ни малейшего представления. Из трех человек, живших в
Варыкине, двух, мамы и бабушки, нет в живых, а третий, дедушка
Крюгер, если он только и жив, в заложниках и за решеткой.
заводом, для видимости продал какому-то подставному лицу или
банку или на кого-то условно переписал. Что мы знаем об этой
сделке? Чьи это теперь земли, не в смысле собственности,
пропади она пропадом, а кто за них отвечает? За каким они
ведомством? Рубят ли лес? Работают ли заводы? Наконец, какая
там власть, и какая будет, пока мы туда доберемся?
любите повторять. Но кто вам сказал, что этот старый
управляющий жив и по-прежнему в Варыкине? Да и что мы знаем о
нем, кроме того, что дедушка с трудом выговаривал эту фамилию,
отчего мы ее и запомнили?
Надо выяснить, как это теперь делают. Нечего откладывать.
2
Ярославский вокзал.
через залы, на каменных полах которых лежали люди в серых
шинелях, ворочались с боку на бок, кашляли и сплевывали, а
когда заговаривали друг с другом, то каждый раз
несоответственно громко, не рассчитавши силы, с какой
отдавались голоса под гулкими сводами.
виду переполнения больниц, их выписывали на другой день после
кризиса. Как врач, Юрий Андреевич сам сталкивался с такой
необходимостью, но он не знал, что этих несчастных так много и
что приютом им служат вокзалы.
фартуке. Надо каждый день наведываться. Поезда теперь
редкость, дело случая. И само собой разумеется... (носильщик
потер большой палец о два соседних)... Мучицы там или
чего-нибудь. Не подмажешь -- не поедешь. Ну, а это самое...
(он щелкнул себя по горлу)... совсем святое дело.
3
несколько разовых консультаций в Высший Совет Народного
Хозяйства, а Юрия Андреевича -- к тяжело заболевшему члену
правительства. Обоим выдали вознаграждение в наилучшей по тому
времени форме -- ордерами в первый учрежденный тогда закрытый
распределитель.
монастыря. Доктор с тестем пересекли два проходных двора,
церковный и казарменный и прямо с земли, без порога, вошли под
каменные своды глубокого, постепенно понижавшегося подвала.
Расширяющийся конец его был перегорожен длинной поперечной
стойкой, у которой, изредка отлучаясь в кладовую за товаром,
развешивал и отпускал продовольствие спокойный неторопливый
кладовщик, по мере выдачи вычеркивая широким взмахом карандаша
выданное из списка.
беглым взглядом окинув их накладные. У обоих глаза вылезли на
лоб, когда в подставленные чехлы от дамских подушечек,
называемых думками, и более крупные наволочки им стали сыпать
муку, крупу, макароны и сахар, насовали сала, мыла и спичек и
положили каждому еще по куску чего-то завернутого в бумагу,
что потом, дома. оказалось кавказским сыром.
узелков в два больших заплечных мешка как можно скорее, чтобы
своей неблагодарной возней не мозолить глаза кладовщику,
который подавил их своим великодушием.
радости, а от сознания того, что и они не зря живут на свете
и, не коптя даром неба, заслужат дома, у молодой хозяйки Тони,
похвалу и признание.
4
выхлопатывая командировки и закрепительные бумаги на
оставляемые комнаты, Антонина Александровна занималась отбором
вещей для упаковки.
теперь в доме за семьей Громеко, и без конца взвешивала на
руке каждую мелочь, перед тем как отложить ее в общую кучу
вещей, подлежавших укладке.
едущих, остальное предназначалось в запас меновых средств,
нужных в дороге и по прибытии на место.
отзывавшимся свеженадкушенной французской булкой. На дворе
пели петухи и раздавались голоса играющих детей. Чем больше
проветривали комнату, тем яснее становился в ней запах
нафталина, которым пахла вынутая из сундуков зимняя рухлядь.
воздерживаться. существовала целая теория, разработанная ранее
уехавшими, наблюдения которых распространялись в кругу их
оставшихся знакомых.
указания, с такой отчетливостью стояли в голове у Антонины
Александровны, что она воображала, будто слышит их со двора
вместе с чириканьем воробьев и шумом играющей детворы, словно
их подсказывал ей с улицы какой-то тайный голос.
отрезе, но по дороге досматривают, и это опасно. Благоразумнее
в кусках, для вида сшитых на живуху. Вообще материи,
мануфактуру, можно одежду, предпочтительно верхнюю, не очень
ношенную. Поменьше хламу, никаких тяжестей. При частой
надобности перетаскивать все на себе, забыть о корзинах и
чемоданах. Немногое, сто раз просмотренное, увязывать в узлы,
посильные женщине и ребенку. Целесообразны соль и табак, как
показала практика, при значительном, однако, риске. Деньги в
керенках. Самое трудное -- документы". И так далее, и так
далее.
5
вверх к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые
белым вихрем возвращались на землю, улетали в глубину темной
улицы и устилали ее белой пеленою.
них имуществом поручили пожилой супружеской чете, московским
родственникам Егоровны, с которыми Антонина Александровна
познакомилась истекшею зимою, когда она через них пристраивала
для сбыта старье, тряпки и ненужную мебель в обмен на дрова и
картошку.
избрал себе в качестве политического клуба, он не жаловался,
что бывшие домовладельцы Громеко пьют его кровь, но задним
числом упрекал их в том, что все прошедшие годы они держали
его в темноте неведения, намеренно скрывая от него
происхождение мира от обезьяны.
жену, Антонина Александровна в последний раз водила по
комнатам, показывала, какие ключи к каким замкам и куда что
положено, отпирала и запирала вместе с ними дверцы шкапов,
выдвигала и вдвигала ящики, всему их учила и все объясняла.
узлы оттащены в сторону, со всех окон сняты занавески. Снежная
буря беспрепятственнее, чем в обрамлении зимнего уюта,
заглядывала в опустелые комнаты сквозь оголенные окна. Каждому
она что-нибудь напоминала. Юрию Андреевичу -- детство и смерть
матери, Антонине Александровне и Александру Александровичу --
кончину и похороны Анны Ивановны. ВсЈ им казалось, что это их
последняя ночь в доме, которого они больше не увидят. В этом
отношении они ошибались, но под влиянием заблуждения, которого
они не поверяли друг другу, чтобы друг друга не огорчать,
каждый про себя пересматривал жизнь, протекшую под этим
кровом, и боролся с навертывавшимися на глаза слезами.
посторонними светские приличия. Она поддерживала несмолкаемую