восстановить. Конечно,- музыкант, дело совсем особое. По
недоразумению у него отобрали.

Дуняша для крепости намекнула:

- Ты уж постарайся, Андрюша, для Татьяны Михайловны. Она тебе рубашки
на фронт посылала.

- Так я что ж, обязательно. Сам с вами и на склад поеду. Это дело
особое, по ошибке, за всем не усмотришь. Времена сейчас, конечно, другие, но
мы против граждан ничего не имеем, различаем. Вы, Татьяна Михайловна, будьте
покойны, и ежели у вас в доме какое недоразумение, придут там или
реквизиция,- обязательно ко мне, и будьте покойны.

Опять вышел - бумажку написал, печати. Приказ, одним словом.

- Пожалуйте, на склад поедем. Я уж сам для верности. Вышли. Ждал у
ворот автомобиль, шумный, облезлый, рвущийся. Колчагин был важен и суров,
шоферу сказал отрывисто:

- Айда, товарищ, на склад, где намедни были.

На складе, в сарае бывшего торгового помещения, навалена была мебель,
ковры, картины со сломанными рамками, письменные столы, пианино, зеркала,-
все поцарапанное и поломанное в спешной перевозке. Роялей стояло два, и
узнать знакомый - Эдуарда Львовича - нетрудно. Но Боже, в каком он виде:
запыленный, грязный, с поцарапанной крышкой. Таня обрадовалась ему, как
родному.

- Вот этот, Андрей, вот этот! Как же быть, как взять его? Колчагин
решил быть великодушным и властным до конца:

- Доставим, я прикажу.

- Наверное? А когда?

- Прикажу грузовик. Будьте покойны. Не сегодня, так завтра. Адресок
оставьте.

Танюша погладила полированную поверхность рояля, приподняла крышку: не
заперт. Не испорчен ли при перевозке? Присела на ящик, обеими руками прошла
по клавишам.

Милый Эдуард Львович. Как он будет счастлив!

На звуки рояля заглянули в сарай два солдата и человек в штатском.
Колчагин с кобурой у пояса стоял важно и самодовольно.

-- Может, сыграете что?

Танюша удивленно оглянулась:

- Здесь?

- Так что же, и здесь. Мы бы послушали. Конечно,- какие мы слушатели.

Танюша была преисполнена счастьем. Сыграть им? Только бы вернули рояль,
а она готова на все. Холодно рукам... Она опять оглянулась и увидала, что у
дверей сарая собрались еще любопытные. Сыграть им. О, она сыграет.

Дуняша нашла, обтерла и поставила стул. Танюша погрела руки дыханием,
радостно улыбнулась (как странно играть здесь!) и стала играть первое, что
вспомнилось.

Клавиши были как белые и черные льдинки, и иголки мороза покалывали
пальцы. Но звуки были теплы и отзывались на великую Танюшину радость: она
играла для своего учителя, для одинокого, никому не интересного Эдуарда
Львовича, для обиженного старого ребенка. В первый раз она могла
отблагодарить его за счастье музыки, за годы строгого внимания к ней, к ее
успехам; за все. Она готова играть, пока слушаются пальцы, пока потребуют
этого Дуняшин брат и эти люди у двери. Все равно - в холодном сарае или в
блестящей огнями зале, знатокам или солдатам. Как это странно и как это
прекрасно!

Играла напряженно, так как пальцы скользили по заиндевевшим клавишам. И
чувствовала, как в старых ботинках стынут пальцы ног на педалях. И все-таки
она играла.

Кончила и не знала, нужно ли играть еще. Пальцы страшно очябли и не
отогревались дыханьем... Обернулась с виноватой улыбкой и увидела, как все,
в молчаньи, смотрят на нее глазами добрыми, смешными, пораженными. У двери
уже толпа, а первые, подвинувшись ближе, молчат, ждут. Кажется - нужно еще
играть им? От озноба в пальцах - слезы проступают на глазах. Но если
нужно...

-- Очень спасибо вам, товарищ Татьяна Михайловна. Вот отлично играете!
Конечно,- не место здесь.

Другие заметили:

-- Покорнейше благодарим. Вот это уж музыка настоящая.

Дуняша помогла:

- Руки-то, чать, замерзли совсем. Вон тут какой мороз. У меня в
валенках ноги окоченели.

Человек в кожаной куртке подошел:

- Обязательно просим, товарищ, в клубе нашем поиграть. Мы клуб
открываем и инструмент поставим. Обязательно просим. Чем можем,
отблагодарим, пайком там каким, все как полагается.

-- Да, да, я сыграю,- растерянно отвечала Танюша.- Сколько хотите.
Только бы этот рояль отвезли.

Колчагин опять авторитетно заявил:

- Как сказано. Либо нынче же, либо завтра, как грузовик будет. Приказ
готов, дело за подводой. Раз сказано - не беспокойтесь.

Из склада вышли втроем. У ворот все прощались с Танюшей, опять
благодарили, и она думала: "Какие они хорошие! Я, кажется, плохо играла. Но
какие они хорошие. Они удивительно слушали. И вообще все так хорошо! Только
бы вернули, только бы вернули".

К особнячку в Сивцевом Вражке, лихо громыхая, подкатил по снегу
комендантский автомобиль. Вышли Танюша и Дуняша.

- Так ты уж, Андрюша, позаботься.

- Сказал, значит, будет. Счастливо оставаться, Татьяна Михайловна! В
случае чего - вы уж прямо ко мне.

Вышедшему из ворот дворнику козырнул с приветливой важностью:

-- Товарищу Николаю!

И шоферу:

- Обратно в совдеп поедем.

Дворник Николай посмотрел вслед машине, покачал головой, пробурчал про
себя:

-- Вот оно, новое начальство. Дунькин братан, дизинтир. Дела-а!

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

- Никого не было, Дуняша?

- Был товарищ один, вас спрашивал.

- Какой товарищ?

- Солдат. Пожилой уже. Велел сказать - Григорий, с Бронной улицы. И
чтобы вы зашли к им.

Танюша очень давно не навещала Стольникова; она бы навестила, но
чувствовала она, что ее посещения радости Обрубку не дают, скорее напротив,
как-то волнуют его. И она не забыла,- и он, конечно, помнит сцену с
бронзовым шариком. Бедный, ему тяжело видеть ее, здоровую девушку, с которой
он когда-то танцевал. После той странной сцены она была у Стольникова
несколько раз, но всегда с кем-нибудь, чаще с Васей Болтановским, который
удивительно умел быть простым, приветливым и даже веселым. С ним легче.

Теперь Танюша пошла одна. Не случилось ли чего-нибудь с больным, что ее
вызывает Григорий?

Оказалось, что Стольников сам послал Григория к Танюше и просил ее