заседаниях и декретов. Юрий Андреевич бегло просматривал
заглавия. "О порядке реквизиции и обложении имущих классов. О
рабочем контроле. О фабрично-заводских комитетах". Это были
распоряжения новой, вошедшей в город власти в отмену
застигнутых тут предшествующих порядков. Она напоминала о
неукоснительности своих устоев, может быть, забытых жителями
при временном правлении белых. Но у Юрия Андреевича
закружилась голова от нескончаемости этих однообразных
повторов. Каких лет были эти заголовки? Времен первого
переворота, или последующих периодов, после нескольких
белогвардейских восстаний в промежутке? Что это за надписи?
Прошлогодние? Позапрошлогодние? Один раз в жизни он восхищался
безоговорочностью этого языка и прямотою этой мысли. Неужели
за это неосторожное восхищение он должен расплачиваться тем,
чтобы в жизни больше уже никогда ничего не видеть, кроме этих
на протяжении долгих лет не меняющихся шалых выкриков и
требований, чем дальше, тем более нежизненных, неудобопонятных
и неисполнимых? Неужели минутою слишком широкой отзывчивости
он навеки закабалил себя?
местных организаций. Факты злоупотребления очевидны,
спекуляция чудовищна, но что сделало бюро местных профоргов,
что сделали городские и краевые фабзавкомы? Пока мы не
произведем массовых обысков в пакгаузах Юрятина-товарного, на
участке Юрятин-Развилье и Развилье-Рыбалка, пока не применим
суровых мер террора вплоть до расстрела на месте к
спекулянтам, не будет спасения от голода".
речь, когда его давно нет в природе? Какие имущие классы,
какие спекулянты, когда они давно уничтожены смыслом
предшествующих декретов? Какие крестьяне, какие деревни, когда
их больше не су шествует? Какое забвение своих собственных
предначертаний и мероприятий, давно не оставивших в жизни
камня на камне! Кем надо быть, чтобы с таким неостывающим
горячешным жаром бредить из года в год на несуществующие,
давно прекратившиеся темы, и ничего не знать, ничего кругом не
видеть!"
тротуар без памяти. Когда он пришел в сознание и ему помогли
встать, ему предложили отвести его, куда он укажет. Он
поблагодарил и отказался от помощи, объяснив, что ему только
через дорогу, напротив.
4
квартиру. На площадке лестницы было еще совсем светло, ничуть
не темнее, чем в первый его подъем. Он с признательной
радостью отметил, что солнце не торопит его.
Пустующее в отсутствие людей помещение встретило его лязгом и
дребезжанием опрокидываемых и падающих жестянок. Всем телом
шлепались на пол и врассыпную разбегались крысы. Доктору стало
не по себе от чувства беспомощности перед этой мерзостью,
которой тут наверное расплодилась тьма тьмущая.
сюда, он первым делом решил оградиться от этой напасти и,
укрывшись в какой-нибудь легко отделимой и хорошо
затворяющейся комнате, заделать битым стеклом и обрезками
железа все крысиные ходы.
квартиры. Миновав темную проходную комнату, он очутился в
светлой, двумя окнами выходившей на улицу. Прямо против окон
на другой стороне темнел дом с фигурами. Низ стены его был
покрыт расклеенными газетами. Стоя спиною к окнам, газеты
читали прохожие.
невыстоявшийся вечерний свет ранней весны. Общность света
внутри и снаружи была так велика, точно комната не отделялась
от улицы. Только в одном была небольшая разница. В Лариной
спальне, где стоял Юрий Андреевич, было холоднее, чем снаружи
на Купеческой.
последнем переходе и час или два тому назад шел по нему,
безмерно увеличившаяся его слабость казалась ему признаком
грозящего близкого заболевания и пугала его.
беспричинно радовала его. Столб выхоложенного воздуха, один и
тот же, что на дворе, что в жилище, роднил его с вечерними
уличными прохожими, с настроениями в городе, с жизнью на
свете. Страхи его рассеялись. Он уже не думал, что заболеет.
Вечерняя прозрачность весеннего, всюду проникающего света
казалась ему залогом далеких и щедрых надежд. Ему верилось,
что все к лучшему, и он всего добьется в жизни, всех разыщет и
примирит, все додумает и выразит. И радости свидания с Ларою
он ждал как ближайшего доказательства.
предшествующий упадок сил. Это оживление было более верным
симптомом начинающейся болезни, чем недавняя слабость. Юрию
Андреевичу не сиделось. Его снова тянуло на улицу, и вот по
какому поводу.
снять бороду. В этих видах он уже проходя через город
заглядывал в витрины бывших парикмахерских. Часть помещений
пустовала или была занята под другие надобности. Другие,
отвечавшие прежнему назначению, были под замком. Постричься и
побриться было негде. Своей бритвы у Юрия Андреевича не было.
Ножницы, если бы таковые нашлись у Лары, могли бы вывести его
из затруднения. Но в беспокойной торопливости, с какой он
перерыл все у нее на туалетном столике, ножниц он не
обнаружил.
швейная мастерская. Он подумал, что если заведение не
прекратило своего существования и там до сих пор работают, и
если он поспеет к ним до часа их закрытия, ножницы можно будет
попросить у какой-нибудь из мастериц. И он еще раз вышел на
улицу.
5
месте, в ней работали. Мастерская занимала торговое помещение
на уровне тротуара с витринным окном во всю ширину и выходом
на улицу. В окно было видно внутрь до противоположной стены.
Мастерицы работали на виду у идущих по улице.
работницам, на работу, наверное, пристроились
швеи-любительницы, стареющие дамы из юрятинского общества, для
получения рабочих книжек, о которых говорилось в декрете на
стене дома с фигурами.
действительных портних. В мастерской шили одно военное, ватные
штаны, стеганки и куртки, а также сметывали, как Юрий
Андреевич это уже видел в партизанском лагере, сборные
шутовского вида тулупы из разномастных собачьих шкур.
Неловкими пальцами подсовывая подогнутые для подрубания полы
под пробивные иглы швейных машин, швеи-любительницы еле
справлялись с непривычною, наполовину скорняжною работой.
его впустили. Такими же знаками ему ответили, что от частных
людей заказов не берут. Юрий Андреевич не отступал и, повторяя
те же движения, настаивал, чтобы его впустили внутрь и
выслушали. Отнекивающимися движениями ему дали понять, что у
них спешное дело, чтобы он отстал, не мешал и шел дальше. Одна
из мастериц изобразила на лице недоумение и в знак досады
выставила ладошку лодочкой вперед, глазами спрашивала, что
ему, собственно, нужно. Двумя пальцами, указательным и
средним, он изобразил чикающее движение ножниц. Его движения
не поняли. Решили, что это какая-то непристойность, что он
передразнивает их и с ними заигрывает. Оборванным видом и
странным поведением он производил впечатление больного или
сумасшедшего. В мастерской хихикали, пересмеивались и махали
на него руками, гоня его прочь от окна. Наконец он догадался
поискать пути через двор дома, нашел его и, отыскав дверь в
мастерскую, постучался в нее с черного хода.
6