Чтение 31–й страницы книги ~Штурмовики над Днепром~

начала немножко подниматься, посветлело. Меня срочно вызвали на КП.
Майор Красюков стоял у стола с большой картой, что-то прикидывал на ней
и заметно нервничал.
- Василий Василич, смотри сюда, - начальник штаба ткнул карандашом в
извилистую линию Днепра.
- Приказано разведать переправы противника от Большой Лепетихи вверх до
Никополя. Не исключено, что некоторые спрятаны под водой, сразу их не
разглядишь. Тем более в такую погоду. Вместе со мной должен лететь лейтенант
Кошман. Для прикрытия выделено четыре истребителя, встреча с ними над их
аэродромом.
- Андрей Яковлевич, зачем в такую погоду истребители? - спрашиваю у
начштаба. - Во-первых, они связывают нас маршрутом. Во-вторых, придется ради
них подниматься повыше.
- Нам не совсем известна обстановка. Очевидно, там, - майор Красюков
ткнул пальцем в потолок, - знают лучше. Прикрытия зря не дают.
Возможно, и так. На войне часто бывает, что по солдатскому календарю
праздник, а по командирскому - рабочий день. Или наоборот. Все зависит от
угла зрения и перспективы. Вместе с Кошманом выбираем маршрут. Юра -
способный летчик, уже побывал в сложных переделках: недавно был подбит и
ранен. Невысокого роста, подвижный, как шарик ртути, Кошман нетерпеливо
спрашивает:
- Товарищ командир, может, отказаться от истребителей? Они нас
связывают.
Было время, когда мы очень нуждались в прикрытии. И сейчас в ясную
погоду вместе с истребителями безопаснее - они, как щит над головой. Дружба
истребителей и штурмовиков ковалась в совместных воздушных боях. Мы
научились надежно защищать друг друга. И наши совместные вылеты диктовались
интересами задачи. Сейчас же это только осложняло полет.
- Может, на бреющем махнем? - подает голос Иван Сычев.
Он хорошо разбирается в тактике и, как воздушный стрелок, часто дает
дельные советы. Я всегда предпочитал этот вид полета. Правда, из-за
сложности ориентировки не все летчики любят малые высоты. Меня штурманская
сторона вопроса не волновала. Мешало другое.
- Истребители ведь не пойдут на бреющем, - отвечаю стрелку.
Потом меня долго преследовало и мучило сознание того, что не внял
полупросьбе-полусовету Сычева. Две пары "яков" дружно пристроились к нам на
полпути к Днепру. Снижаться до бреющего поздно - до линии фронта четыре
минуты полета. Ближе к фронту облачность стала выше. У меня возникло
решение: у самого переднего края войти в облака и выскочить из них над
Днепром у Большой Лепетихи. Затем с правым разворотом вверх по реке уйти на
Никополь. Даю сигнал Кошману подойти ближе, вместе ныряем в облака. Уверен -
Юра сумеет удержаться в строю даже при слабой видимости ведущего. По расчету
времени чувствую - пора выходить из облаков. Слегка отжимаю от себя ручку
управления и выскакиваю над водной гладью у самой переправы. Скрытая водой,
она тянется узкой ленточкой от берега к берегу, на ней - ни машин, ни людей.
Под днепровской, чуть бурлящей волной хорошо заметно очертание затопленных
на несколько сантиметров деревянных понтонов. Чтобы зафиксировать все это в
памяти, достаточно одного мгновения, одного взгляда. Теперь надо уходить так
же быстро, как и появились.
Но уйти благополучно не удалось. Сычев нажал кнопку переговорного
устройства и произнес только одно слово "Товарищ...", как позади раздался
оглушительный взрыв. Самолет уже успел нырнуть в облака, кабину окутала
мокрая пелена, и в ней сразу почувствовалось, как падает скорость. Словно
попал в густую, сдерживающую полет. массу. Понимаю - причиной этому не
облака. В левой плоскости зияет огромная дыра. Сычев не отзывается, на
стекле между нашими кабинами темно-красные потеки крови.
- Ваня, ты ранен? Слышишь меня? - кричу в переговорное устройство.
Воздушный стрелок не отвечает. Справа вынырнул вслед за мной из облаков
Кошман, знаками показывает: посмотри, мол, назад. Голоса Кошмана не слышно -
видимо, у кого-то из нас перебита связь. Смотрю назад - ничего не вижу.
Догадываюсь - что-то неладно с Сычевым. Скорость заметно падает, хотя мотор
работает на полную мощность. Ясно - полет продолжать нельзя. Главная
переправа разведана, и можно считать, что вылет не был напрасным. Иду на
свою территорию, постепенно снижаясь. Больше никто не стреляет. Значит
попадание зенитного снаряда с первого залпа, самого опасного для летчика:
ведь он пока не видит трассы огня. О нем-то и хотел меня предупредить
воздушный стрелок. Но не успел. Лихорадочно работает мысль: тянуть домой или
сесть на ближайшем аэродроме в Нижних Серогозах? Если Сычев ранен, ему нужна
немедленная помощь. В кабине чувствуется запах гари. Самолет Кошмана
выскочил вперед, летчик машет руками: садись! садись! Оглядываюсь назад -
нет ни пламени, ни дымного шлейфа. Но в кабину из-за спины летят искры.
Между мной и Сычевым верхний бензобак. Если он пробит, может быть пожар или
даже взрыв. Под крылом уже Нижние Серогозы, высота - до полсотни метров,
рядом бежит дорога, но аэродрома не видно. Тем временем искры сзади сыпятся,
как от электросварки. Сажусь без шасси рядом с дорогой, в поле. Выключаю
мотор, несколько метров самолет по инерции ползет по скользкому мерзлому
грунту. Спешу открыть фонарь кабины, а он - ни с места! Молнией обожгло -
заклинило, сгорю заживо! Настоящая ловушка! Увидев бегущих к самолету
солдат, обрадовался: спасут.
Выбрался из кабины через узкую форточку. Вылезть отсюда даже в летней
одежде нелегко. А я в меховом комбинезоне и с парашютом. Подумалось:
припечет - и в игольное ушко пролезешь. В полку это был первый случай, когда
пришлось вот таким способом оставлять кабину горящего "ила".
Показал Кошману: "Иди домой!" - а сам сразу же к кабине Сычева. В ней
лежало безжизненное тело воздушного стрелка. В его кабине взорвался снаряд.
Попади он на полметра впереди, мы бы погибли оба - ведь там бензобак. Попади
на полметра позади, пострадал бы только самолет. Вот и выходит, что эти
полметра, как для солдата в бою сантиметры, когда пуля свистит прямо у
виска. У Сычева загорелся шелк парашюта, искры от этого пламени и забросило
воздушным завихрением ко мне в кабину. Эх, знать бы, что Ване Сычеву уже
ничем не помочь, тянул бы до своего аэродрома, там бы его и похоронили.
Взрывной волной сорвало дюралевую обшивку над бензобаком и завернуло
против потока воздуха на мою кабину. Разворочен правый борт фюзеляжа у
кабины стрелка. С трудом потушили парашют. Оказалось, он горит, как ватный
фитиль: вроде бы и хорошо затушили, а ветерок дохнул - и снова курится. Тело
Сычева завернули в шелк и захоронили в поле рядом с самолетом. Через
несколько дней на место вынужденной посадки самолета прибыли механик Щедрое
и моторист Багдасарян. С помощью местных властей и жителей они
перезахоронили останки славного воздушного стрелка со всеми воинскими
почестями на площади в Нижних Серогозах.
В последующих боях я бился с врагом и за себя и за своего боевого
друга. Воздушные стрелки полка тоже с удвоенной силой били врага за гибель
комсомольца Ивана Михайловича Сычева. Его имя навсегда вписано в боевую
историю части. Для многих летчиков полка памятны днепровские переправы.
Незадолго перед моим полетом на Большую Лепетиху примерно такая же история,
как у меня, произошла у Алексея Будяка и его воздушного стрелка Виктора
Щербакова. Осколок зенитного снаряда пробил масляный бак, пришлось срочно
садиться. Хорошо, что летчик смог дотянуть до своей территории. Но вся
местность вокруг была изрыта окопами и траншеями, ни одной удобной площадки.
В довершение всего самолет при посадке попал.... в противотанковый ров. От
сильного удара образовалась трещина, фюзеляж по кабину стрелка и шасси
отлетели в сторону, бензобак деформировался и лопнул. От машины осталась
одна кабина летчика, стрелок оказался выброшенным на землю. Очнувшись от
удара, Щербаков поспешил на помощь летчику, кабину которого заклинило. А
самолет уже горел. Экипаж еле спасся. Будяк и Щербаков добрались в полк, оба
контуженные, с повреждениями на теле. Об этом экипаже и его трагической
судьбе рассказ еще впереди. Через день после вылета на разведку переправы у
Большей Лепетихи я снова ушел на задание в паре с Юрием Кошманом. Предстояло
разведать, чем занимается противник на никопольском плацдарме. День выдался
на удивление ясный и солнечный. Перед нами предстала такая картина:
гитлеровцы вылезли из укрытия и двинулись к Днепру. У переправ скопилось
множество машин и боевой техники. В то же время населенные пункты на пути
нашего маршрута опустели. Я медлил с передачей по радио сообщения о бегстве
фашистов с плацдарма, потому что никак не мог понять, почему противник
решился на такое в совершеннейшую распутицу.
- Смотрите, как бегут! - раздался в наушниках ликующий голос Юры.
- Похоже, - подтвердил я.
Набрав высоту, связался по радио с командным пунктом и сообщил
разведданные. Возвращаясь на аэродром, еще с воздуха мы увидели, что там
царит необычайное оживление. Весть об отступлении противника, решившего
отвести свои войска на правый берег Днепра, всех взволновала. Прямо на
старт, где наши самолеты заправляли горючим и боеприпасами, на По-2 прилетел
командир дивизии полковник Чумаченко.
- Ну-ка повтори, Пальмов, что видел?
Я снова повторил свой доклад. Выслушав его, Чумаченко быстро уехал на
полковой КП. А мы опять ушли в воздух. Теперь нельзя терять ни минуты! Надо
бить и бить гитлеровцев, чтобы как можно меньше их переправилось на
Правобережье.
В тот день мы с Кошманом сделали три вылета, по нескольку раз вылетали
и другие экипажи. Боеприпасы были израсходованы до последнего патрона и
снаряда. Только к вечеру аэродром стал затихать. Авиаторы были довольны этим
напряженным днем. За ужином подполковник Смыков передал всему личному
составу благодарность командующего 8-й воздушной армией генерала Т. Т.
Хрюкина и сообщил причину поспешного отхода противника с плацдарма.
Оказалось, что 3-й Украинский фронт, наступая севернее Никополя, создал
реальную угрозу отрезать, его вместе с левобережным выступом. Захватчики,
как говорится, собравшись по шерсть, сами возвращались стрижеными: расчет
вражеского командования на удар в сторону Крыма провалился.
- Назавтра - готовность с рассветом, - заключил командир полка. - Из-за
распутицы все аэродромы воздушной армии бездействуют. У нас лучшее