прошептал Галиуллин, считая прапорщика и солдат погибшими.
пригибаясь к земле, все поспешили убраться с него подальше.
примирились с мыслью, что он убит и больше не вернется,
Галиуллину, хорошо знавшему Антипова, поручили взять на
хранение его имущество для передачи в будущем его жене,
фотографические карточки которой во множестве попадались среди
вещей Антипова.
Галиуллин, сын дворника Гимазетдина с тиверзинского двора и в
далеком прошлом -- слесарский ученик, которого избивал мастер
Худолеев, своим возвышением обязан был своему былому
истязателю.
воли попал на теплое и укромное место в один из тыловых
захолустных гарнизонов. Там он распоряжался командой
полуинвалидов, с которыми такие же дряхлые
инструктора-ветераны по утрам проходили забытый ими строй.
Кроме того, Галиуллин проверял, правильно ли они расставляют
караулы у интендантских складов. Это было беззаботное житье --
больше ничего от него не требовалось. Как вдруг вместе с
пополнением, состоявшим из ополченцев старых сроков и
поступившим из Москвы в его распоряжение, прибыл слишком
хорошо ему известный Петр Худолеев.
Галиуллин.
фронт и откозырял.
оплошности прапорщик наорал на нижнего чина, а когда ему
показалось, что солдат смотрит не прямо во все глаза на него,
а как-то неопределенно в сторону, хряснул его по зубам и
отправил на двое суток на хлеб и воду на гауптвахту.
старое. А сводить счеты таким способом в условиях палочной
субординации было игрой слишком беспроигрышной и
неблагородной. Что было делать? Оставаться обоим в одном месте
было дальше невозможно. Но под каким предлогом и куда мог
офицер переместить солдата из назначенной ему части, кроме
отдачи его в дисциплинарную? С другой стороны, какие основания
мог придумать Галиуллин для просьбы о собственном переводе?
Оправдываясь скукой и бесполезностью гарнизонной службы,
Галиуллин отпросился на фронт. Это зарекомендовало его с
хорошей стороны, а когда в ближайшем деле он показал другие
свои качества, выяснилось, что это отличный офицер, и он
быстро был произведен из прапорщиков в подпоручики.
пятом году, когда Паша Антипов полгода прожил у Тиверзиных,
Юсупка ходил к нему в гости и играл с ним по праздникам. Тогда
же он раз или два видел у них Л ару. С тех пор он ничего о них
не слыхал. Когда в их полк попал Павел Павлович из Юрятина,
Галиуллин поражен был происшедшею со старым приятелем
переменой. Из застенчивого, похожего на девушку и смешливого
чистюли-шалуна вышел нервный, все на свете знающий,
презрительный ипохондрик. Он был умен, очень храбр, молчалив и
насмешлив. Временами, глядя на него, Галиуллин готов был
поклясться, что видит в тяжелом взгляде Антипова, как в
глубине окна, кого-то второго, прочно засевшую в нем мысль,
или тоску по дочери, или лицо его жены. Антипов казался
заколдованным, как в сказке. И вот его не стало, и на руках
Галиуллина остались бумаги и фотографии Антипова и тайна его
превращения.
запросы. Он собрался ответить ей. Но было горячее время.
Ответить по-настоящему он был не в силах. А ему хотелось
подготовить ее к ожидавшему ее удару. Так он все откладывал
большое обстоятельное письмо к ней, пока не узнал, будто она
сама где-то на фронте, сестрою. И было неизвестно, куда
адресовать ей теперь письмо.
10
доктора Живаго, когда тот приходил днем домой обедать в
галицийскую избу, в которой они стояли.
ни назад. Кругом страшная путаница. Никто ничего не понимает.
На юге мы обошли или прорвали немцев в нескольких местах,
причем, говорят, несколько наших распыленных единиц попали при
этом в мешок, а на севере немцы перешли Свенту, считавшуюся в
этом месте непроходимой. Это кавалерия, численностью до
корпуса. Они портят железные дороги, уничтожают склады и,
по-моему, окружают нас. Видишь, какая картина. А ты говоришь
-- лошади. Ну, живее, Карпенко, накрывай и поворачивайся. Что
у нас сегодня? А, телячьи ножки. Великолепно.
отделами была разбросана по деревне, которая чудом уцелела.
Дома ее, поблескивавшие на западный манер узкими
многостворчатыми окнами во всю стену, были до последнего
сохранны.
осени. Днем врачи и офицеры растворяли окна, били мух, черными
роями ползавших по подоконникам и белой оклейке низких
потолков, и, расстегнув кителя и гимнастерки, обливались
потом, обжигаясь горячими щами или чаем, а ночью садились на
корточки перед открытыми печными заслонками, раздували
потухающие угли под неразгорающимися сырыми дровами и со
слезящимися от дыма глазами ругали денщиков, не умеющих топить
по-человечески.
на лавках у двух противоположных стен. Между ними был
обеденный стол и длинное, узенькое, от стены к стене
тянувшееся окно. В комнате было жарко натоплено и накурено.
Они открыли в окне две крайних оконницы и вдыхали ночную
осеннюю свежесть, от которой потели стекла.
Как всегда, розовато пламенел горизонт в стороне фронта, и
когда в ровную, ни на минуту не прекращавшуюся воркотню
обстрела падали более низкие, отдельно отличимые и увесистые
удары, как бы сдвигавшие почву чуть-чуть в сторону, Живаго
прерывал разговор из уважения к звуку, выдерживал паузу и
говорил: -- Это Берта, немецкое шестнадцатидюймовое, в
шестьдесят пудов весом штучка, -- и потом возобновлял беседу,
забывая о чем был разговор.
Гордон. -- Я с первого дня заметил. Так слащаво-приятно и
противно. Как мышами.
конопляников. Конопля сама по себе издает томящий и назойливый
запах падали. Кроме того, в районе военных действий, когда в
коноплю заваливаются убитые, они долго остаются
необнаруженными и разлагаются. Трупный запах очень
распространен здесь, это естественно. Опять Берта. Ты слышишь?
Гордон знал мысли приятеля о войне и о духе времени. Юрий
Андреевич рассказал ему, с каким трудом он привыкал к кровавой
логике взаимоистребления, к виду раненых, в особенности к
ужасам некоторых современных ранений, к изуродованным
выживающим, превращенным нынешнею техникой боя в куски
обезображенного мяса.
и благодаря ему что-нибудь видел. Он, понятно, сознавал всю
безнравственность праздного разглядывания чужого мужества и
того, как другие нечеловеческим усилием воли побеждают страх
смерти и чем при этом жертвуют и как рискуют. Но бездеятельные
и беспоследственные вздохи по этому поводу казались ему ничуть
не более нравственными. Он считал, что нужно вести себя
сообразно положению, в которое ставит тебя жизнь, честно и
естественно.
себе при поездке в летучий отряд Красного Креста, который
работал к западу от них, на полевом перевязочном пункте почти
у самых позиций.
артиллерийским огнем. В поломанном и вытоптанном кустарнике
валялись вверх тормашками разбитые и покореженные орудийные
передки. К дереву была привязана верховая лошадь. С деревянной
постройки лесничества, видневшейся в глубине, была снесена
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Максимов Альберт
Маккарти Кормак
Флинт Эрик