дочку докторшей. Маркел ворчал, что Юрий Андреевич не венчан с
Мариною и что они не расписываются. -- Да что ты, очумел? --
возражала ему жена. -- Это что же при живой Антонине
получится? Двоебрачие? -- Сама ты дура, -- отвечал Маркел. --
Что на Тоньку смотреть. Тоньки ровно как бы нету. За нее
никакой закон не заступится.
было романом в двадцати ведрах, как бывают романы в двадцати
главах или двадцати письмах.
образовавшиеся причуды, капризы опустившегося и сознающего
свое падение человека, грязь и беспорядок, которые он заводил.
Она терпела его брюзжание, резкости, раздражительность.
впадали в добровольную, им самим созданную нищету, Марина,
чтобы не оставлять его в эти промежутки одного, бросала
службу, на которой ее так ценили, и куда снова охотно
принимали после этих вынужденных перерывов. Подчиняясь
фантазии Юрия Андреевича, она отправлялась с ним по дворам на
заработки. Оба сдельно пилили дрова проживающим в разных
этажах квартирантам. Некоторые, в особенности разбогатевшие в
начале нэпа спекулянты и стоявшие близко к правительству люди
науки и искусства, стали обстраиваться и обзаводиться
обстановкой. Однажды Марина с Юрием Андреевичем, осторожно
ступая по коврам валенками, чтобы не натащить с улицы опилок,
нанашивала запас дров в кабинет квартирохозяину, оскорбительно
погруженному в какое-то чтение и не удостаивавшему пильщика и
пильщицу даже взглядом. С ними договаривалась, распоряжалась и
расплачивалась хозяйка.
доктор. -- "Что размечает он карандашом так яростно?" --
Обходя с дровами письменный стол, он заглянул вниз из-за плеча
читающего. На столе лежали книжечки Юрия Андреевича в Васином
раннем Вхутемасовском издании.
7
комнату рядом, на Малой Бронной. У Марины и доктора было две
девочки, Капка и Клашка. Капитолине, Капельке, шел седьмой
годок, недавно родившейся Клавдии было шесть месяцев.
жаркое. Знакомые без шляп и пиджаков перебегали через две-три
улицы друг к другу в гости.
когда-то мастерская модного портного, с двумя отделениями,
нижним и верхним. Оба яруса охватывала с улицы одна цельная
зеркальная витрина. По стеклу витрины золотой прописью были
изображены фамилия портного и род его занятий. Внутри за
витриною шла винтовая лестница из нижнего в верхнее отделение.
междуярусные антресоли, со странным для жилой комнаты окном.
Оно было в метр вышиной и приходилось на уровне пола. Окно
покрывали остатки золотых букв. В пробелы между ними виднелись
до колен ноги находящихся в комнате. В комнате жил Гордон. У
него сидели Живаго, Дудоров и Марина с детьми. В отличие от
взрослых, дети целиком во весь рост умещались в раме окна.
Скоро Марина с девочками ушла. Трое мужчин остались одни.
неторопливых бесед, какие заводятся между школьными
товарищами, годам дружбы которых потерян счет. Как они
обыкновенно ведутся?
удовлетворяющий. Такой человек говорит и думает естественно и
связно. В этом положении был только Юрий Андреевич.
даром речи. В восполнение бедного словаря они, разговаривая,
расхаживали по комнате, затягивались папиросою, размахивали
руками, по несколько раз повторяли одно и то же ("Это, брат,
нечестно; вот именно, нечестно; да, да, нечестно").
совсем не означает горячности и широты характера, но,
наоборот, выражает несовершенство, пробел.
кругу. Они проводили жизнь среди хороших книг, хороших
мыслителей, хороших композиторов, хорошей, всегда, вчера и
сегодня хорошей, и только хорошей музыки, и они не знали, что
бедствие среднего вкуса хуже бедствия безвкусицы.
осыпали Живаго, внушались им не чувством преданности другу и
желанием повлиять на него, а только неумением свободно думать
и управлять по своей воле разговором. Разогнавшаяся телега
беседы несла их куда они совсем не желали. Они не могли
повернуть ее и в конце концов должны были налететь на
что-нибудь и обо что-нибудь удариться. И они со всего разгону
расшибались проповедями и наставлениями об Юрия Андреевича.
участия, механизм их рассуждений. Однако не мог же он сказать
им: "Дорогие друзья, о как безнадежно ординарны вы и круг,
который вы представляете, и блеск и искусство ваших любимых
имен и авторитетов. Единственно живое и яркое в вас, это то,
что вы жили в одно время со мной и меня знали". Но что было
бы, если бы друзьям можно было делать подобные признания! И
чтобы не огорчать их, Юрий Андреевич покорно их выслушивал.
вернулся. Его восстановили в правах, в которых он временно был
поражен. Он получил разрешение возобновить свои чтения и
занятия в университете.
в ссылке. Он говорил с ними искренне и нелицемерно. Замечания
его не были вызваны трусостью или посторонними соображениями.
и по выходе из нее, и в особенности собеседования с глазу на
глаз со следователем проветрили ему мозги, и политически его
перевоспитали, что у него открылись на многое глаза, что как
человек он вырос.
избитостью. Он сочувственно кивал головой Иннокентию и с ним
соглашался. Как раз стереотипность того, что говорил и
чувствовал Дудоров, особенно трогала Гордона. Подражательность
прописных чувств он принимал за их общечеловечность.
именно закономерность, прозрачность их ханжества взрывала Юрия
Андреевича. Несвободный человек всегда идеализирует свою
неволю. Так было в средние века, на этом всегда играли
иезуиты. Юрий Андреевич не выносил политического мистицизма
советской интеллигенции, того, что было ее высшим достижением
или, как тогда бы сказали, -- духовным потолком эпохи. Юрий
Андреевич скрывал от друзей и это впечатление, чтобы не
ссориться.
Вонифатии Орлецове, товарище Иннокентия по камере, священнике
тихоновце. У арестованного была шестилетняя дочка Христина.
Арест и дальнейшая судьба любимого отца были для нее ударом.
Слова "служитель культа", "лишенец" и тому подобные казались
ей пятном бесчестия. Это пятно она, может быть, поклялась
смыть когда-нибудь с доброго родительского имени в своем
горячем детском сердце. Так далеко и рано поставленная себе
цель, пламеневшая в ней неугасимым решением, делала ее уже и
сейчас по-детски увлеченной последовательницей всего, что ей
казалось наиболее неопровержимым в коммунизме.
меня, Миша. В комнате душно, на улице жарко. Мне не хватает
воздуха.
накурили. Мы вечно забываем, что не надо курить в твоем
присутствии. Чем я виноват, что тут такое глупое устройство.
Найди мне другую комнату.
Благодарю вас за заботу обо мне, дорогие товарищи. Это ведь не
блажь с моей стороны. Это болезнь, склероз сердечных сосудов.
Стенки сердечной мышцы изнашиваются, истончаются и в один
прекрасный день могут прорваться, лопнуть. А ведь мне нет
сорока еще. Я не пропойца, не прожигатель жизни.
сердечных кровоизлияний. Они не все смертельны. В некоторых
случаях люди выживают. Это болезнь новейшего времени. Я думаю,
ее причины нравственного порядка. От огромного большинства из
Каменистый Артем
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Перумов Ник
Майер Стефани
Шилова Юлия