Чтение 83–й страницы книги ~По следам дикого зубра~

планете в гордом одиночестве, насколько скучнее станет дальнейшая жизнь! Все
сохранить, все улучшить при коммунизме - вот приложение для творчества
людей, которое уже началось. Зубры пришли с человеком в нынешний век из
далекого прошлого. Неужели теперь мы отмахнемся от них, попавших в беду? Да
будь я проклят, если позволю тебе оставить их на произвол судьбы!..

Он перевел дух, как-то сразу обмяк, вытер ладонью вспотевший лоб. Лицо
его налилось прозрачной белизной.

И тут я увидел, как он нездоров. Мне сделалось вдвойне стыдно. А Данута
сказала:

- Ты разволновался, Саша. Тебе нельзя. Посиди спокойно. И поговорите о
чем-нибудь приятном. Я не думаю, чтобы у Андрея это всерьез. Ты ведь не
бросишь свое дело, Андрей, правда? Ну, скажи. Сейчас же скажи! - Голос ее
уже приказывал. Большие голубые глаза горели. Она прямо-таки гипнотизировала
меня.

Я собрался с мыслями. И сказал, подбирая слова:

- Кажется, меня действительно занесло. Такие обстоятельства. Что ни
год, то потери. Руки опускаются. За пять лет две трети стада погибло, хотя
мы делали все, что могли. Вот только что потеряли полтора десятка на
Загдане. Как в Гузерипле - знаю. Тоже убыток. Тоже ящур. Но, пожалуй, ты
все-таки прав. Бороться надо. Чем меньше зубров, тем больше ответственность
за них. Тем строже защита. Я останусь. И давай забудем о моем малодушии.

- Слова не мальчика, но мужа. - Саша глубоко вздохнул. Бледность делала
его лицо чужим. - Так, Андрей. Скоро я сброшу шинель и приду с Катей
помогать вам. В зубровый заповедник.

Он поднялся, глянул на Дануту, сказал тоскливо:

- Я, пожалуй, выйду. Подышу свежим воздухом. Давит грудь.

- Сердце у него надорвано, - тихонько сказала Данута. И тоже вышла.

Через день раненые уехали в горы. Мы вернулись в Псебай. Еще через три
дня вместе с Задоровым я отправился на Кишу, чтобы прихватить там Василия
Васильевича и общими усилиями попытаться перегнать уцелевших зубров с Белой
в кишинское стадо.

Предприятие нам не удалось. Опередила зима.

Страшная непогода разразилась внезапно. Холодный, злой астраханец
притащил с востока толстые облака, полные всяких зимних припасов. Над
Кавказом они столкнулись с теплыми черноморскими ветрами. Полился дождь.
Загрохотало, засвистело, заварилась такая каша, что лес и горы просто
стонали. Повалил снег, и дикая метель сплошной, жуткой непроглядностью
завесила горы. Небо и земля исчезли. Только белая муть. И так - целую
неделю.

К счастью, до вселенского шторма мы успели перебраться на кишинский
кордон. Уставшие, притихшие, сидели возле печки, благодарили свою судьбу и с
уважением смотрели на поленницу дров, заранее приготовленную Борисом
Артамоновичем.

"4"

В Кишинской долине снегу навалило аршина на полтора, а местами и
больше. Не пышного, не легкого, а уже переметенного ветрами, уплотненного
сыростью. Проваливаешься по пояс, а внизу мокреть, прилипчивый холод.

Ладно, есть дрова и кое-какие продукты. Можно отсидеться. А вот при
мысли об Алексее Власовиче делалось тревожно. Где он со своим племянником?
Успели дойти до кордона или буря застала их на дороге? Не узнать. От Киши на
Умпырь не пройти. От Псебая тем более. А ведь дома у меня тоже беспокоятся:
пропал...

Лес как вымер. Стоит нахохлившийся от лохмотьев снега на каждой пихте,
на дубах, не успевших сбросить бурый лист. Подлесок чуть не до земли
согнулся под тяжестью снега. Ловушки с пустотами внизу подстерегали
неосторожного на каждом шагу.

Всему зверю плохо. Под таким снегом никакой травы не найдешь. Выдувов
тоже нет, разве только в скальном районе, где шквал мотовал сильнее и мог
обнажить какие-то склоны. Но эта зона для туров и серн. Ни зубры, ни олени
наверх не пойдут. Их дом - лес и луга.

Стожков сена, заготовленных близ кордона, не видно. Турнепс и свеклу в
кучах на огороде вовсе не отыскать. Не догадались вешками обозначить места,
где оставили это добро.

Сидеть без дела мы все-таки не могли. Оголодавшему зверю надо помогать.

На чердаке у Василия Васильевича лежало пять пар коротких и широких лыж
специально для такой зимы. Мы приладили их к сапогам. Ничего. На
версту-другую сил хватит, хоть и проминается снежный целик очень глубоко.

Достали лопаты и побрели от стога к стогу, посбрасывали с них тяжелый
завал. Окопали, сделали видными до новой метели. Огород разыскали по кольям
ограды, палками нащупали кучи корнеплодов и раскрыли семь или восемь буртов.
Осмелев, пошли выше в горы, там тоже разгребли стожки. И впервые увидели
зубров, сперва не их самих, они в дневные часы лежали темными глыбами под
пихтами, а следы странствий - этакие окопы с желтоватыми краями. Крупный
зверь ходил по снегу и лбом, грудью, боками разваливал наметь чуть не до
земли. Сил отдавал много, пищи добывал мало. Если набредал на ожину,
вытягивал ее плеть за плетью, обрабатывая чуть не целую десятину. Добывал
как-то и старую траву - ветошь.

Погрызы на коре осин и грабов натолкнули нас на новую мысль. Пила и
топоры имелись. Вдоль ручьев, по долинкам мы свалили за несколько дней с
полсотни деревьев. Кора их едва ли не главное питание зубра зимой. Высоко он
не достанет, а сваленный ствол весь обгрызет.

Скоро увидели: зубры пользуются нашей поддержкой, не боятся следов и
запаха егерей. Олени и косули приходили к стожкам. Этим нежным животным снег
особенно досаждал.

Мы натоптали множество троп. Их заносило, мы снова ходили, уже верст за
шесть, а когда хорошо подморозило, топали по своим же следам и без
снегоходов. Вечерами у огня стали думать о дороге к Белой, на Хамышки. Надо
же дать весточку о себе. Главное, успеть пройти дорогу за день, чтобы ночь
не настигла под открытым небом. На лошадей надежда слабая. Если и дойдут до
Белой, все равно река на тот берег не пропустит, а по висячему мостику их не
провести.

Начали ходить в сторону Белой так: до полдня туда, до вечера - обратно.
Верст пять пробили, утоптали, изготовились тропить дальше. А ночью свалился
с высот ветер, пошла лютая поземка и нашу тропу сровняло, чуткая собака и та
не сыщет.

В таких трудах и заботах прошел месяц или около того.

Сидим как-то поздно вечером, чаюем, слушаем, как воет в трубе, и
думаем: опять заметет. Вдруг Задоров вскакивает.

- Голоса...

Слух у него отличный.

Схватил шапку, бушлат - и в дверь. Кожевников фонарь засветил, я
винтовку снял. Вышли, а Борис саженях в семидесяти уже разговор ведет. Видим
двоих. Мешки на горбах. Я подумал, что Шапошников, но ошибся. Прибыли
Алексей Власович и Саша Никотин.

- Не с Умпыря ли? - спросил Телеусова.

- Что ты, Михайлыч! Балканы стоят стеной, а уж снегу там! Мы чутьем,
что ли, угадали буран. Никотины как раз подошли, у нас отдыхали. Быстро
собрались, дождик захватил уже по другую сторону перевала, за версту или две
от караулки на Уруштене. Ну, мы ж на конях, пустили в рысь, кто кого обгонит
- снег нас или мы его. В полную метель на виду Псебая оказались, сразу к
вашим. Там, конечно, ох-ах, где хозяин? Я прикинул время, догадался, что ты
успел на Кишу, успокоил. А сам в Псебае застрял, ждал, пока пробивали дорогу
до Даховской переправы. Подождал, полуэскадрон казаков из Псебая ушел, вслед
за ими подался. От Даховской я ползком могу до дому доползти. А уж с Сашей
вдвоях как-нибудь... Брательник его пособил, так в Хамышки пробились,
Христофора уважили: он хочет до Умпыря добраться, зверю помочь.

- Расшевелил его, Власович? У него хандра затяжная...

- Если по правде, так он меня и подтолкнул, а не я его. Заявился в
Псебай сумной, как Иван Грозный, и прямо с порога так: "Долго у печки сидеть
намерен? Зубров помнишь? О товарищах своих не забыл?.." И все вот так-то. А
еще до этого твоя Данута урок дала. В самую, значит, метель захожу, а она во
дворе Куницу готовит, сама в брюках, валенках, старые возле нее вьются,
молят, а она никого не слушает. В сенцах, замечаю, два вьюка готовые. В
общем, в дорогу. Глянула исподлобья и говорит через плечо: "В одиночку
пробьюсь..." Мы с твоими родителями до ночи отговаривали ее. Расстроила
всех: ну кто ж в такую страсть по горам ходит! Уговорили. А потом Христофор
явился, да я и сам... Как видишь, благополучно. Вы тут никого из своих не
съели по причине голодухи? - И засмеялся, довольный.

Алексей Власович привез муки, соли, даже сахару добыл. Задоров и
Кожевников здесь останутся, разживутся мясом на месте, медвежьи берлоги
знают. А я могу ехать проведать своих. Что дальше - видно будет.

Благополучно добрались мы с Телеусовым до Хамышков. Я взял у него коня
и с Сашей Никотиным отправился к станице Даховской. Как сейчас помню, было
это 3 декабря.

Станица выглядела неспокойно. По горбатым улицам скакали казаки, кучно
толпились у дома урядника, громко спорили. Возле каждого крыльца
перешептывались женщины. Что-то произошло.

Саша повел меня к знакомым. Они все знали.

- Эт-та опять Деникин! - с нескрываемой злостью крикнул хозяин. - Ишь
что творит! На казацкую раду меч поднял! Вот рада и кликнула нас, чтобы
поддержали. Завтрева едем в Майкоп, а оттелева в Екатеринодар. Пущай
попробует тронуть! Всеми станицами навалимся. Мало его красные били,
теперича и нашей шашки отведает.

Постепенно события получили ясность. Еще одна война.

У Деникина уже случались неприятности с радой. Он не хотел считаться с
тягой верхушки казачества к самостоятельности, повел себя как диктатор.
Издавал приказы, подчинял себе казачьи части. Пока дела в Добровольческой