Чтение 72–й страницы книги ~Доктор Живаго~

старом. Опять шумел водопад, скорее всего тот самый, а
возможно и другой.

Юрий Андреевич тут же стал засыпать, и сквозь дрему ему
мерещились беготня и суматоха. Костоед сцепился с начальником
конвоя, и оба кричали друг на друга. Наружи стало еще лучше,
чем было. Веяло чем-то новым, чего не было прежде. Чем-то
волшебным, чем-то весенним, черняво-белым, редким, неплотным,
таким, как налет снежной бури в мае, когда мокрые, тающие
хлопья, упав на землю, не убеляют ее, а делают еще чернее.
Чем-то прозрачным, черняво-белым, пахучим. "Черемуха!" --
угадал Юрий Андреевич во сне.

23

Утром Антонина Александровна говорила:

-- Удивительный ты, все-таки, Юра. Весь соткан из
противоречий. Бывает, муха пролетит, ты проснешься и до утра
глаз не сомкнешь, а тут шум, споры, переполох, а тебя не
добудиться. Ночью бежали кассир Притульев и Вася Брыкин. Да,
подумай! И Тягунова и Огрызкова. Погоди, это еще не всЈ. И
Воронюк. Да, да, бежал, бежал. Да, представь себе. Теперь
слушай. Как они скрылись, вместе или врозь, и в каком порядке
-- абсолютная загадка. Ну, допустим, Воронюк, этот,
естественно, решил спастись от ответственности, обнаружив
побег остальных. А остальные? Все ли именно исчезли по доброй
воле, или кто-нибудь устранен насильственно? Например,
подозрение падает на женщин. Но кто кого убил, Тягунова ли
Огрызкову или Огрызкова Тягунову, никому неизвестно. Начальник
конвоя бегает с одного конца поезда на другой. "Как вы смеете,
-- кричит, -- давать свисток к отправлению. Именем закона
требую задержать эшелон до поимки бежавших". А начальник
эшелона не сдается. "Вы с ума, говорит, сошли, У меня маршевые
пополнения на фронт, срочная первоочередность. Дожидаться
вашей вшивой команды! Ишь что выдумали!" И оба, понимаешь, с
упреками на Костоеда. Как это он, кооператор, человек с
понятиями, был тут рядом и не удержал солдата, темное,
несознательное существо, от рокового шага. "А еще народник",
-- говорят. Ну, Костоед, конечно, в долгу не остается.
"Интересно! -- говорит. -- Значит, по-вашему, за конвойным
арестант должен смотреть? Вот уж действительно когда курица
петухом запела". Я тебя и в бок, и за плечо. "Юра, -- кричу,
-- вставай, побег!" Какое! Из пушки не добудиться... Но
прости, об этом потом. А пока... Не могу!.. Папа, Юра,
смотрите, какая прелесть!

Перед отверстием окна, у которого, вытянув головы, они
лежали, раскинулась местность, без конца и краю затянутая
разливом. Где-то вышла из берегов река, и вода ее бокового
рукава подступила близко к насыпи. В укорочении, получившемся
при взгляде с высоты полатей, казалось, что плавно идущий
поезд скользит прямо по воде.

Ее гладь в очень немногих местах была подернута железистой
синевой. По остальной поверхности жаркое утро гоняло
зеркальные маслянистые блики, как мажет стряпуха перышком,
смоченным в масле, корочку горячего пирога.

В этой заводи, казавшейся безбрежной, вместе с лугами,
ямами и кустами, были утоплены столбы белых облаков, сваями
уходившие на дно.

Где-то в середине этой заводи виднелась узкая полоска земли
с двойными, вверх и вниз между небом и землей висевшими
деревьями.

-- Утки! Выводок! -- вскрикнул Александр Александрович,
глядя в ту сторону.

-- Где?

-- У острова. Не туда смотришь. Правее, правее. Эх, чорт,
полетели, спугнули.

-- Ах да, вижу. Мне надо будет кое о чем поговорить с вами,
Александр Александрович. Как-нибудь в другой раз. -- А наши
трудармейцы и дамы, молодцы, что удрали. И, я думаю, -- мирно,
никому не сделавши зла. Просто бежали, как вода бежит.

24

Кончалась северная белая ночь. ВсЈ было видно, но стояло
словно не веря себе, как сочиненное: гора, рощица и обрыв.

Рощица едва зазеленела. В ней цвело несколько кустов
черемухи. Роща росла под отвесом горы, на неширокой, так же
обрывавшейся поодаль площадке.

Невдалеке был водопад. Он был виден не отовсюду, а только
по ту сторону рощицы, с края обрыва. Вася устал ходить туда
глядеть на водопад, чтобы испытывать ужас и восхищение.

Водопаду не было кругом ничего равного, ничего под пару. Он
был страшен в этой единственности, превращавшей его в нечто
одаренное жизнью и сознанием, в сказочного дракона или
змея-полоза этих мест, собиравшего с них дань и опустошавшего
окрестность.

В полувысоте падения водопад обрушивался на выдавшийся
зубец утеса и раздваивался. Верхний столб воды почти не
двигался, а в двух нижних ни на минуту не прекращались еле
уловимое движение из стороны в сторону, точно водопад всЈ
время поскальзывался и выпрямлялся, поскальзывался и
выпрямлялся, и сколько ни пошатывался, всЈ время оставался на
ногах.

Вася, подостлав кожух, лежал на опушке рощи. Когда рассвет
стал заметнее, с горы слетела вниз большая, тяжелокрылая
птица, плавным кругом облетела рощу и села на вершину пихты
возле места, где лежал Вася. Он поднял голову, посмотрел на
синее горло и серо-голубую грудь сизоворонки и зачарованно
прошептал вслух: "Роньжа" -- ее уральское имя. Потом он встал,
поднял с земли кожух, накинул его на себя и, перейдя полянку,
подошел к своей спутнице. Он сказал:

-- Пойдемте, тетя. Ишь озябли, зуб на зуб не попадает. Ну
что вы глядите, чисто пуганая? Говорю вам человеческим языком,
надо итить. Войдите в положение, к деревням надо держать. В
деревне своих не обидят, схоронют. Эдаким манером, два дня не
евши, мы с голоду помрем. Небось дядя Воронюк какой содом
поднял, кинулись искать. Уходить нам надо, тетя Палаша, просто
скажем, драть. Беда мне с вами, тетя, хушь бы вы слово сказали
за цельные сутки! Это вы с тоски без языка, ей-Богу. Ну об чем
вы тужите? Тетю Катю, Катю Огрызкову, вы без зла толканули с
вагона, задели бочком, я сам видал. Встала она потом с травы
целехонька, встала и побежала. И тоже самое дядя Прохор,
Прохор Харитоныч. Догонют они нас, все опять вместе будем, вы
что думаете? Главная вещь, не надо себя кручинить, тогда и
язык у вас в действие произойдет.

Тягунова поднялась с земли и, подав руку Васе, тихо
сказала:

-- Пойдем, касатик.

25

Скрипя всем корпусом, вагоны шли в гору по высокой насыпи.
Под ней рос молодой мешаный лес, вершинами не достигавший ее
уровня. Внизу были луга, с которых недавно сошла вода. Трава,
перемешанная с песком, была покрыта шпальными бревнами, в
беспорядке лежавшими в разных направлениях. Вероятно их
заготовили для сплава на какой-нибудь ближней деляне, откуда
их смыло и принесло сюда полою водой.

Молодой лес под насыпью был почти еще гол, как зимой.
Только в почках, которыми он был сплошь закапан, как воском,
завелось что-то лишнее, какой-то непорядок, вроде грязи или
припухлости, и этим лишним, этим непорядком и грязью была
жизнь, зеленым пламенем листвы охватившая первые
распустившиеся в лесу деревья.

Там и сям мученически прямились березы, пронзенные
зубчиками и стрелами парных раскрывшихся листиков. Чем они
пахли, можно было определить на глаз. Они пахли тем же, чем
блистали. Они пахли Древесными спиртами, на которых варят
лаки.

Скоро дорога поровнялась с местом, откуда могли быть смытые
бревна. На повороте в лесу показалась прогалина, засыпанная
дровяной трухой и щепками, с кучей бревен тройника посредине.
У ле сосеки машинист затормозил. Поезд дрогнул и остановился в
том положении, какое он принял, легко наклонившись на высокой
дуге большого закругления.

С паровоза дали несколько коротких лающих свистков и что-то
прокричали. Пассажиры и без сигналов знали: машинист остановил
поезд, чтобы запастись топливом.

Дверцы теплушек раздвинулись. На полотно высыпало доброе
население небольшого города, кроме мобилизованных из передних
вагонов, которые всегда освобождались от авральной работы и