половина крыши. Перевязочный пункт помещался в конторе
лесничества и в двух больших серых палатках, разбитых через
дорогу от лесничества, посреди леса.
совсем рядом, верстах в полутора или двух, а наши батареи вон
там, за этим лесом. Слышишь, что творится? Не изображай,
пожалуйста, героя -- не поверю. У тебя душа теперь в пятках, и
это естественно. Каждую минуту может измениться положение.
Сюда будут залетать снаряды.
лежали на животах и спинах запыленные и усталые молодые
солдаты в пропотевших на груди и лопатках гимнастерках --
остаток сильно поредевшего отделения. Их вывели из
продолжающегося четвертые сутки боя и отправляли в тыл на
короткий отдых. Солдаты лежали как каменные, у них не было сил
улыбаться и сквернословить, и никто не повернул головы, когда
в глубине леса на дороге загромыхало несколько быстро
приближающихся таратаек. Это на рысях, в безрессорных
тачанках, которые подскакивали кверху и доламывали несчастным
кости и выворачивали внутренности, подвозили раненых к
перевязочному пункту, где им подавали первую помощь, наспех
бинтовали и в некоторых, особо экстренных случаях оперировали
на. скорую руку. Всех их полчаса тому назад, когда огонь стих
на короткий промежуток, в ужасающем количестве вынесли с поля
перед окопами. Добрая половина их была без сознания.
санитары с носилками и стали разгружать тачанки. Из палатки,
придерживая ее полости снизу рукою, выглянула сестра
милосердия. Это была не ее смена. Она была свободна. В лесу за
палатками громко бранились двое. Свежий высокий лес гулко
разносил отголоски их спора, но слов не было слышно. Когда
привезли раненых, спорящие вышли на дорогу, направляясь к
конторе. Горячащийся офицерик кричал на врача летучего отряда,
стараясь добиться от него, куда переехал ранее стоявший тут в
лесу артиллерийский парк. Врач ничего не знал, это его не
касалось. Он просил офицера отстать и не кричать, потому что
привезли раненых и у него есть дело, а офицерик не унимался и
разносил Красный Крест и артиллерийское ведомство и всех на
свете. К врачу подошел Живаго. Они поздоровались и поднялись в
лесничество. Офицер с чуть-чуть татарским акцентом, продолжая
громко ругаться, отвязал лошадь от дерева, вскочил на нее и
ускакал по дороге в глубину леса. А сестра все смотрела и
смотрела.
легко раненным, которые шли без посторонней помощи между
носилками на перевязку, и, выбежав из палатки, бросилась к ним
на дорогу.
изуродованного. Дно разорвавшегося стакана, разворотившего ему
лицо, превратившего в кровавую кашу его язык и зубы, но не
убившего его, засело у него в раме челюстных костей, на месте
вырванной щеки. Тоненьким голоском, не похожим на
человеческий, изувеченный испускал короткие, обрывающиеся
стоны, которые каждый должен был понять как мольбу поскорее
прикончить его и прекратить его немыслимо затянувшиеся
мучения.
шедшие рядом легко раненные собираются голыми руками тащить из
его щеки эту страшную железную занозу.
инструментами. Если только придется. (Боже, Боже, прибери его,
не заставляй меня сомневаться в твоем существовании!)
вскрикнул, содрогнулся всем телом и испустил дух.
кричавший в лесу офицер -- его сын, подпоручик Галиуллин,
сестра была Лара, Гордон и Живаго -- свидетели, все они были
вместе, все были рядом, и одни не узнали друг друга, другие не
знали никогда, и одно осталось навсегда неустановленным,
другое стало ждать обнаружения до следующего случая, до новой
встречи.
11
составляли необъяснимо уцелевший островок среди моря
разрушений. Гордон и Живаго возвращались вечером домой.
Садилось солнце. В одной из деревень, мимо которой они
проезжали, молодой казак при дружном хохоте окружающих
подбрасывал кверху медный пятак, заставляя старого
седобородого еврея в длинном сюртуке ловить его. Старик
неизменно упускал монету. Пятак, пролетев мимо его жалко
растопыренных рук, падал в грязь. Старик нагибался за медяком,
казак шлепал его при этом по заду, стоявшие кругом держались
за бока и стонали от хохота, В этом и состояло все
развлечение. Пока что оно было безобидно, но никто не мог
поручиться, что оно не примет более серьезного оборота. Из-за
противоположной избы выбегала на дорогу, с криками протягивала
руки к старику и каждый раз вновь боязливо скрывалась его
старуха. В окно избы смотрели на дедушку и плакали две
девочки.
уморительным, повел лошадей шагом, чтобы дать время господам
позабавиться. Но Живаго, подозвав казака, выругал его и велел
прекратить глумление.
-- Мы ведь не знамши, только так, для смеха.
Андреевич. -- Ты едва ли представляешь себе, какую чашу
страданий испило в эту войну несчастное еврейское население.
Ее ведут как раз в черте его вынужденной оседлости. И за
изведанное, за перенесенные страдания, поборы и разорение ему
еще вдобавок платят погромами, издевательствами и обвинением в
том, что у этих людей недостаточно патриотизма. А откуда быть
ему, когда у врага они пользуются всеми правами, а у нас
подвергаются одним гонениям. Противоречива самая ненависть к
ним, ее основа. Раздражает как раз то, что должно было бы
трогать и располагать. Их бедность и скученность, их слабость
и неспособность отражать удары. Непонятно. Тут что-то роковое.
12
была ночь, и они разговаривали.
государя. Он хорошо рассказывал.
которой он был прикомандирован, стоял в Карпатах, в котловине,
вход в которую со стороны Венгерской долины запирала эта
войсковая часть.
описывал Гордону внешний вид местности, горы, поросшие
могучими елями и соснами, с белыми клоками зацепившихся за них
облаков и каменными отвесами серого шифера и графита, которые
проступали среди лесов, как голые проплешины, вытертые в
густой шкуре. Было сырое, серое, как этот шифер, темное
апрельское утро, отовсюду спертое высотами и оттого
неподвижное и душное. Парило. Пар стоял над котловиной, и все
курилось, все струями дыма тянулось вверх -- паровозный дым со
станции, серая испарина лугов, серые горы, темные леса, темные
облака.
что он посетит часть, расположенную тут, шефом которой он
состоял.
почетный караул для его встречи. Прошли час или два
томительного ожидания. Потом быстро один за другим прошли два
свитских поезда. Спустя немного подошел царский.
обошел выстроившихся гренадер. Каждым слогом своего тихого
приветствия он, как расплясавшуюся воду в качающихся ведрах,
поднимал взрывы и всплески громоподобно прокатывавшегося ура.
старого и опустившегося, чем на рублях и медалях. У него было
вялое, немного отекшее лицо. Он поминутно виновато косился на
Николая Николаевича, не зная, что от него требуется в данных
обстоятельствах, и Николай Николаевич, почтительно наклоняясь
Акунин Борис
Каменистый Артем
Курылев Олег
Березин Федор
Конан-Дойль Артур
Конюшевский Владислав