что вы хотите сказать. У меня самой бывало.
Война была искусственным перерывом жизни, точно существование
можно на время отсрочить (какая бессмыслица!). Революция
вырвалась против воли, как слишком долго задержанный вздох.
Каждый ожил, переродился, у всех превращения, перевороты.
Можно было бы сказать: с каждым случилось по две революции,
одна своя, личная, а другая общая. Мне кажется, социализм --
это море, в которое должны ручьями влиться все эти свои,
отдельные революции, море жизни, море самобытности. Море
жизни, сказал я, той жизни, которую можно видеть на картинах,
жизни гениализированной, жизни, творчески обогащенной. Но
теперь люди решили испытать ее не в книгах, а на себе, не в
отвлечении, а на практике.
доктора. Прервав на минуту глаженье, Лариса Федоровна
посмотрела на него серьезно и удивленно. Он смешался и забыл,
о чем он говорил. После короткой паузы он заговорил снова.
Очертя голову он понес Бог знает что. Он сказал:
хочется быть частью общего одушевления! И вот среди охватившей
всех радости я встречаю ваш загадочно невеселый взгляд,
блуждающий неве домо где, в тридевятом царстве, в тридесятом
государстве. Что бы я дал за то, чтобы его не было, чтобы на
вашем лице было написано, что вы довольны судьбой и вам ничего
ни от кого не надо. Чтобы какой-нибудь близкий вам человек,
ваш друг или муж (самое лучшее, если бы это был военный) взял
меня за руку и попросил не беспокоиться о вашей участи и не
утруждать вас своим вниманием. А я вырвал бы руку,
размахнулся, и... Ах, я забылся! Простите, пожалуйста.
непоправимой неловкости встал и отошел к окну. Он стал спиной
к комнате, подпер щеку ладонью, облокотясь о подоконник, и
устремил вглубь покрытого темнотою сада рассеянный, ищущий
умиротворения, невидящий взгляд.
другого окна, Лариса Федоровна остановилась в нескольких шагах
от доктора позади него, в середине комнаты.
сказала она. -- Какое роковое заблуждение! Перестаньте, Юрий
Андреевич, не надо. Ах, смотрите, что я из-за вас наделала! --
громко воскликнула она и подбежала к доске, где под забытым на
белье утюгом тонкой струйкой едкого дыма курилась прожженная
кофточка. -- Юрий Андреевич, -- продолжала она, с сердитым
стуком опуская утюг на конфорку. -- Юрий Андреевич, будьте
умницей, выйдите на минуту к мадемуазель, выпейте воды,
голубчик, и возвращайтесь сюда таким, каким я вас привыкла и
хотела бы видеть. Слышите, Юрий Андреевич? Я знаю, это в ваших
силах. Сделайте это, я прошу вас.
неделю Лариса Федоровна уехала.
9
Ночью перед его отъездом в Мелюзееве была страшная буря.
обрушивался на крыши, то под напором изменившегося ветра
двигался вдоль улицы, как бы отвоевывая шаг за шагом своими
хлещущими потоками.
переходя в одно ровное рокотание. При сверкании частых молний
показывалась убегающая вглубь улица с нагнувшимися и бегущими
в ту же сторону деревьями.
Она в испуге присела на кровати и прислушалась. Стук не
прекращался.
и отпереть, подумала она, и за всех должна отдуваться она
одна, несчастная старуха, только потому, что природа сделала
ее честной и наделила чувством долга?
госпиталь, это ведь их собственное, народное. На кого же они
его бросили? Например, куда, интересно знать, провалились
санитары? Все разбежались, ни начальства, ни сестер, ни
докторов. А в доме есть еще раненые, два безногих наверху в
хирургической, где прежде была гостиная, да полная кладовая
дизентериков внизу, рядом с прачешной. И чертовка Устинья ушла
куда-то в гости. Видит, дура, что гроза собирается, нет,
понесла нелегкая. Теперь хороший предлог ночевать у чужих.
отпирают, и ушли, махнули рукой. Тоже носит чорт в такую
погоду. А может быть, это Устинья? Нет, у той свой ключ. Боже
мой, как страшно, опять стучат!
взять. Он завтра уезжает, и мыслями уже в Москве или в дороге.
Но каков Галиуллин! Как может он дрыхнуть или спокойно лежать,
слыша такой стук, в расчете, что в конце концов подымется она,
слабая и беззащитная старуха, и пойдет отпирать неизвестно
кому в эту страшную ночь в этой страшной стране.
Нет, такая нелепость могла прийти ей в голову только
спросонья! Какой Галиуллин, когда его и след простыл? И не
сама ли она вместе с Живаго прятала и переодевала его в
штатское, а потом объясняла, какие дороги и деревни в округе,
чтобы он знал, куда ему бежать, когда случился этот страшный
самосуд на станции и убили комиссара Гинца, а за Галиуллиным
гнались из Бирючей до самого Мелюзеева, стреляя вдогонку, и
шарили по всему городу. Галиуллин!
осталось бы от города. Броневой дивизион проходил по
случайности через город. Заступились за жителей, обуздали
негодяев.
Дождь переставал временами, а вода с тихим плеском продолжала
стекать вниз по листве и желобам. Бесшумные отсветы молний
западали в комнату мадемуазель, озаряли ее и задерживались в
ней лишний миг, словно что-то разыскивая.
Кто-то нуждался в помощи и стучался в дом отчаянно и учащенно.
Снова поднялся ветер. Опять хлынул дождь.
испугалась своего голоса.
сунув их в туфли, она накинула халат и побежала будить Живаго,
чтобы не было так страшно одной. Но он тоже слышал стук и сам
спускался со свечою навстречу. У них были одинаковые
предположения.
отпереть одна, -- кричала она по-французски и по-русски
прибавила: -- Вы увийт, это Лар или поручик Гайуль.
это непременно кто-то свой, либо остановленный каким-то
препятствием Галиуллин, вернувшийся в убежище, где его
спрячут, либо возвращенная какими-то трудностями из
путешествия сестра Антипова.
повернул ключ в двери и отодвинул засов. Порыв ветра вырвал
дверь из его рук, задул свечу и обдал обоих с улицы холодными
брызгами дождя.
наперерыв во тьму мадемуазель и доктор, но им никто не
отвечал.
черного хода или, как им стало теперь казаться, в окно из
сада.
очистки совести сходите все-таки на черный, удостоверьтесь, а
я тут подожду, чтобы нам не разминуться, если это
действительно кто-нибудь, а не какая-нибудь другая причина.
под навес подъезда. Глаза его, привыкнув к темноте, различили
признаки занимающегося рассвета.
спасаясь от погони. Их клочья пролетали так низко, что почти
задевали за деревья, клонившиеся в ту же сторону, так что
похоже было, будто ими, как гнущимися вениками, подметают
небо. Дождь охлестывал деревянную стену дома, и она из серой
становилась черною.
Прозоров Александр
Беляев Александр
Андреев Николай
Суворов Виктор
Лукьяненко Сергей
Круз Андрей