знавал. Повез поклажу.
раненым. Куда он хотел добраться? До своей пещеры? Но туда верст пятнадцать,
если не больше, и первое время все на подъем, через камни перевальчика.
Здоровому и то трудно.
оставалось немного, воздух налился призрачной синевой.
над которой стояла та самая гора с пещерами, черная от векового пихтарника.
Егерь осторожно переходил от камня к камню и часто посматривал в бинокль.
первым увидел его, скорее всего, потому, что перевальчик с двигающейся
фигурой рисовался на синеватом фоне неба, тогда как долина и подножие горы
уже закрылись сумерками. Громко и неожиданно снизу щелкнуло. Пуля ударилась
о камень, из-за которого выглядывал егерь, и, срикошетив, тонко пропела,
уходя в небо.
ствол винтовки и высунул уже с другой стороны. Раздался второй выстрел,
шапку сбило. Мы увидели, как Алексей Власович поднял ее и сокрушенно покачал
головой: испортил хороший треух...
стреляет. Продырявил мне шапку, окаянный. И все ж таки он у нас в руках. Не
убежит. Затаился где-то на опушке пихтарника, до пещер своих не долез.
Там-то он поводил бы нас, поиграл! А теперь и костра не запалит: мишень
хорошая. Поморозим его ночь или сразу пойдем?
отрезать путь к пещерам, а там видно будет.
на каждый шорох в лесу.
лесу, углубились в него и уселись поудобнее за пихтовыми стволами в десяти
шагах друг от друга. Лабазан должен ползти в глубь леса и тем выдаст себя.
Понимает, что за ним охотятся.
замерзли так, что терпения уже не хватало. Но в лесу ни шороха, ни звука.
Где он? Ведь тоже без огня, не слаще, чем нам. Надо идти к опушке,
маскируясь как можно ловчей. Так и пошли, останавливаясь, прислушиваясь.
заприметил неподвижного человека и чем свет прилетел проверить. Раз, другой,
третий пролетел он над лесом, сужая круги, и наконец пропал. Сел. Мы пошли
смелей и уверенней. Теперь знали - где. К живому человеку стервятник не
сядет.
пихты, выставил винтовку в ту сторону, откуда ждал нас, и замер. Голова его
бессильно упала на грудь, натянув со спины туго завязанный башлык.
Побелевший палец застыл на спусковом крючке. Дешево жизнь отдавать не
собирался.
человека, молча взлетел и уселся на близкой сухой вершине. Он еще надеялся
на поживу.
винтовку. И тогда пленник открыл глаза. Туманно глянул на нас и обмяк.
Потерял сознание.
полетел в стороны. Почти у самых ног Лабазана занялся костер. Лицо Алексея
Власовича преобразилось. Сейчас оно выражало только жалость и сострадание к
человеку, хотя этот человек чуть не убил его.
пленника. Но очнулся он только в тот момент, когда я нечаянно тронул его
ногу. Раздался долгий стон. Лабазан резко дернулся и опять свалился без
памяти.
глянул на каждого из нас и гортанно проговорил:
ступня. Гангрена. Сколько времени прошло с того момента, когда он вылетел из
седла? Три дня? Четыре? Какую же силу воли надо иметь, чтобы уползти за
десять верст от места катастрофы?!
короткой черной бороде, загорелось больным румянцем. Коченея на морозе, он
тем самым как бы сдерживал естественное развитие гангрены. Костер,
растирания и водка вернули к жизни его тело, и заражение крови ускорилось.
Лабазан. - Аллах да проклянет неверного и потомков его!
тобой...
людей. - Он говорил туманно, непонятно.
Браконьер встрепенулся, поняв этот маневр по-своему. Он поднял голову, и в
горящих глазах его я вдруг заметил гордую радость. Он жаждал смерти,
достойной воина. Он думал, что я убью его. И с радостью принял бы смерть.
поднял выпавшую гильзу и осмотрел пистон. Вмятина была точно в центре. Не из
этой винтовки стреляли в меня.
Стреляй! Пошли мне пулю в сердце. Я убил за свою жизнь пятьдесят шесть... Не
промахнулся бы... Я могу еще... - Речь его сделалась невнятной, глаза
подернулись тоской.
- Похоже, бредить зачал. Быстро, ребята!
привязал к седлам две длинные жерди. Между ними Кожевников проворно и ловко
натянул бурку, потом плащ. Лабазану стало совсем плохо, он тяжело дышал, то
и дело закрывал глаза, но, когда Алексей Власович наклонился к нему и
спросил, как ехать к пещере, сумел объяснить. Мы подняли браконьера на
импровизированные носилки. Боль в ноге он, похоже, уже не чувствовал. Кони
гуськом тронулись через лес, я вел своего Алана позади, время от времени
ощущая на себе горячечный, быстрый взгляд лезгина, жизнь которого кончалась
без нашей на то вины. Впрочем, мысли такого рода были здесь лишними: не
отомсти сама природа, то же самое сделали бы мы.
лежал головой вперед, умиротворенный, смирившийся с неизбежным. Он уже
понял, что враги его не надругаются над ним, не бросят на съедение лисам.
гору.
там я похоронил друга, русского. Там оставьте меня, здесь по ночам бродят
тени убитых быков...
на глаз. Я подошел ближе.
меня?
мы могли убить тебя, ведь ты уже поднял руку...
пропадут. Все до единого.
охоты - эту истину он знал с детства, впитал с молоком матери.
боялся смерти, такой молодой... Ты странный гяур. Ты смелый человек. У тебя
смелые друзья. И сильные враги.
бледнело, какая-то странная синева наплывала со лба на щеки. Нос заострился.
таким же грешником, мы вышли к сосняку у входа, посмотрели на светлое небо,
на деревья, уже сбросившие с веток старый снег, и поняли, что вокруг жизнь,
весна, а то, что произошло нынче, вот только что, - это печальный эпизод,
горький случай, избавивший нас от тяжелой необходимости самим наказать врага
Кавказа. Ведь мы охраняли жизнь в горах всей своей совестью, призванием,
хотя и называлось это службой. Егерской службой.
довольствовался малым. Грязноватая постель, пробитая в камне печь, бурдюк с